Те, кто постятся, не могут не знать, какой не простой бывает первая неделя Поста. Порой и самому человеку не верится, что то, что с ним происходит, вообще возможно. Настолько явными бывают проделки рогатых... Думаю, тут дело не в возрасте, не в «постном» опыте, а в том, что имел в виду Божий человек по имени Николай Гурьянов, когда говорил: «Уже вся нечисть вышла наружу, и пора брать все, что под руки попадется, чтобы отгонять бесов от наших деток».
Известно, что «детками» залитский старец называл не только маленьких по возрасту людей, а и всех страждущих и немощных взрослых, ищущих по свету утешения от страданий. Для него весь народ и каждый навестивший его на острове Залита был «деточки мои»... Мы так и остаёмся его деточками потому, что нет никаких сомнений, что старец продолжает заботиться о нас и спустя 20 лет после своего ухода...
Так молиться за людей, как мог батюшка, мог только тот, в ком жила любовь невероятной силы. Он видел в каждом из нас создание Творца. Даже в самом пропащем грешнике... Всякий, кому выпало доехать, доплыть, доползти до кельи отца Николая, это ощутил. За эту свою великую любовь к людям Божий человек был наделен даром прозорливости, т.е. проникновения в иные пространства и миры. Видел он то, чего обычным «деточкам» не видно. И не только будущее людей, но и сонм бесов, вьющихся вокруг них...
Своего ужасного Вия прозорливый Гоголь не из головы придумал. Видел его, вьющегося рядом, и во всю жизнь забыть не смог: умер тяжело, неспокойно, говорят, ворочался в домовине. Не приведи Господь видеть такое...
Тот, кто думает, что прозорливость — приятный дар, глубоко ошибается. Ведь прозорливцу приходится видеть и то, что не хотелось бы видеть никогда и никому, что отвратительней самой черной ямы с осклизлыми змеями и крысами... Это крест старчества — за возможность заглянуть в Рай, платят старцы необходимостью видеть Ад. Они этот крест несут, поэтому их не может быть много. Гоголь потому мотался в Оптину пустынь, что не мог в себе носить тяжесть от увиденного по ту сторону...
Тут не так бесы страшны, как то, что кроме них нет никого рядом с человеком. Пусто — своего святого не поминают, грехами ужасными своего ангела-хранителя прогнали...
Но ведь известно, «свято место пусто не бывает»: бесы обнаглели настолько, что уже и не прячутся. Тот, кто понимает, о ком речь, не имеет злости и злой радости, но испытывает тихий ужас от того, что видит по Украине: много бесовского впустили в свою жизнь наши братья-украинцы... Но это не дает нам никакого превосходства над ними. Нас, дураков, Господь жалеет. Нам показывают на их примере, к чему и мы идем семимильными шагами. Видимо, у нас еще хватает благоговейного нутряного страха не предавать свою память и традицию так постыдно и безоглядно, как предали ее соседи. Еще молятся за нас не отверженные нами святые. Еще теплится по церквам и приходам глубинная русская вера и врожденное чувство присутствия невидимого рядом.
Ещё есть в России пустынники, старцы, молитвенники, ходатаи за русский народ.
Но опустился наш человек. Ниже уж и некуда. Забыл Закон. Не видит греха, потому не боится и наказания.
Тут даже ангельского терпения не хватит. Не могут ангелы видеть наши грехи — смущаются, отходят... Не выносят перегара, мата, злобы, похоти, табачного дыма, татуировок шарахаются...
Все делает человек, чтобы прогнать своего ангела...
И остается он один на один с нечистым. Что делать тому, кто молитвой не защищен, кто Бога не зовет? Разве что — руки на себя наложить от невозможности жить в таком ужасе. Или самому стать нечистым — тоже «выход».
В северных деревнях доводилось мне видеть белые шторки перед иконами. На мой удивленный вопрос, зачем, хозяин не сразу, а только зорко присмотревшись к тому, кто спрашивает, отвечал: «Чтобы святые не видали наших с бабой грешных занятий»...
