На протяжении большей части советской эпохи производство планировалось в натуральных единицах — штуках, метрах, тоннах… — конкретных видов или хотя бы категорий продукции. Так при должных вычислительных ресурсах обеспечивается максимально полное использование ресурсов технологических. Но число арифметических действий для выбора наилучшего плана пропорционально числу наименований продукции в степени примерно три с половиной. По мере роста разнообразия хозяйства не только точное планирование стало технически невозможно, но даже приближённые расчёты пришлось вести со всё большей погрешностью.
В конце концов,социалистическая (основанная на общественной собственности на основные средства производства) система хозяйствования захлебнулась в нестыковках технологических цепочек. По моим оценкам, при нынешнем ходе развития мирового компьютерного парка вычислительная мощность, достаточная для планирования в реальном времени (не менее раза в сутки) всего мирового производства как единого целого, накопится не ранее начала и не позже конца 2030х годов.
Лауреат (1974) Нобелевской премии по экономике «за основополагающие работы по теории денег и экономических колебаний и глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений» Фридрих Августович фон Хайек (1899.05.08–1992.03.23) показал: деньги — лучший возможный носитель обобщённой, не вникающей во внутреннюю структуру возможностей и желаний, экономической информации. Но пока мы можем в эту структуру вникать, деньги — всего лишь один из вспомогательных инструментов: скажем, взаимоотношения цехов одного завода редко рассчитываются в денежной форме. В советские времена едва ли не вся страна рассматривалась как единое производство. Соответственно, деньги в ней не считались ни целью, ни даже главным средством. Например, цены на продукцию государственных предприятий устанавливал не Госплан, а отдельное ведомство. Это породило немало странностей с точки зрения немарксистских экономических теорий вроде концепций самого Хайека. В частности, многие производства (и даже целые предприятия) были планово убыточны: перед ними вовсе не ставилась цель окупить свою деятельность.
Такая тактика применяется и в рамках рыночного хозяйствования, где каждый субъект планирует свою деятельность самостоятельно, рассматривая всех прочих лишь как ограничения на область поиска лучшего для себя решения. Если снизить цену до предела (иной раз — куда ниже себестоимости), спрос на товар может вырасти настолько, что связанные с ним постоянные издержки распределятся на существенно больший объём производства, и себестоимость единицы продукции упадёт, сделав её вновь рентабельной. Да и для завоевания новых рынков (или разорения конкурентов) можно сбросить цену в надежде потом наверстать упущенное.
Но в социалистическом хозяйстве плановая убыточность бывала и стратегически долгосрочной. Мол, если принудительно удешевить нечто востребованное во многих производствах, то продукция всех этих производств станет дешевле, её будут использовать активнее, и выгода от её применения покроет убыток изготовителей данного компонента. А если некие изделия для конечных потребителей социально важны (как, например, хлеб или мясо — основа сытной пищи, необходимой большинству работающих), то их можно и нужно удешевить, дабы заработная плата (по Марксу, в нижнем пределе достаточная лишь для воспроизводства рабочей силы) была поменьше без ущерба для граждан, и таким образом подешевела бы вся деятельность общества.
Строго говоря, баланс прибылей от применения дотируемого и убытков на само дотирование мог перекашиваться в обе стороны, но, насколько я могу судить, в чисто экономическом смысле дотации чаще (и в среднем) приносили выгоду. Беда только в том, что есть и смысл внеэкономический. Причём в социалистическом обществе он зачастую оказывается главным.
В англоязычном мире популярна формула: необходимость — мать изобретательности. Русские говорят об этом «голь на выдумки хитра». Немало новшеств порождено желанием удешевить нечто. Если цена определена не реальным соотношением затрат и потребностей, а волевым решением, скорее всего, к искусственно дешёвому направлению творческая мысль не приложится. Покрытие убытков снимает стимулы к совершенствованию конструкций и технологий. Конечно, человеку в отсутствие явных ограничений свойственно заниматься творчеством (в том числе техническим) из любви к искусству, но мало кто хочет осложнять свою жизнь ради плодов чужого вдохновения, если они не принесут прямой выгоды. Значит, продукция, опирающаяся на дотации, стареет морально по сравнению с аналогами, созданными без них.
Человеческая мораль куда чувствительнее технической. Люди, занятые в производстве убыточного, чувствуют себя вычеркнутыми из общественно полезного — такого, чьи плоды востребованы другими — труда. Создатели дотируемого воспринимают свою общественную роль не как специалистов высокой квалификации, а в лучшем случае маловостребованной обслуги. Это если не полностью лишает мотивации, то, по меньшей мере, столь расслабляет, что количество и (что зачастую куда важнее) качество изделий может упасть.
Особенно тяжелы моральные взаимоотношения на предприятиях, где планово убыточна лишь часть продукции. Там, как правило, государство не выплачивает дотации напрямую, а предписывает перекрёстное субсидирование — покрытие убытков одних направлений деятельности прибылями других. Такая практика общепринята и в рыночных условиях: затраты на освоение новых направлений обычно выгоднее покрыть не кредитом или продажей ценных бумаг, а доходами с ранее освоенных дел — так не придётся делиться новой выручкой с чужим дядей. Но если часть единого трудового коллектива годами живёт за счёт другой части, а возмещения хотя бы в виде общеколлективного дополнительного дохода заведомо не предвидится, одни чувствуют себя сидящими на чужих шеях, а другие подставляющими шеи.
То и другое деморализует, и вряд ли можно предсказать, какая из групп чувствует себя хуже. Может дойти до раскола, чтобы государству пришлось дотировать убытки одной из частей открыто. Даже если дотации всё равно берутся из налогов с другой части.
Полагаю, даже в советских условиях лучше было продавать любую продукцию по реальной цене (на основе себестоимости с обычной для изготовителей прибылью). Государство же тогда и сейчас должно дотировать (при необходимости) только потребителей. Пусть не общепринятыми деньгами (их можно потратить и нецелевым образом), а специальными средствами вроде талонов на продовольствие для неимущих в Соединённых Государствах Америки. Но, по крайней мере, такой объект дотаций понимает, сколько благ и для какой цели получает от казны.
Текущее открытое противостояние с теми, кто добывает (или хотя бы надеется добыть) выгоду из нынешнего мироустройства, требует от нас, помимо прочего, собственноручного создания множества новых ресурсов — от боеприпасов до станков нынешнего, а то и будущего поколения. Значит, нужны грандиозные вложения. Не сомневаюсь: в экономическом блоке правительства найдутся желающие воспользоваться советским опытом планово-убыточных производств, дабы их продукцией легко смогли воспользоваться все прочие. Последствия будут примерно столь же неоднозначны, как вышеперечисленные. Специалисты по психологическим войнам на службе нашего противника найдут способ раздуть (и у себя, и у нас) представление о каждой из наших сложностей до картины общегосударственной катастрофы. Такая картина, судя по печальному опыту, может обернуться уже подлинными катастрофами.
Пусть же все производители — от оборонщиков до машиностроителей — работают как могут и продают по достоверным ценам (в пределах возможностей антимонопольного законодательства — без чрезмерных накруток). А государство пусть дотирует только потребителей,в том числе производителей, потребляющих сырьё или оборудование, — тех, кого в данный момент считает необходимым поддержать. Искажать денежную часть хозяйственной картины куда вреднее в начале технологической цепочки, чем в её конце.