Во втором эпизоде подкаста «Ночные абажуры» разбирались с тем, кто как себя самоопределяет и с каким сообществом себя соотносит.
Поддержать нашу работу можно через ВК Донаты https://vk.com/donut/shtabrywokru и на сервисе Бусти: https://boosty.to/rywokru.
Дверь мне в туалет ставил Игорь Михайлович. Дверь без шпона, её потом надо только лаком покрыть. «Смотрите, потёртости у вас тут какие-то», – говорит он мне, показывая тёмные пятна на наличнике. «А, нет, просто грязь. Я сотру тогда стирашкой, как её на Смоленщине называют».
Я сразу смекнул, что мужчина-то, видимо, родом не отсюда.
«А откуда вы?» – говорю.
«Из Северного Казахстана. Живу в Смоленске с 75-го года, уже большую часть жизни. Но так и не стал смолянином».
Вопрос идентичности меня давно интригует: как и почему человек себя определяет через принадлежность к какому-то городу, группе, сообществу, и как эта идентичность влияет на его жизнь. Нужно ли себя вообще как-то определять? Часто оказывается нужно, особенно тогда, когда о тебе собеседник ничего не знает.
Вот на недавнем семинаре спикер спросил участников, из какой они сферы. Первым ответил Роман: «Фармация». Я задумался: почему он назвал фармацию, а не фотографию. Спросил его через несколько дней об этом. Говорит «Я тоже думал об этом: почему фармацию назвал». Выяснилось, что фотографией Роман профессионально занимается уже как минимум четыре года, а фармация – это его изначальная профессия, но которой он уже не пользуется. Как (!) часто полученная профессия не является родом занятий, но продолжает нас преследовать в вопросе самоопределения.
***
Ещё мне всегда любопытно спрашивать у замужних женщин, как поменялось их сознание после смены фамилии. Раньше ведь ты откликалась на одну фамилию, а теперь живёшь с совсем другой. Осталась ли ты сама собой? Или чувствуешь себя другим человеком? Изменилось ли мироощущение?. А ведь есть те, кто не меняет фамилию после замужества.
Сестра как-то пообещала отцу, что не сменит фамилию, чтобы Никитасов побольше было, и сдержала своё обещание. Вот не знаю, задавались ли её дети вопросом, почему у них в семье трое с одной фамилией, а мама с другой? Но, вот, например, другая знакомая до замужества носила фамилию Церковная, и была рада, что теперь её перестанут дразнить «церковной мышью». Говорит, что «это единственное изменение после смены фамилии».
Надежда Соколик до замужества была Надей Борисовой. И раньше ей родная фамилия казалась заурядной, а с новой фамилией она смогла выделяться. На ежегодном педагогическом собрании в Иркутской области, где тогда работала Надя, все искали её глазами, кто же эта Соколик?
Её дочь Аня Соколик трижды «расстраивалась», когда меняла фамилию. Первый муж – Лебедев, второй – Иванушенков. Первый муж сказал в Загсе, что или берёшь фамилию, или развод. Чуть не поссорились. Когда разводилась со вторым мужем, то узнала, что фамилию возвращают не девичью, а добрачную.
Кристина Филиппова, которая в девичестве была Рылеевой, соглашается, что со сменой фамилии после замужества что-то меняется. «Я точно другой человек. На общих встречах меня уже принимают за свою Филипповы и как будто уже не совсем своей Рылеевы. В родительском доме я, конечно, несколько иная. Но, если собираться вместе, то вот она моя маленькая семья, со своими привычками, правилами, принципами воспитания».
***
Психолог Марина Галанина успела побыть Яковлевой, Галаниной, Новиковой, а теперь вновь Галаниной. Сегодня она носит фамилию её родного отца. Незадолго до записи этого эпизода Марина получила паспорт с этой новой (старой) фамилией.
«В 18 лет я почувствовала острую необходимость в смене фамилии с маминой на папину. С Яковлевой на Галанину. Мать восприняла сначала негативно, так как она растила, воспитывала, многое давала. Отца я же не видела с 5 лет. Но мне точно было важно таким образом отождествиться и с ним. Часто разглядывала медальку из роддома. На ней я была «Галанина Марина Юрьевна».
В 20 лет состоялась встреча с отцом, а потом и с его родителями. Близости между нами не возникло, общение не пошло. Но это был важный этап в жизни для меня. Отождествиться с семьёй и родом отца.
В 26 лет я вышла замуж. Важно было взять фамилию мужа. Всё, я не в родительском доме.
И буквально сегодня я снова взяла фамилию свою: Галанина. Теперь она моя! Хотя с развода прошло 5 лет. Крайне важно было вернуть себе себя. Больше фамилию никогда не поменяю. Мне нравится быть Галаниной.
