О трагедиях Софокла.
И взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Э. А. По «Аннабель Ли»
До сих пор я даже не предполагал, что античные пьесы одновременно могут составлять целый цикл и являться семейной сагой. Однако «Эдип-царь», «Эдип в Колоне» и «Антигона» Софокла — это самая настоящая трилогия, описывающая злоключения Эдипа и его семейства.
Сюжет «Эдипа-царя» всем известен. Меня он никогда не трогал – я лишь удивлялся персонажам, которые стараясь избегнуть судьбы из предсказания (Лай страшится быть убитым сыном, Эдип страшится убить отца и переспать с матерью) этими самыми стараниями её и творят. Мне-ребёнку было очевидно, что если ты живёшь в реальности, в которой предсказания железобетонно сбываются, то что бы ты ни делал, предсказание всё равно сбудется. Реальность подстроится под любой поворот сюжета так, чтобы привести его затем в зафиксированную предсказанием точку будущего. Эдип мог пойти и на самую крайнюю меру – убить себя, и всё равно в этом случае бы оказалось, что он убил отца и переспал с матерью: так и вижу сюжет постмодернового рассказа, где постфактум выясняется, что самоубийца Эдип – сам себе отец, потому что он клон, или что-нибудь в этом духе.
На самом деле в литературе и искусстве, особенно в фантастике, подобных сюжетов немало. Взять хотя бы недавнюю экранизацию «Машины времени» Уэллса, где главный герой несколько раз пытается спасти свою возлюбленную от смерти, но всякий раз она умирает в одно и то же время от какой-нибудь новой причины. До сих пор фантасты мечутся между сюжетами с причинно-следственными петлями (невозможностью повлиять на ход событий) и с эффектом бабочки (боязнью изменить прошлое и, как следствие, настоящее). И если второй подход возник в культуре лишь в 1950-х, вызванный взлётом технологий и самоуверенности человечества, то первый беспокоил человечество с древнейших времён. По сути, древнегреки в свою махровую античность уже почти вплотную подошли к рассмотрению этого временного парадокса, ведь история Эдипа относится к одной из его разновидностей – к самоисполняющемуся пророчеству.
Хотя древнегреки чтили парадоксы Зенона, история Эдипа казалась им совершенно логичной. Впрочем, не все древнегреки были Зенонами, будь это иначе, возможно, они бы и начали видеть противоречивость этой истории. (Дабы не фантазировать о понятиях древнегреческого мировосприятия, я внимательно прослушал послесловие Андре Боннара о смысле трагедий Софокла. Фантазировать мне таки придётся, потому что Андре Боннар непоследователен в рассуждениях и допускает логические ошибки).
Логика же древнегрека следующая: поскольку Эдип убил отца и родил детей от своей матери, он виновен по неписанному, божественному закону (позже Антигона этот неписанный закон назовёт человеческим, имея в виду понятие высшей справедливости). Поскольку он виновен, он должен понести наказание. То, что Эдип всеми силами всю свою жизнь старался не допустить такого преступления, не имеет значения, ведь по итогу он его совершил. (Насчёт «всеми силами» с точки зрения современной судебной системы очень спорно, ведь если ты боишься убить отца – так не убивай никого вообще. Но у древнегреков своя мораль и свои способы отвечать на оскорбления, Лай оскорбил Эдипа – Эдип убивает Лая). А раз Эдип несёт наказание за преступление, значит, жалости к нему нет и быть не может. Трагедия этого произведения не в том, что Эдип «не хотел, но сделал», а в том, что у него нет права выбора. У него есть определённое предначертание, божественная прихоть, и что бы он ни делал, это предначертание ему придётся исполнить. И речь идёт не только о том, что Эдип не может управлять собственной судьбой, а о том, что и любой древнегрек — не может. От остальных Эдип отличается лишь тем, что его судьба становится ему известна заранее. Если боги в трагедии решили, что Эдип должен убить отца, то они предвидели и то, каким способом Эдип это сделает (как раз благодаря своим попыткам не стать отцеубийцей), рассчитали каждый его шаг (экие манипуляторы!), а значит, каждый его шаг также был ими предопределён. Андре же Боннар говорит о насмешке богов над попытками человека обойти их волю, но при этом считает, что выкалывание глаз Эдипом – его личное, никем не предопределённое действие. Что таким образом Эдип сам выбирает разновидность своего наказания. Видит в Эдипе воплощённого в человеке Прометея. Выходит, что Андре Боннар не понял сути и масштаба трагедии? Или, будучи человеком, идеализировавшим советскую культуру, пытался натянуть на Эдипа растиражированный образ советского революционера?.. У меня было впечатление, что я читаю размышления советского лектора, который вдруг не сдержался и заговорил штампами.
