Двадцать шесть лет изо дня в день она приезжает сюда. В стужу и в зной, в дождь и в грозу, при социализме и при капитализме. И при любом другом строе, который могут придумать люди, она приедет сюда, пока её сердце будет биться. Она приезжает на кладбище на могилу сына Коли, тело которого привезли в цинковом гробу в далёком 1980 году из такого же далёкого Афганистана. Зовут её тётя Анфиса. Так уж повелось с тех пор, как она работала санитаркой в областной больнице. Так её звали больные, так её зовут сослуживцы и друзья Коли, так её зовут кладбищенские работники и завсегдатаи. Так зовёт её даже бомж Василий, похмеляющийся на могилах поминальными стопками, хотя по возрасту он не младше. Никого из родных, кроме Коли, у неё никогда не было и теперь уже точно не будет. Тётя Анфиса, маленькая худая женщина в пуховом платке, старом синтепоновом плаще, а седой она стала ещё двадцать шесть лет назад. Ранним утром она ежедневно приезжает на кладбище и к полудню уезжает.
Она настолько слилась с кладбищенским пейзажем, что стала своей для крикливых сорок, галок, мрачных ворон и суетливых белок. Особенно для белок. Когда она сидит на покосившейся скамеечке у могильного камня, две-три, а то и целых пять белок снуют вокруг неё по ближайшим веткам, по могильным оградкам и прямо по её рукам, которые щедро делятся с ними нехитрой снедью.
Прошлая зима была особенно суровой, несмотря на разговоры о глобальном потеплении. Мороз минус сорок держался больше двух недель, а чуть дальше на север — переваливал за отметку минус пятьдесят пять.
И хотя несколько раз рейсы автобусов на кладбище отменяли из-за низких температур, тётя Анфиса добиралась на попутках. Какое внутреннее тепло позволяло ей там находиться два-три часа в то время, когда даже ко всему привыкшие бездомные дворняги, скуля, поджимали лапы?
На могилу Коли в эти мёрзлые дни вслед за тётей Анфисой слетались-сбегались птицы и звери со всей кладбищенской округи. А белки залазили прямо в сумку, с которой она неизменно приезжала. Тётя Анфиса не возражала, не позволяла им лишь трогать орден Красной Звезды, который всякий раз привозила с собой и тоже выкладывала на стол. Орден уважительно обходили стороной даже падкие на всё яркое вороны.
Ночью, если небо не было затянуто облаками и тучами, тётя Анфиса смотрела в окно на звёзды, пытаясь отыскать среди них Колину. А в другое время она всегда была у неё с собой.
* * *
Помимо сорок, ворон, воробьёв, синиц, снегирей, белок, притрусила в тот день вся кладбищенская собачья стая и расселась возле ограды, выжидательно виляя хвостами.
— Вот, Коля, сколько у тебя гостей, — приговаривала тётя Анфиса, раскладывая на столике для них еду.
А Коля в тельняшке и десантном берете улыбался всем с фотографии на памятнике.
Но собаки, не дождавшись своей порции, вдруг опрометью рванули, петляя по узким проулкам мёртвого города. К могиле Коли приближались два мужичка в тёмных тулупах. У одного из них в руках было ружьё. Второй пьяно похохатывал, часто махая рукой в сторону тёти Анфисы. Оба они перебивались случайными заработками в ритуальном сервисе, а в эту зиму подписали договор на отстрел бродячих собак. И хотя полагалось это делать ночью, потому как такую работу должны выполнять лишь специальные службы, им нравилось разудало бродить по кладбищу с оружием днём, тем более что в такие морозы, кроме тёти Анфисы, никого здесь не было.
— А белочек на целую шубу, — лопотал Пушинский, тот, что был без ружья.
— Всякая копейка в кассу, — соглашался Трокин, который был в этой команде за главного.
— Деньги и пузырёк надо с хозяйки взять. Вот я в перестройку дурак был, в свой завод ваучеры вложил, а он обанкротился. А хозяйка наша, проныра, в землю для мёртвых. Кто ж знал, что время такое урожайное будет, — кивнул Пушинский на бесконечную рябь могильных холмов.
— Тише, балабол, — рыкнул Трокин, — живность спугнёшь. Вон, собаки уже рванули. Чуют нас за километр, а мы всего-то штук пять подстрелили. Смотри на столике у неё — сколько белок, дробью можно всех разом накрыть.