В этом суеверном, почти языческом задергивании штор от греха есть великая мудрость ежедневного, бытового, почти будничного народного общения с невидимым миром, где святость соседствует с демоническим...
Помни о том, что за шторкой, что за бытом. Помни "деточка", то, что забыто...
Мысли обо всем этом приходят непрошено в ум всякого искушаемого человека. Чаще это случается именно Постом, когда человек бросает вызов греху и добровольно отказывается от всяких привычных удовольствий, чтобы хотя бы малой мерой понести свою жертву ради Бога, ради будущего спасения.
Еда — самое простое и понятное удовольствие. Отказ от лишней еды — это как бы образ отказа от всего лишнего в жизни. Дело не в хлебе, а в том уроке, который приходит через него.
Вот уж действительно - велик Тот, кто этому научил первохристиан: хочешь поумнеть, укрепиться в вере, вразумиться — постись по мере сил, уважай хлеб, научись отказаться от лишнего куска.
Попробуй для начала есть поменьше. Ровно столько, чтобы жить. Меру сам определяй. Только ты себя знаешь.
Эта малая, казалось бы, жертва, вдруг потребует гораздо бОльших усилий, чем ты думал. Человек к своему ужасу поймет (если, конечно, повезет), что не только отвык терпеть самые маленькие ограничения, но и напрочь забыл цену простого куска хлеба, что ест он гораздо больше, чем ему надо для жизни, что тащит что-то в рот постоянно и постоянно хочется чего-то вкуснее хлеба. Сначала белого вместо черного, потом булочки с кунжутом, потом с маслицем, на маслице ветчинку, на ветчинке балычок, икорку...
Господи, Владыко живота моего!..
Неужели же «живот» это главное в жизни?
И сам себе же ответишь — ответ в русском языке: «животом» раньше называли саму «жизнь».
Пост пройдет и будет Пасха, и мы поблагодарим Бога, что живы, за еще один урок для живота; и пропоем по многу раз «...и сущим во гробех живот даровав»... Даруй нам жизнь вечную, а не только для живота, который пузо!...
Тут ещё мысль. Мы живем в удивительном городе, который испытал такой суровый и такой затяжной Великий Пост, что не помнить об этом не получается. Были в моей жизни беседы с великими стариками-блокадниками и их детьми, которые, стесняясь своей дерзости, шёпотом предполагали, что Ленинград «обязан» Блокадой своему переименованию. Для советского человека тяжелое открытие. Поди проверь, а, тем более, докажи. Но ведь и вправду Блокада постигла только Ленинград. Был город святого апостола Петра, стал городом безбожника Ленина... Поэтому и пришлось очень строго попоститься... Так строго, как мало, кто на свете постился из городов мира...
Проходит два-три поколения и память о самых страшных испытаниях голодом вымывается течением жизни. И для внуков блокадников снова живот становится важнее души. Что поделаешь? Нельзя винить никого, но и забывать нельзя. Так устроен человек, что грех в нем «сидит» от рождения. Попробовать себя испытать и малой жертвой его преодолеть, как мне представляется, и призван Пост.
В самом деле, нельзя же бесконечно утеплять свой сортир и повышать качество потребления, бархатистость туалетной бумаги...
А чем же современный безбожный человек еще занимается, делая серьезное лицо и прячась за искусственное глубокомыслие? В основном - этим "теплым сортиром", разве не так?...
Однако есть и хорошие новости. Возможно, постящиеся замечали, что одна только мысль, что вместе с тобой воздерживаются и терпят еще многие другие люди, делают это время - от Масленицы до Пасхи - гораздо более легким. Сколько раз я слышал, как скучают и ждут этого состояния «Общего Терпения", "Общего Дела» многие православные...
Несколько трудных дней Поста, несколько безуспешных попыток правильно молиться и вдруг однажды проясняется сознание, как небо весной вдруг ненадолго очистится от облаков.
И вдруг выясняется, что надо есть, что есть, а не то, что хочется. Надо меньше места отводить еде. И всякий кусок в рот предварять знамением.