Не могу не вспомнить другого выкалывания собственных глаз – певицей Мэг из обожаемой мной «Рипо! Генетической оперы». Этот акт был совершенно точно был проявлением её собственной воли, таким образом она сама, первая расторгает контракт с компанией, предоставившей ей глаза. Не дожидаясь прихода Рипо, который эти глаза у неё конфискует. Это выкалывание является отказом от услуг компании, в то время как выкалывание своих глаз Эдипом – всего лишь исполнение предначертанного ему богами наказания, которое можно даже квалифицировать как соучастие. Настоящим проявлением человеческой воли было предыдущее желание Эдипа не стать преступником. Настоящим проявлением человеческой воли стало бы желание Эдипа продолжать бунтовать против воли богов.
Всякий раз, когда речь заходит о «Шагреневой коже», моя подруга Профессиональный читатель задаётся вопросом «За что?!.» свалилась такая беда на главного героя. Но если в отношении Рафаэля де Валантена можно найти объективные причины его наказания – лень и гордыня, то в отношении Эдипа их просто нет. Зная о пророчестве, он жертвует собой, добровольно выбирает изгнание из родного края, чтобы не пересекаться больше ни с отцом, ни с матерью (которые, как оказалось, были приёмными). На подходе к Фивам разгадывает загадку Сфинкса, после чего город начинает процветать. Не он, а фиванцы в благодарность сами посадили его на трон и женили на Иокасте. И слывёт он в народе мудрым правителем, поэтому в начале пьесы Софокла народ вновь обращается к нему за помощью. И убийцу Лая он хочет найти совершенно искренне. И когда узнаёт, что это он убийца, даже не пытается уйти от им же объявленного заранее наказания и проклятия. Он готов на всё ради народа и своего города, в котором создал бы рай, если бы боги не мешали. Вопрос «За что?!.» действительно не имеет ответа. Ответ может иметь вопрос «Почему?». Потому что древнегреческие боги не являют собой образцы морали. Им не чужды самые низменные человеческие желания. В пантеоне нет ни одного высокоморального бога. И когда кто-то из людей становится во всех отношениях лучше богов, боги испытывают зависть и стремятся уничтожить любые свидетельства того, что кто-то может быть выше, мудрее, рассудительнее их. Да и христианский бог не лучше: «бог прибрал» — обычно такими словами оправдывают смерть безгрешных детей, либо талантливых людей, как будто для бога невыносима мысль о том, что в человеческом мире может существовать кто-то слишком хороший, обязательно надо этого хорошего присвоить, забрать себе. Прямо заявляет об этом По (в античности, конечно, сложно было бы на такое дерзнуть):
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, —
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли), —
С неба ветер повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель Ли.
Отдельный интерес вызывает личность Иокасты, которой читатель не может сочувствовать по словам Боннара (но только по его словам). В ответ на душевные терзания Эдипа относительно предсказания, Иокаста делится с ним своей логикой:
Чего бояться смертным? Мы во власти
У случая, предвиденья мы чужды.
Жить следует беспечно — кто как может…
Своего рода «чему быть, того не миновать». Боннар считает такую логику легкомысленной, но в той системе координат, где всем заправляют боги, и где каждое действие человека предопределено заранее, такое отношение к происходящим катаклизмам наиболее разумное. Проблема Иокасты в том, что она лишь прикрывается таким отрицанием. Её нигилизм не распространяется на реальные грядущие беды. Узнав тайну, она ещё найдёт силы, чтобы попытаться уберечь Эдипа от этого знания, но потом, оставшись в одиночестве, сама не может вынести это знание и вешается.