Дочка, кстати, тоже захотела взять мою фамилию, а сын хочет остаться с фамилией отца. Для дочери это тоже, вероятно, способ со мной сильнее отождествиться. Папа не против. Я ему объяснила, что это не отдаление от него, а близость ко мне. Тем более: захочет, поменяет назад. Сейчас это просто».
Организатор социокультурных проектов Ирина Чернега в один из понедельников обновила все свои соцсети и поставила фамилию Кожевникова. И это не фамилия мужа, или отца, а фамилия… деда. Такой ребрендинг не прихоть, а осознанный шаг уже взрослой женщины.
«Мой дед по папе Александр Васильевич Кожевников с бабушкой не были официально женаты, и папа был записан на неё. Что в общем-то понятно, но не совсем корректно для нашей культуры, в которой фамилия передаётся по прямой мужской линии.
Когда папе было года два, они с бабушкой разошлись. Последний раз папа видел своего отца в возрасте пяти лет году так в 1955. И дальше о его судьбе информации у нас не было. Только то, что уехал поднимать целину и там погиб. Выяснила уже будучи взрослой из архивных документов, что жил он в конце своей жизни в Татарском районе Новосибирской области и умер в 1964 году в возрасте 47 лет.
Логически объяснить такой шаг со сменой фамилии сложно. Особенно если подумать про количество документов, которые надо поменять! Но внутренне у меня есть полное понимание, что это для меня сейчас закономерно и своевременно».
***
Иногда новые фамилии твоих давних знакомых никак не запоминаются. Они в телефоне у тебя порой записаны под девичьей фамилией. Вот как была Таня Гупинец в моей памяти, так ею и остаётся. А она уже Татьяна Слесаренко, и бОльший круг знакомых её именно такой теперь и знает. Бывает, что в одной среде существуют девушки с одинаковыми именами и фамилиями. Жили, например, Аня Евард и Аня Иванова, а вышли замуж за двух братьев, и теперь обе – Анны Акчурины. Или вот двоюродный брат актрисы Маши Вилюновой женился на Марии Егоровой, и та теперь тоже Маша Вилюнова. «Нас двое с одинаковыми именем и фамилией, а было вообще трое, пока была жива бабушка мужа, – пишет Маша Вилюнова (которая Егорова). – Меня всё время путают с Машей-актрисой. Пишут её поклонники. И даже знакомые, которые знают меня в лицо, спрашивают, как дела в театре. Это нас очень веселит!». Теперь и Аням Акчуриным, и Машам Вилюновым приходится что-то ещё добавлять про себя, чтобы их не путали.
Как-то после школы мы шли вместе с Виталиком Чуковым, моим одноклассником. Нам было по пути. «У нас в роду всех Иванами звали, – начал он. – У меня отец Иван, и дед Иван, и прадед Иван». Вот уж где проблема с идентичностью должна возникнуть. «А тебя тоже хотели назвать Иваном?» – интересуюсь я у него. «Нет, меня хотели назвать Таней». Таня Чуков – однозначно был не самый лучший вариант прервать бесконечную серию Иванов в роду.
Ещё мне всегда хочется узнать тайну, которая сподвигла человека отказаться от родного имени или фамилии. Что это? Желание перечеркнуть прошлое и избавиться от людей, с которыми не хочешь общаться? Это некий нравственный или религиозный выбор? Или это способ начать жизнь с чистого листа? Иногда всё оказывается просто, и смена произошла для создания фамилии-бренда: например, телеведущий Покровский имеет другую фамилию, а Покровским назвался по району проживания. Или та, кого я раньше называл Анна, теперь Алиса, а Денис после проживания в азиатских странах просит называть его Джо. Фотограф Евген, например, уточняет всегда, что он именно Евген, а не Евгений. Всё это часто лишь название аккаунта в соцсетях. Но иногда смена имени доходит и до паспорта: и Ольга Александровна теперь официально … Сандра. На семинарах по медитации поэт и марафонец Юрий Москалёв представляется как Диродатта Москалёв.
***
Сложнее всего изменить национальную идентичность, особенно если она проявляет себя во внешности. Говорю об этом с Карленом. Это имя редко встретишь рядом с русской фамилией, а дело в том, что фамилия Михальченков у него от матери, а имя успел дать отец-армянин. Карлен вырос в русской среде и культуре, отца не помнит. Но поехал однажды в Карабах, где проживали родственники по линии отца. И там его приняли за своего. «Так, кто же ты, Карлен, русский или армянин?». Карлен чуть задумался и говорит: «Тут я русский, а там я армянин».
