Когда ушел страх? Наверное, когда сон перестал приходить в тишине. Тишина казалась тревожней, чем звуки разрывов. Тогда, весной прошлого года, когда все самое ценное сжалось в то, что можно подхватить рукой. Да что там подхватить, нужно держать даже во сне, чтобы успеть выскочить, не теряя драгоценные секунды, если вдруг начнут складываться стены. Мама и сумка с документами.
Ради экономии этих секунд дверной проем был всегда полуоткрыт. Хотя весна и холодно очень. Море, что разбивало волны о берег всего в 300 метрах от их Слободки, еще не набрало тепла. Раньше близость моря дарила умиротворение и радость. Сейчас его винили в отсутствие подвалов и погребов в их Слободке.
Она, моя школьная подруга, моя одноклассница, которой в школе пророчили будущее в спорте, теперь была словно всегда на старте. Спали с мамой одетыми. Нет, не в теплую пижаму и носки - в пуховике, в сапогах. Каждую ночь, - одной рукой сжимая руку матери, а другой сумку с документами.
Маме 90 лет, и она практически слепая. Лишь один глаз различает 4%. Рано повзрослевшим подростком мама встречала ту Победу, пережив страшные лишения, нельзя ей уходить, не дождавшись этой. А документы? Куда без них, даже если и полная разруха и временное безвластие.
Порой накатывало оцепенение, но это от бессилия что либо изменить. Все же у войны не женское лицо. Женщина хранительница очага, жена, мать, дочь. И она, как и все женщины, не сразу осознала, что идет война, что однажды самым ценным станет лишь то, что можно подхватить рукой.
Сколько их осталось той весной по их улице, чтобы хранить свой очаг, свой кров, чтобы потом, после войны дети смогли слететься в родительский дом?
Потом их, оставшихся, растерянных - всех собрала к себе Люба. У Любы колодец во дворе, Люба не впадала в оцепенение. Это она под разрывами и шальными пулями пробиралась к колодцу, чтобы набрать воды, ездила где на велосипеде, где короткими перебежками раз в три дня кормить свекровь – та жила в многоэтажке, почти в центре. И вроде недалеко – всего то три остановки. Но вовремя не успели забрать к себе, а потом это стало нереально.
Свекрови ее тоже за 90. На велосипед не посадить, на себе не унести. Успокаивало немного то, что подъезде свекрови соседи уже жили одной коммуной. Те, кто так же застрял в этом безвременье, не успев эвакуироваться, на площадке разводили огонь и готовили нехитрую еду на всех. Ну и Любу ждали раз в три дня. Однажды Люба застала пустой подъезд. Ни в одной до этого обитаемой квартире никого не было, как и свекрови. Поиски приведи к подвалу, и ей откликнулись уже ослабевшими голосами.
- Не подходи!!! Нас заминировали! Вход в подвал был действительно заминирован.
Немыслимо, но обрекли их на сме*ть от голода и жажды те, кто под сине-желтым флагом на весь мир называли себя в тот момент себя рыцарями и защитниками их Мариуполя.
Может кто бы и смирился в этой ситуации, но не Люба, которая поднимала соседей тушить загоревшиеся дома, выстраивала цепочки из испуганных людей с ведрами воды из своего колодца. Не Люба, что ухитрялась тормошить и подкармливать всех, кто оцепенел (как и моя школьная подруга на тот момент).
Ей удалось найти часть из ДНР, привести бойцов и саперов. Подвал разминировали. Свекровь она перевезла к себе в дом, соорудив из двух велосипедов некое транспортное средство. Опять же перебежками, но живую! Получается, спасла она не только свекровь, но и тех, кто оказался в подвале. Тогда она и собрала всех соседей к себе в дом. А потом случилась еще одно чудо. К ней пришел сын!
Сергей давно жил отдельно, был «мирным» по причине инвалидности с рождения. Конечно сердце рвалось увидеться, но предыдущий раз, когда он пробирался к родителям в Слободку, что долго была «серой зоной» города из-за географического положения, он лишь через унижение, остался жив. Попал под облаву нацистов, а поскольку обвинить его на месте не удалось в том что он не воюет или наоборот воюет (инвалидность его заметна внешне), то таких как он – мирных, просто посадили на землю и … помочились на них.
В этот раз он пришел весь черный – в саже, в обгоревших лохмотьях. Сказал, что его дома больше нет – сгорел. Попросил помыться и переодеться. Привел себя в порядок, огляделся на «колхоз», что организовала мать в своем доме и ушел.
Как же Люба себя корит, что не удержала, что проглядела тот момент! Для всех ужас той весны уже кончился, а ее сердце вот уже год заполнено болью и надеждой, ведь сына она тогда видела последний раз. С ним случилась беда. Но какая?
С первых же дней освобождения города, Люба бросилась искать военную комендатуру, как первичную власть еще фронтового Мариуполя. Потом планомерно обходила больницы, госпитали, морги. Можно ли радоваться, выходя из морга после осмотра сотен, почти неузнаваемых тел? Можно, если не нашла там сына. Можно, если его приметы уникальны – размер стоп у него разный. Одна 37 р, другая 43 и она не могла ошибиться – за этой дверью Сережи нет!
Она год бьется во все двери, тем более, что надежда не гаснет.
Надежда вспыхнула с новой силой, когда весточку получила, что жив Сережа, но в плену. В каком плену может оказаться мирный инвалид? Ну, время такое, неразберихи много, но Люба не сдается, кто-кто, только не мать с большим сердцем. Верит – разберутся, отпустят.
От автора.
Я не знаю, кто получился главной героиней истории? Хотела про свою одноклассницу (я о ней уже писала, кстати, Здесь).
А она:
– Что про меня писать? Ты про Любу напиши! Мы с ней ведь раньше просто по-соседски здоровались, а теперь словно судьбой повязаны. А вдруг напишешь, и кто-то Сергея узнает? Вдруг найдется? А я что? Нас с мамой вывезли в Макеевку тогда. У мамы пневмония была – еле-еле российские врачи вытащили, а у меня нервное истощение. Лечилась, да. Но память стала странная – с провалами. И плачу. Голубей увижу целующихся – плачу. Снег первый - плачу. Тогда была сильнее, и уверенность была – выживем! И словно знала – и с детьми все будет хорошо, и мы с мамой живы будем. А сейчас расклеилась, когда в безопасности оказалась. А вот Люба…, для нее мир еще не наступил. Ты ей помоги – расскажи нашу историю?.
Я рассказала. Ничего не выдумала, но про многое промолчала.