А вот Акулина к такому отнеслась более спокойно. И детей у неё не было, а всё ж загуляла с Ференцем, вся округа о том знала, да головами качала. А ей ничего. Ходила спокойно по улицам, в отличие от других девок, которых зачастую насильничали, а её трогать было нельзя: офицерская. А как потом людям в глаза смотреть будет – того не думала. Каждый выживает, как умеет, и она это умела очень хорошо.
Начало истории
Предыдущая глава
Но беда не приходит одна. Вернулась однажды мать с пробитой головой. Прикладом её один из мадьяров стукнул, только где помощи искать? Врача нет, лекарств нет. Замотали голову, да так и ходила, пока рана не загноилась. А там схоронили её рядом с внуками, крест простой воткнули, чтоб место знать. Не дождалась она, когда советские солдаты село их освободят, не узнала, что через два года война закончится, ушла с тяжёлым сердцем и мыслями.
Бежали враги, бросали танки, орудия, даже иногда вещи личные, а люди радостно встречали освободителей зимой 1943, не зная, что придётся выживать еще два долгих года. Один только подарок оставили в селе – беременная Акулина от Ференца оказалась. Многие гуляли с мадьярами, а у неё одной ребенок случился. И поздно спохватилась, теперь только рожать придётся. Идёт она по улице, а люди в спину плюют, головами качают. Раньше, как королева меж них ходила, а теперь все нос воротят, как и от её подруг, которые как и она с офицерами шашни крутили.
Про Надежду тоже шептались, от соседей ничего не утаишь. И знали ведь, почему ходила, да всё одно: подстилка вражеская. В глаза ничего не говорили, но осуждали, а Надя старалась ничего не замечать. Дочки подрастали, вырвала лишь двоих из когтистых лап голода, но каждому горло за них перегрызть была готова и спасти любой ценой.
Выдюжили, справились, дождались люди. Как радовались, услышав долгожданное слово: победа. Выскочили на улицу и горлопанили на всю округу, поздравляя друг друга. Обнимались, целовались, а некоторые грустно головами качали, понимая, сколько жертв забрала война, среди них и взрослые, и дети.
Вернулся Митрофан в 1945-м, всю войну прошёл, медали на груди звенят, чуб как прежде кучерится. Всё такой же, только заматерел и волосы поседели. Забилось сердце в груди Нади, как мужа увидела. Бросилась к нему на грудь широкую и плачет, а он в сторону смотрит, где Акулина стоит.
Изменились его женщины, постарели, но какое счастье обнимать женщину, а не холодную бесчувственную винтовку. Подскочили девчонки, обнимают отца, хохочут.
- А где ж Ванька, Лушка и Егор? – у жены спрашивает, а та лишь молчит, глаза потупив. За них отец сражался, врагов с родной земли гнал, а они теперь там навек и останутся.
Вошёл в дом, гостинцы на стол уложил, сел хмурый.
- Водка есть? – спрашивает.
- Сейчас, Митроша, сейчас, - закивала Надежда, испарясь. Бросилась к соседу, выпросила бутылку и обратно в дом. Всё, что было, на стол поставила. Детей в комнату отправила, дав по горсте конфет, что отец принёс.
- Помянем, - налил в два стакана Митрофан, ставя бутыль на стол.
Надя притянула к себе стакан и выпила залпом, корчась от горечи. Нутро обожгло огнём, а она в который раз за эти годы оплакивала своих детей.
А через два дня «добрые» люди рассказали, как Надька с детьми-то выживала. Прибежал домой Митрофан, глаза кровью залитые, водка в них плещется, а не разум.
- Убью, - зарычал, сжимая кулаки, чтобы выплеснуть на жену всю злобу. Испугалась Надя, побелела, бросилась в окно открытое, что позади неё было, да так в чём была и выпрыгнула. Упала, ударилась больно коленями и животом, голову подняла, а на неё соседи смотрят. Тут и там люди стоят, словно ждали, как её муж мутузить будет. А в окне Митрофан злобой исходит. Дети побежали к тётке за подмогой.
- Тётя Маша, - кричит Аля, - мамку отец пришибёт.
Испугалась Мария, выбежала из дома и следом за племянницами бросилась. А Митрофан уже домой за волосы Надю тащит, а та почти не сопротивляется, будто с судьбой своей свыклась.