Однажды меня привели в еврейский культурный центр. Говорю с сотрудником Дмитрием. Он сетует, что современные евреи не рвутся сюда. У многих смешанные браки, многие – выкресты, то есть приняли православие и не хотят менять религию. Дмитрий как-то позвонил нашим общим знакомым с еврейской фамилией, пригласил на мероприятие в центр, а те говорят мол, «румыны мы, не евреи». Дмитрий объясняет мне это тем, что во многих современных евреях сидит страх назваться евреем после антисемитизма советского времени.
Впику этому тезису прислал своей комментарий другой Дмитрий.
«Я – еврей по отцу и матери, вырос в русской культурной и языковой среде. И вполне закономерно стал русским. Как русскими являются мои отец и мать. Не потому, что нам чего-то там страшно. Просто нам намного ближе русская речь, русские обычаи, русская земля. А всё остальное от нас слишком далеко, непривычно, не нужно.
И мой выбор Крещения стал выбором личным и к конъюнктуре отношения не имел и не имеет (более того, в Церковь я стал заглядывать куда раньше Крещения).
Но и тут не всё просто: похоже, я навсегда «завис» между миром древних славянских богов и миром Христа. Просто потому, что в Них я верю тоже, искренне и всерьёз. И они, эти Боги, мне тоже близки.
Я понимаю, что никогда не стану своим ни для христиан, ни для родноверов и уже не буду чувствовать себя своим среди иудеев. Зато я могу себе сказать, что в вопросах выбора культуры и веры душой не кривил.
А как же идентификация? А она проста: я – человек. И делить людей буду не по религии, языку и культуре, а по тому, близки они мне или нет».
Анна пишет, что «долгое время я относила себя к русским, не задумываясь. А стоило бы. Моя мама – чистокровная чувашка, мой папа – дикий метис турков, возможно, грузин и украинцев… А я вдруг русская?! В 2011-м году я жила некоторое время в Турции. И впервые ощутила странное: будто это мой дом. Запахи, речь, одежды, базары, женщины, похожие на меня, мужчины, приятные взору. Думала, почудилось. Дома порасспрашивала маму, выяснила немногое: прапрадед в русско-турецкой войне взял в жёны турчанку, умыкнул, родил множество детей – и всё.
Прошлой осенью мы путешествовали по Стамбулу уже с моей сестрой, гуляли, дышали, ели национальную – самую вкусную – еду и чувствовали – наше, родное, хорошее. Но дома, всё равно лучше, что ни говори. Просто приятно возвращаться. Одинаково приятно возвращаться к себе домой туда, где жили предки, и туда, где мы сами свили свои гнёзда».
Но иногда национальная идентичность помогает человеку обрести себя, придать уверенности в своих силах. Так случилось у Егора. Он занимался родословной и нашёл, что одна из его прабабушек происходит из российских немцев. Надо понимать, что в этом колене у каждого из нас восемь предков. Но Егор зацепился именно за эту ветку, и даже стал находить сходство в фалангах пальцев с новыми родными и благородство собственных ступней. Когда он стал встречаться с российскими немцами и родственниками по ветке той прабабушки, он ощутил некую невербальную связь с ними и теперь самоопределяет себя именно как российский немец.
***
В один из вечеров в «Штабе» мы заговорили с Сергеем про городскую идентичность. Он родился в Душанбе, пожил в Краснодаре и Москве. В Смоленске оказался случайно, да так и остался. Живёт здесь не очень давно, родных не было. Но себя хочет называть именно смолянином, здесь он почувствовал связь с местом. Почувствовал так, что уже женился и завёл ребёнка.
В прошлом году я достиг рубежа, который поделил мою жизнь ровно пополам: половину жизни я прожил в Ярцеве, а половину в Смоленске. И вот вроде бы полжизни провёл в Смоленске, а всё равно где-то на подсознании мне легче себя назвать ярцевчанином, чем смолянином. Я был сформирован той интеллектуальной и культурной средой, которая была вокруг меня и семьи именно в Ярцеве. А в Ярцеве у меня было всё: и школа, и спорт, и театр. И когда соцсети предлагают указать свой «родной город», я без колебаний пишу: Ярцево.
Похожая история сложилась у Кристины. Её жизнь разделилась пополам: половина прошла не только в другом городе, но и в другой стране.
«Я родилась и 19 лет прожила в Ташкенте. И уже 17 лет живу в Туле. Но до сих пор могу сказать «у нас в Ташкенте», хотя вроде вся взрослая осознанная жизнь у меня в другом городе, другой стране. Но я никогда не стану называть пряники «жамками», не начну говорить «без два́дцати» вместо «без двадцати́», и всегда отмечаю людей «с чисто тульским говором». Меня и упрекнуть иногда могут, что я плов готовить не умею, что напоминает мне об «узбекских корнях».
