Поезд тронулся, попутчиком по купе Тимофею Викентьевичу стал невысокий седовласый мужчина такими же седыми бакенбардами, очках с толстыми линзами в массивной роговой оправе, огромным клювовидным, словно у какаду, красно-фиолетовым носом с зияющими ноздрями и крупными ушами. Голова его была большой, несколько диспропорциональной короткому аккуратному туловищу, упакованному в полосатую белую рубашку и синие брюки с подтяжками. Говорил он сильно в нос, гнусавил очень занудно, всё ему не нравилось, всё категорически не устраивало, со всеми, не успев толком занять купе, он уже изрядно поцапался, доставая их своими сварливыми и придирчивыми замечаниями. Гражданина звали Амрам Израилевич Ганцкевич, он сильно нервничал из-за духоты в купе, пытался открыть на полную мощь окно, которое застопорилось и не поддавалось, заставляя его крутиться, пыхтеть и обливаться крупными каплями пота. Ганцкевич был вне себя:
-Вы, что ль, мне помогите! Не видите - душно! Нам в Гусе Хрустальном торчать полчаса! Вы что хотите, чтобы я сварился?
Амрам Израилевич таращил на соседа свои маленькие в утолщённых линзах глаза, метающие во все стороны искры справедливого негодования, словно сам напрашивался на скандал. Скандалы бунтующий склочник любил, почти все они заканчивались в его пользу, та как мало кто мог длительно время находиться с ним рядом, выслушивая его претензии. Казалось, его легче было убить, либо уж сделать по его желанию, чтобы отвязался.
Тимофей Викентьевич же, сняв костюм и жилетку, с невозмутимым видом развалился на своей нижней полке, прикрыв для наглядности шляпой глаза, всем своим видом демонстративно показывая, что шиш ты меня выведешь из себя. Амрам Израилевич ещё немного попыхтел у окна, постучал по нему, и с истеричным стоном бросился в коридор за вагоновожатым с одной лишь целью: заставить этого мерзавца либо открыть окно в его купе, либо предоставить ему другое купе, боле прохладное и с лучше вентиляцией.
Метнувшись с визгом негодования в коридор, он тут же уткнулся в грудь стоящего в проходе и как специально у него на пути Савелия, который тяжело и хмур на него посмотрел и заметил:
-Чего по вагонам бегаете, папаша? Поезд уж тронулся, вам почему не сидится?
Амрам Израилевич уставился на него снизу вверх, хлопая глазами, затем закричал:
-А почему в ваших купе духота? Окна почему не открываются?
Он приподнялся на цыпочки, чтобы погромче гаркнуть тому в ухо.
-Сейчас проверим, не суетитесь. - уверенно произнёс Савелий и прошёл в купе к Тимофею Викентьевичу, где уже отдыхал, прикрыв шляпой лицо, Разумовский.
-Вот, вот где не открывается! -визжал Амрам Израилевич, тыча пальцем в железную перекладину, вот тут мешает!
-Подожди, папаша, - устранил его рукой Савелий, сам же делая вид, что пытается устранить поломку. Поезд набирал обороты, за окном неслись пейзажи, жаркое летнее солнышко действительно припекало изрядно, в злополучном купе все взмокли. Тимофей Викентьевич находился в полудрёме, солнышко его разморило, равномерный стук колёс убаюкивал и вводил в транс. Он не сразу понял, что произошло. Но через какое-то время послышался грохот, какая-то возня у окна, пыхтение, сипение, и когда он в недоумении всё же открыл глаза, списывая весь этот шум на безрезультатные попытки опустить неподдающуюся фрамугу - его взору предстала просто ужасная картина:
Амрам Израилевич с каким-то синюшне-одутловатым лицом лежал на столе, закатив покрасневшие глаза и вывалив такой же синюшний язык, а над ним, практически придавив его грузом всего тела и схватив за шею, лежал всь красный от напряжения Савелий, пытаясь сделать ещё и так, чтобы строптивый пассажир во время агонии не пикнул...
Тимофей Викентьевич стал моргать и протирать глаза, до того неправдоподобной показалась ему эта картина и он всё не мог в это поверить... Убийство? Зачем? Зачем?
Придя в себя, он метнулся на Савелия, отшвырнув его к стенке, и принялся яростно растирать посиневшие одутловатые щёки своего конфликтного соседа по купе. Он расстегнул его рубашку, тряс за плечи, хлопал по щекам с лихорадочным шёпотом: "Ну же... Ну же..." Лоб его покрылся испариной, височные вены вздулись от напряжения, в глазах застыл страх с недоумением.
Поняв, что старый еврей не приходит в себя и скорее всего отошёл давно к праотцам - Разумовский бросил его и накинулся на сидящего на полке Савву, потирающего ушибленный от удара затылок и еле переводящего после потасовки с Ганцкевичем дух.
-Что ты наделал? Подлец! Гад! Негодяй! Кто тебя просил? Что ты наделал?
Разумовский вцепился Савве в грудки и тряс его, снова сокрушая о стенку. Савва не сопротивлялся.
-Зачем? Зачем? В милицию захотел? Негодяй!
Тимофей Викентьевич рвал и метал, задыхаясь от бессильной ярости.
-Я сейчас милицию вызову. Ты на меня этот труп не повесишь. - Вдруг одумавшись, произнёс он вполне спокойно, поправляя на рукаве взмокшей рубашки запонки и снова усаживаясь напротив. Бездыханное тло еврея продолжало мотаться в такт покачиванию вагона на столе, постепенно сползая на пол. Тимофей Викентьевич стал одевать жакет, чтобы выйти из купе и сообщить о происшествии вагоновожатому. Савелий достал из-за пазухи тугой кошелёк жертвы.
-Ты только посмотри, сколько тут денег! - тянул он ладонь с кошельком к лицу Разумовского.
-Идиот, какие деньги? Ты позарился на эту мелочь? Ты хочешь всё наше предприятие на корню зарубить? Сядешь, Савелий, сядешь. - сказал он тихо и настойчиво, глядя ему в глаза и предупреждая о том, для чего он хочет выйти из купе.
-Деньги, Викентьевич, деньги... - жадно трясся он, выгребая из чужого кошелька стопки купюр с горящими и слезящимися от умиления глазами.
-Да ты подумал, дурак, куда мы труп денем? Ты думаешь, его смерть будет незаметна? - шипел на него Викентьевич, выходя из себя от злости, что вот так вот, просто на глазах, всё, о чём он уже начал мечтать, рушится по чьей-то идиотской воле.
-В окно выкинем ночью. - спокойно так, обыденно рассудил Савелий, искренне не понимая всех тревог старшего компаньона.
-Я тебе! - замахнулся на него с досады Разумовский, как вдруг раздался стук в дверь купе.
Мужчины переглянулись и Разумовский интуитивно шарахнулся к окну, словно желая выскочить, Савелий же бросился прежде всего сгребать купюры, разбросанные по столу. Тело их незадачливого соседа по купе уже лежало на полу, расставив ноги. Стук повторился, и Тимофей Викентьевич метнулся уже к двери, изо всех сил придерживая её, чтобы с наружной стороны открытия не состоялось. Он со злостью посмотрел на Савелия и прошипел:
-На полку его затащи! И простынёй прикрой!
Дверь, не мотря на усилия Разумовского, поддалась и начала открываться...