«Эдипа-царя» Софокл написал в 75 лет. Спустя 15 лет, в свои 90, он пишет продолжение, «Эдипа в Колоне». (Если вы боялись что-то начать, потому что, мол, уже поздно – начинайте, вам же не 90). За 15 лет он разрешил мучивший меня с самого начала вопрос: как древнегреки умудрялись не замечать удивительную несправедливость истории с Эдипом. Точнее даже – не не замечать, а оправдывать. Считать виновным слепого безвольного исполнителя, а не зачинщиков – богов, которым вздумалось повеселиться за счёт человеческих жизней. В свои 90 Софокл перестал обвинять Эдипа. (Докапываться до истины и признавать свои ошибки возможно в любом возрасте, главное, продолжать размышлять). Эдип в Колоне перестал считать себя виновным в преступлении, которого он напротив старался избежать. Более того, и народ перестал считать его виновным. Появилось сочувствие, которого не было в «Эдипе-царе». То, что происходит дальше, сюжетные перипетии, не столь важны, как фиксация этого изменения. Рискну предположить, что в значительной степени это произведение Софокл писал для себя. При этом он не ставит перед собой задачи обелить Эдипа во всём: тот научился не винить себя напрасно и принимать происходящую драму без аутоагрессии типа выкалывания глаз, однако не научился прощать. То, что бесподобно описал Стейнбек в «К востоку от Эдема», древнегреческому Эдипу ещё не доступно: он прогоняет прочь пришедшего с повинной сына, и в результате лишается обоих сыновей.
Андре Боннар считает Эдипа в Колоне человеком, признавшим правоту богов, и потому удостоенным какого-то высшего знания, недоступного остальным смертным. Между тем, Софоклов Эдип ни разу не говорит о том, что боги правы или справедливы. Он и не может так считать – по опыту знает, что это не так.
К моему глубокому сожалению Софокл в свои 90 не только написал «Эдипа в Колоне», но и скончался. Иначе бы он непременно переписал написанную за 35 лет до этого «Антигону». Думаю, у него, пережившего такие изменения в мировосприятии, была потребность переписать «Антигону». Судите сами: Антигона, будто бы не общавшаяся с тем человеком, которым стал её отец к моменту своего прибытия в Колон, почитает божеский суд за самый гуманный суд в мире. Их неписанный закон приравнивается ею к человеческому (гуманному) и наоборот. Она так в этом убеждена, что идёт ради этого на смерть. Чтобы не люди, но боги были ею довольны. Те самые боги, которые безо всякой причины навлекли на весь её род огромное количество несчастий, просто чтобы посмеяться. Те самые боги, которые ради забавы устроили Троянскую войну и сами, будучи бессмертными, 10 лет поддерживали разные стороны, уводя людей подальше от мысли о примирении.
И у стен Илиона племя героев погибло – свершилася Зевсова воля…
Но что это я, ведь смысл жизни многих древнегреков как раз и состоял в том, чтобы пасть смертью храбрых. И чем больше людей они убивали, тем большими героями они становились. Мне, последышу христианской культуры, никак этого не понять. Конец Антигоны и вовсе сводится к античному прообразу «Ромео и Джульетты», а о роли Креонта в данном контексте можно нарассуждать отдельную рецензию (спойлер: все умерли).Словом, тут огромный материал для раскрытия разных экзистенциальных вопросов, который бы Софокл непременно использовал, кабы не умер после «Эдипа в Колоне».
Забавно, что Антигона, описывая слепому Эдипу местность, допускает типичную ошибку тифлокомментатора:
Здесь много лоз, и лавров, и маслин,
И соловьев пернатый хор в ветвях
Так сладостно поёт.
Начитавший книгу Прудовский тоже не сразу проникся дикими античными нравами. Прогресс был явно слышен, когда он так разошёлся к апогею «Эдипа-царя», что даже я пришёл в полный восторг, хотя казалось бы, античка. Если в начале первой трагедии его интонации ещё были очень сдержанными и нарочитыми, будто у ученика, который толком не понимает, что читает, то к кульминации вы услышите настоящую трагедию, с угрозами, выпадами, колкостями, обвинениями, утешениями, воплями, стенаниями, сомнениями… Софокл оказался на диво хорош, но и Прудовский сделал всё от него зависящее, чтобы я не выл от ненавистной антички.
Я привык считать, что я не понимаю и не люблю античную литературу – за все вот эти безусловные почитания богов, которые по деяниям своим ничуть не лучше и не мудрее людей. Из древнегреков я уважаю только Архимеда, Евклида, Пифагора, Аристотеля, да Платона ещё немножко, и к сожалению, лишь уже после прочтения Софокла до меня дошло, что я вполне мог взять в этот неприятный пункт с античной литературой свою давнюю хотелку — «Начала» Евклида. Впрочем, это удовольствие меня ещё ждёт, переводчик обещает в третьем томе стереометрию, ммм…