А Тулу я полюбила, радуюсь, когда здесь строится что-то новое и красивое, когда город развивается. И с удовольствием вернулась, когда летала в Ташкент 14 лет назад. Но даже мама моя считает, что у моих детей есть что-то от Узбекистана, когда, например, дочь штаны под платье надеть хочет. Хотя они там никогда и не были. Мне, наверное, тепло от тех воспоминаний, что были в детстве, нравится, что я воспитывалась всё же в более открытой и гостеприимной среде».
Екатерине осознание своей городской идентичности помогло перестать фантазировать, что где-то там хорошо и интересно, что она упускает что-то важное. Она родилась в Полтаве, в два года попала в Смоленск, в пятнадцать – в Подмосковье, с семнадцати – в Москву. Свою самую первую электронную почту назвала «Перекати-поле». Уже потом, по возвращении, поняла, что её город – это Смоленск, и она – смолянка!
Сложности городского самоопределения хорошо видны в тезисах Ольги: за границей она «россиянка, на отдыхе по России – смолянка, в Смоленске – руднянка, а в Рудне – из деревни за озером».
Шире на городскую и национальную идентичность предлагают смотреть Вячеслав, Екатерина и Антон.
Вячеслав пишет:
«Наверное, это так грустно чувствовать себя ярцевчанином, смолянином или россиянином. С учётом того, что ты вообще не выбирал, где появиться на свет, а до 18 лет уж точно не мог изменить своё местоположение. Я всегда чувствовал себя гражданином мира. Потому что привязывать себя к местности – это процесс, связанный с какой-то несвободой, что ли. «Я смолянин!», – взял и привязал себя к городу, приковал наручниками к батарее. Может, от этого какое-то успокоение наступает. Не знаю. Или вот: «Мы россияне/ монголы/ албанцы!». Ну, хорошо. Дальше-то что? Что хорошего в том, что ты принадлежишь к какой-то нации, если ты, например, подонок. Или, что плохого, что ты опять же принадлежишь к нации, если ты человек замечательный, но, так вышло, родился в фашистской Германии. Всё это ненастоящее. Вместо этого можно с тем же посылом кричать: «Я родился летом!».
Екатерина чувствует себя европейкой и принадлежность к европейской культуре для неё наиболее значима. А Антон относит себя к «жителем планеты Земля» и считает, что «время местечкового самоопределения прошло».
***
В завершение эпизода приведём микроэссе Анастасии, которое позволило взглянуть на тему идентичности с совсем иного ракурса. Это не про фамилию, город и национальность. Давайте услышим его целиком.
«Вопрос самоидентификации всегда был для меня одним из самых сложных. Когда отправляешь материалы для публикации в журнале или для участия в конкурсе, всегда приходится добавлять так называемую «биосправку»: кто ты, где живёшь, кем работаешь, что уже написал и т.д. Для меня это каждый раз примерка масок. Я могу представиться кем угодно. Возможно, виноват синдром самозванца, но я не чувствую привязанности ни к одной из условных социальных опор, которые многих вполне устраивают: имя, профессия, место жительства, семейный статус. Всё это так неважно на самом-то деле, все это так легко изменить: я переехала и привыкла к новому дому, я захотела перемен и, заплатив небольшую госпошлину, сменила имя, я уволилась и нашла новую работу, я учу другой язык, я думаю о социальной роли матери, я развелась и т.д.
Когда в детстве читала «Робинзона Крузо», думала, что останется от меня, если я окажусь на необитаемом острове? По имени меня звать будет некому, не с кем будет говорить на родном языке, то, чему я училась прежде, потеряет практический смысл. Ну, то есть, выживание, сохранение человеческого облика и рассудка – это важно, это то, что не даёт в критической ситуации сойти с ума, то, что держит. Но, по-моему, не то, что даёт человеку глубинное и, главное, честное, а не игровое понимание, кто же он. А что, кроме социальной стороны жизни, может стать якорем самоидентификации?
Как ни странно, лично для меня моментом прозрения о том, какая я, стало принятие своего диагноза. Куда бы я ни ехала, с кем бы ни общалась, что бы ни ела, на каком языке ни говорила, я точно знаю, что я человек с рассеянным склерозом. Какое-то время это было для меня стигмой, я не могла говорить об этом без слёз, не хотела говорить это вообще никогда. Сейчас это просто константа, обязательное условие, которое некоторым образом влияет на моё существование. Все. То есть, это осознание меня не травмирует, но я всегда помню и учитываю эту особенность своего организма. И совершенно точно знаю, что это не маска. И да, кричать об этом на каждом углу тоже не хочется. Мы же не кричим, например, «Я человек! Я человек!». Мы просто всегда помним об этом. Кажется, это и есть самоидентификация? Которая не для других, а для себя».