- Пусти, - закричала Маша, толкая мужчину вбок, и он пошатнулся, выпуская из рук волосы. – Проспись иди, - помогла она подняться с земли сестре. И тут увидела, что у той платье в крови, а из живота кусок деревяхи торчит. Ахнула, растерялась, куда бежать? Врача так в селе и не было, а до города далеко.
Подняла глаза с раны на лицо, а Надя на глазах бледнеет.
- Митрофан, - окликнула мужчину, который у ворот застыл. Подбежал он и упёрся взглядом в обрубок.
- Надя, - выдохнул, пытаясь пробиться разумом через пелену алкоголя и сообразить. – Сейчас, сейчас.
- Захар, побежал к другу, что с ним вернулся в село с войны. – Захар, - застучал в окно, что есть мочи.
- Чего? – закричал тот в ответ, выглядывая в окно и заправляя рубаху в штаны, пока позади девка прикрывалась одеялом.
- В город надо срочно! Надюша моя, - тряслась у него губа.
- Да у меня ж только лошадь, - развёл тот руками. – Беги к председателю, у него должна быть машина.
Помчался Митрофан прямиком к Корнею Сергеевичу, молить, чтоб машину дал. Только всё равно не успел. Пока приехал, застал Машу на земле, которая как малого дитя к груди сестру прижимала, раскачиваясь. По голове её гладит и колыбельную поёт, а у самой слезы по щекам катятся. Рядом девчонки в пыли к матери жмутся, а она уж не обнимет никогда, не приголубит. Спаслась от голода в суровые годы, чтоб так нелепо погибнуть.
- В машину её, - подскочил Митрофан, выхватывая из рук Маши жену. Повисла невольно в его руках Надя, откинула голову назад, а сама в небеса смотрит, не моргая.
- Корней, кузов открой, - подбежал к машине мужчина, а соседи пялятся, крестятся, головами качают.
Ревут девчонки в голос, за матерью с отцом увязались, Маша смотрит на это, а в груди сердце на тысячи осколков раскололось и колет нутро.
Схоронили Надю рядом с матерью и детьми. Вот такая для неё победа вышла мучительная. Стоит Митрофан, взгляд в землю чёрную упёр, что жену проглотила, и как жить дальше не знает. Рядом Маша с племянницами в чёрные косынки головы завернули, отец, у которого уж сил нет в последний путь всех провожать. Не выдержит сердце, рядом со свежей Надиной еще один холм вскоре насыплется, и так же будут стоят родные, взирая на земельные комья. Наде девять дней, а отцу первый пошёл.
Думали, победа, это когда все живы и счастливы, да не тут-то было.
Девчонки с того момента на отца взглянуть боялись, все к тётке жались, да у неё ночевать хотели. Понимал всё Митрофан, сам в ту пору боль в стакане топил, не до детей ему было. Да и жена ими завсегда занималась, он же ни стряпать, ни стирать не умеет, чего с девками делать – ума не приложит. А они втроём в доме Маши заново жить учились. Они без матери, она замещая родную дочку племянницами.
Горевал Митрофан, все видели, как изводит его тоска, а потом взял да и пошёл к «добрым» людям. Уж такого им наговорил, что детям слышать не надобно. Забор поломал, будто виноват деревянный в чём-то. А тетка Катя спряталась в доме от греха подальше, жену не пожалел, а её точно прибьёт.
- Свят, свят, - молилась, пока Митрофан кулаки в кровь об калитку разбивал. Дверь на запор поставила, и в окно глядит. – Ишь, окаянный, детей сиротами оставил, - говорит сама себе. – Хорошая Надька была, - носом шмыгает, будто и впрямь сейчас расплачется. – Кто ж знал, кто ж знал, - вздыхает, качая головой. Думала, правду шепнёт и всё. Пропьётся, проспится и на том всё. А вон как всё вышло.
Устал Митрофан, на колени опустился и голову на грудь уронил.
- Идём, - вдруг появилась Мария, подняться помогла и в дом утащила. – Дети у тебя, Митрофан, о них подумай. Мало им матери, так ещё и отца лишаешь.
Продолжение здесь
А вы встречали "доброжелателей"?
Буду благодарно подписке, лайкам, репостам и комментария.