А дальше мысль сама выведет тебя на новое открытие: жить надо не так, как хочется, а так, как надо для посмертия. И уже слышится в этом «страшном» слове «посмертие» не только слово «смерть», а совсем другое важное слово - «мера». Знать бы меру — быть счастливым. С этим в России особенно тяжело. Наша свобода безмерна. Отпусти русского человека на свободу да с деньгами — нет зверя страшнее. Только Бог нас и удерживает... Поэтому — безденежье и болезни — вечные спутники хорошего человека, которому Бог не дает обожраться самодовольством...
Еще говорят: с мерою прожил — смерть не страшна. Казалось бы, - все просто, и эту меру сам человек себе определяет. Как поститься? С мерою. По вере, по традиции, по здоровью и совести. Совесть всегда жива, даже в самом бессовестном. Другое дело, что человек ее не слышит, не хочет слышать, заглушает. В том числе — чрезмерной едой. Зажирает свою совесть. Вот почему так неприятны не только зажравшиеся люди, но и ты сам себя не узнаешь, когда объешься. Противен сам себе. Ни одной мысли! Ничего выше живота!..
И вдруг пронзит словно током — а ведь в детстве было не так. Еще удивишься, что не помнишь того, что ты ел в детстве, как ты умудрялся ребенком не думать о еде...
Когда мы говорим: «Сытый голодному не товарищ», это не про бедных и богатых. Это про нас самих, про каждого из нас, который сам себя не узнает, когда обожрется, когда сытость, достаток, сонливость и самодовольство побеждают в тебе человека... «Куда девалась твоя детская чистота? Где совесть?» Спит. Проел. Зажрал.
Казалось бы — так просто...
Но не тут-то было!...Все, что делается для этих простых открытий, во славу Божию, во имя Бога, делается очень тяжело, потому что сам лукавый борется в это время с человеком.
«Эк тебя крутит!» - так говорила Оятская прозорливая матушка Фекла ( в миру - тетя Лида Коняшова), выслушивая рассказы и жалобы новообращенных к вере и посту мирян.
Бывал и я в первые тяжелые постные денечки в начале 90-х с покорной головой на крыльце дома теть Лиды в деревне Доможирово. Тогда не понимал, какой бесценный подарок получил Свыше даром, встретившись с нею.
"Ты, почему так долго ехал? Ты где так долго шлялся, Валерка? - с порога спрашивала. "Откуда знает меня эта незнакомая мне тетка-сторожиха? Сказал, не иначе, кто-то"...
Теперь-то я знаю, кто теть Лиде и будущей инокине Фекле сказал про меня, а тогда, 30 лет назад, был ещё глупее, чем сейчас.
Так она говорила: «Угодил Богу — жди искушений, если их нет — значит, не угодил. Думай, Валерка, проверяй себя. Бойся самого себя, блудливого»...
Много лет думаю. И каждый раз, когда отчаянье подступает от навалившихся скорбей, знаю, за что "прилетело" и от кого... Спасибо, драгоценная матушка!
Так вот, Пост хорош, когда он не «в наказание за грехи», а от радости быть вместе с Церковью, с православным народом. Когда он - от твоей свободы выбора, а не потому, что «так надо». Кому? Только тебе самому. Это твой разговор с Богом. А Ему не важно, что ты ешь. Ему важно, от чего ты готов отказаться ради Него. Перед нами — пример святых мучеников, которые буквально не щадили живота своего. То есть, отдавали жизнь за Бога. Такой силы была их вера. Поэтому берём на себя ту меру, на которую способны. Не меньше, но и не больше, чтоб не надорваться и не отчаяться от поражения. Этого только и ждёт рогатый. Он тоже на Посту. Всегда и ежеминутно. Уроки прозорливой Феклы и отца Николая не забудутся, видимо, уже никогда.
Очень буду рад, если кому-то эти мои мысли помогут быть вместе в такое не простое время, когда страна наша крепко задумалась о природе добровольных ограничений, о вреде лишнего и о пользе жизни не только для живота. И пусть вместо точки в этом предложении и в этом посте о Посте будет слово «Аминь»
Валерий Татаров