Подошли к оградке и остались в пяти шагах наблюдать, как снуют вокруг тёти Анфисы юркие зверьки.
Птицы же с разумной предосторожностью взлетели на ближайшие ветки, и только воробьи серыми пулями, точно рикошет, воровали со стола крошки.
— Так, бабка, сейчас ты тихо встанешь и свалишь отсюда, — глухо, но очень зло сказал Трокин.
— Только тихо, а то, белочки-собачки, мы и тебя тут убьём, — подражая напарнику, добавил Пушинский.
Тётя Анфиса посмотрела на них с мудрой печалью в глазах.
— Меня уж давно убили, — сказала она. — Но если вы хотите, я уйду.
— Давай-давай, — Пушинский глазами указал в сторону автобусной остановки.
— Нас на слезу не пробьёшь, — пояснил Трокин, — у самих жисть собачья, так что вали, бабка, но тихо, зверей своих не пугай.
Тётя Анфиса положила орден в сумку, что-то шепнула Коле и поднялась со скамейки. Белки, точно в недоумении, прекратили свою суету и на какое-то время замерли. А когда она сделала шаг за оградку, тут же рассыпались по ближайшим стволам, пушистыми комками уходя к вершинам сосен.
— Твою мать, — выругался Трокин.
— А твою? Твою мать это огорчило бы, — сказала ему тётя Анфиса.
— Пошла вон, ведьма старая, ты ещё будешь меня учить. Видать, своего плохо учила, раз теперь по кладбищу шарахаешься!
— Иди, бабка, пока мой напарник стрелять не начал, — подтолкнул её на тропинку Пушинский. — Знала ведь, старая, что разбегутся.
— Знала, — не стала скрывать тётя Анфиса, — но вы же мне уходить сказали… — и направилась в сторону остановки.
Трокин вслед ей грязно и многоэтажно выругался. Пушинский достал из-за пазухи чекушку.
— Слышь, Жень, ты когда-нибудь об опытах академика Павлова читал? — спросил он, сделав пару глотков и передавая бутылку напарнику.
— Какого ещё на хрен академика? — Трокина не отпускала злоба.
— Ну, белочки-собачки, он эксперименты над животными ставил, особенно над собачками. Так вот, эти эксперименты показали, что у всех тварей есть условные рефлексы. За столько лет, я думаю, и у наших белочек-собачек они выработались. Так что завтра ты придёшь сюда без пяти девять, заляжешь вон за тем памятником и пали в своё удовольствие.
— А ты? — подозрительно взглянул на товарища Трокин.
— А я пойду на остановку, бабку гляну, а то, если она сегодня не помрёт, завтра восьмичасовым снова здесь будет. Как тебе идея?
— Посмотрим, — отпил свою долю Трокин, — если не получится, я тебя вместе с твоим академиком дробью нафарширую.
— Получится, ты только не нажирайся с вечера, а то руки трястись будут.
— Сам не наешься…
* * *
Переночевали в избушке у сторожа и в предвкушении завтрашней охоты не напились. Утром Трокин выдвинулся на позицию, а Пушинский пошёл на остановку.
Подойдя к могиле Коли, Трокин оторопел. На месте тёти Анфисы сидел одетый по-летнему солдат. Трокин не склонен был верить в мистику, скорее и не без оснований — в белую горячку, но на всякий случай скользнул взглядом по фотографии на памятнике. «Нет, не тот», — отлегло от сердца.
— Э, боец, ты тут дуба не дашь? — как можно развязнее спросил он. — Какого ты тут сидишь, сохнешь?
— Тебя жду, — спокойно ответил солдат, и Трокин с ужасом констатировал, что пар у него изо рта не идёт.
— Ну и зачем? — скривился Трокин, нащупывая предохранитель.
«Поговорить надо», — услышал Трокин за своей спиной и, вскинув ствол, резко повернулся. Рядом стоял ещё один солдат. Он был постарше, лет тридцати, с бинтами на голове, словно он только что пришёл из госпиталя. Да и форма его отличалась от той, что была на первом.
Напоминала совсем о другой войне.
— О чём говорить-то? — прищурился Трокин, из последних сил сохраняя самообладание.
— О белочках-собачках, — эту фразу произнёс третий боец, который неожиданно появился рядом с первым.
