Люди ненавидели его, вернее, он бы хотел, чтобы хотя бы ненавидели. На самом деле им было все равно. Отнюдь, не плохое отношение убивает, а игнорирование, стремление отстраниться, не замечать, уйти. Люди впадают в депрессии и становятся странными не из-за плохого к ним отношения, а из-за равнодушия. Не получая хотя бы хорошей оценки со стороны общества, они пытаются заработать хотя бы какую-то. Так появляются душевнобольные, так появляются клоуны, фанатики, убийцы, маньяки. Всем им нужно было одно - внимание.
Соленая капля упала на желтоватый лист бумаги, разбившись о нееа затем впитавшись. Рядом с ней растеклась еще одна, повредив аккуратно выводимые слова. Чернила поплыли. Удар.
- А! - Всхлипнул ребенок, шмыгнул носом, схватился за руку, бросив перо. Старуха со строим морщинистым лицом, редкими седыми волосами сидела рядом, в ее руке была крепко сжата столовая ложка.
- Позор семьи! Как ты пишешь?! Снова испортил лист! - Постепенно полнимая голос, ругалась старуха. За ее словами вновь последовал удар ложкой по руке. Кости мальчонки отозвались на удар болью. Он закрыл руки.
- Хватит, бабушка, хватит! Больно! - взмолился ребенок, но вместо ответа получил удар ложкой по голове, затем снова по рукам, прикрывающим голову. Он вопил, плакал, рыдал. Пощады не было.
Бабушка учила его писать каллиграфически, выводя буквы медленно, старательно. Любая клякса, помарка, неправильно написанная буква или соединительная линия значили, что руки будут избиты. Она не использовала ремень, как родители, не била по заднице. В ее голове было другое: "Раз руки не могут писать, значит их и надо наказать". Так она говорила, так считала и так делала. От ударов синяки не проходили, пальцы тряслись, кости часто трескались, доставляя ужасную боль. Письмо превратилось в сущий кошмар, но деваться маленькому мальчику было некуда. Только терпеть и взрослеть. И он терпел.
Взросление проходило тяжело. Слабые от постоянных ударов, не заживающие руки не могли держать в руках палку на уроках фехтования. Не могли держать мяч для игр на улице. Не могли они также гоадить девочек, так как причиняли боль ребенку.
- Несносный мерзкий мальчишка! - Бабушка вновь занесла над ним ложку, но зашлась кашлем. Мальчик, привыкший терпеть побои, вдруг осознал, что настала пора взбунтоваться. Ярость вскипела в его венах, щеки налились красным, он выхватил ложку из старческих рук и стал бить, бить, бить. В голову, руки, грудь, плечи, со всего размаха, вкладывая весь вес тела, гнев, что копился годами. Когда старуха кинудась на него с криком, мальчик не сжался в комок. Наоборот, схватил ее за руки, скрутил, повалил на пол. Бил ногами, стулом, опрокинул стол.
- Я больше не буду писать! Больше не буду терпеть! Хватит! Хватит! - Ревел юноша, разбрызгивая слюни. Его бабушка лежала на полу, тяжело дыша. Слышался хрип ее легких. Она задыхалась от бессилия, от обиды, слабости, понесенных травм.
Он похоронил старушку так, как она даже не заслуживала. С почестями, гостями, посмертным застольем. Боль прошла. Руки зажили. Медленно, но верно, жизнь стала приходить в себя.
- Вот держи. Попробуй, сварила по рецепту соседки. - девушка села напротив своего мужа. Голубые глаза, аристократично бледная кожа, улыбчивое доброе лицо. Он казался не достойным: лохматый, с неаккуратной бородкой, одетый хоть и чисто, но в поношенные одежды. Типичный работяга. Она не знала, что когда-то ее муж был из богатого рода, но отказавшись писать и даже подписывать документы, он быстро лишился всего. Мужчина подвинул к себе тарелку, взялся за ложку и принялся есть. Наваристый бульон слегка обжег рот, отчего вкус смазался, но он все равно хотел похвалить девушку. Внезапно, он почувствовал легкий удар по голове. Жена, смеясь, ударила его ложкой по лбу, но тут же потянулась поцеловать...
- Да он же гребаный псих. По нему дом для душевнобольных плачет! - распалялся стражник. Охотник на ведьм, сидящий за столом, пристально рассматривал труп женщины, сидящей напротив. Привязана к стулу, множество синяков, ушибов, лицо искажено болью, обидой. Он бил ее. Долго бил. Удары странные, не кулаком, но и не тяжелым предметом. Охотник посмотрел на столешницу, все что на ней было кроме капель крови - серебряная ложка. Бережно взяв ее в руки, мужчина осмотрел инструмент пыток:
- Ложка... Он бил ее ложкой. Считаю, это явное проявление ереси, он одержим.
- А может просто болен, - наперекор охотнику высказал идею присутствующий врач.
- В любом случае, его душу нельзя спасти. Забить прекрасное создание ложкой, истязать ее месяцы... Так... - Охотник поморщился.
- Мы можем узнать через терапию...
- Я итак всю узнаю, доктор. - поднявшись с места, охотник оборвал слова врача, вышел на улицу.
Он не убегал, не прятался, дал себя связать. Сначала его допрашивали, затем пытали. Но разве может сравниться боль пыток с той, которую причиняет единственно любимый человек в детстве, ломая кости рук? Предательство выедает душу, удары ломают тело. Он выдержал все пытки, ни сказав ни слова. Нет смысла объяснять, они никогда не поймут его. Не поймут ту боль, бесконечную боль.
Эшафот. Повешание. Смерть.
Не было ни погребальной исповеди, ни отпевания служителями Морра, ни поминальной церемонии, даже гроба не было. Холщовый мешок и сырая яма в болоте.
Юноша в пурпурном балахоне, украшенном различными костьми склонился над безымянным курганом, шепча таинственные слова. Он взывал к магии Шаиша, размахивал посохом - косой, пробуждая себе слугу. Потусторонний крик огласил топи, земля провалилась, костяные руки ухватились за кочки, вытянули тело в чернеющем изодранном тряпье. Над головой скелета зажглось призрачное пламя, в его руках плясала странная коса. Маг торжествующе заулыбался. Вестник смерти пустыми глазницами взирал на призывателя.