Этот вообще был в шинели и в… папахе с красной лентой наискосок. Облокотившись на ствол ближайшей сосны, он небрежно поигрывал нагайкой.
— У вас, господин хороший, мама есть? — спросил уже четвёртый, одетый в форму штабс-капитана Белой армии.
— А как, — выдавил Трокин, — родила же.
— Родила, к сожалению, — с издёвкой согласился штабс-капитан.
— Вы мужики, наверное, ряженые, но у меня-то в руках ТОЗ, двенадцатый калибр, — неуверенно предупредил Трокин.
— В руках у тебя мы видим ружьё, вот в голове ничего не видим, и в сердце, — сказал красноармеец.
— Ты же понимаешь, стрелять тут бесполезно, — снова заговорил первый.
Трокин начал отходить в сторону, старясь всех четверых держать на прицеле.
— Вы мне тут хоть чё говорите, а крыша у меня на месте, и, если вас эта бабка наняла, то номер не прошёл. Я всё равно сюда вернусь…
— Тро-ки-и-ин! — это крикнул запыхавшийся Пушинский, что бежал по кладбищенской аллее. — Дё… Дёргаем отсюда! С бабкой целый взвод ветеранов приехал! Эти!.. Афганцы, мать их!.. Точно, блин, сказал… Она — мать их! Дёргаем!
— Ты чё, не врубаешься, меня тут тоже в кольцо взяли.
— Кто? — остановился Пушинский, который не видел никого, кроме пятящегося Трокина.
— Рефлексы твои, придурок!
— Это… Пошли, пошли отсюда от греха подальше, — потянул напарника за рукав Пушинский.
Так и пошли они в сторону нового кладбища, поочерёдно озираясь. На новом кладбище всегда можно было тяпнуть рюмку-другую в компании товарища. Трокин, смачно приправляя речь сквернословием, рассказывал, с кем ему довелось сейчас повстречаться, а Пушинский с опаской поглядывал на товарища, сетуя на то, что в рукаве у него нет заветной чекушки. Когда скрип снега под их ногами и матерки Трокина растаяли в морозном воздухе, на столик у Колиной могилы соскользнули с кедровых стволов белки. Условный рефлекс был устойчив. А потом на аллее появилась тётя Анфиса, как всегда — абсолютно одна. Да и кто в такой мороз поедет на кладбище?..
* * *
Мы подобрали тётю Анфису на остановке. Что-то в этот день у автобусников не срасталось. Рейсы задерживались. Мы ездили проведать отца, бабушку и недавно убитого племянника Алёшу. В машине было свободное место, и мы позвали тётю Анфису к себе. Не привыкшая быть кому-то обузой, она долго отказывалась, но потом, узнав мою маму, всё-таки согласилась.
— Только до города меня подбросьте, а там — я сама, — переживала она.
— Двадцать седьмой год на кладбище ездишь? — уточнила моя мама, которая знала её ещё по работе в областной больнице.
— Да, вот новый начался… В этом-то году хоть тепло зимой. В прошлом страшные морозы были. Я одна на целый автобус, как барыня, ездила.
— Каждый день? — спросил я.
— Два дня не ездила. Болела сильно.
— А как твои белочки? — спросила мама.
— Нет белочек. В прошлом годе ещё не стало. Наверное, застрелили всё-таки те мужики… Я хоть просила Колю, чтоб он их поберег, но, видно, застрелили. Время такое, не только белочек убивают…
— У меня вот внука убили, — горько согласилась мама.
— Сколько годков-то было? — переключилась на чужое горе тётя Анфиса.
— Двадцать один… Зарезали на улице. Ничего не взяли, просто зарезали…
— Господи, что же делается-то…
Далее до города ехали молча. Мы высадили тётю Анфису прямо у дома. После долгих «спасиб», она вдруг наклонилась в салон и сказала:
— А тех двух мужиков потом нашли замёрзшими. Пьяные, замёрзли. И ружьё при них.
— Кто она? — спросил водитель, который не знал историю тёти Анфисы.
— Мать солдата, — ответил я на все вопросы, а потом написал этот рассказ. Или легенду?
Знаю, что настоящими в ней были тётя Анфиса, Коля, двадцать шесть лет, и два мужика, которые убили настоящих белок…
