Артефакты зала Ирана в столичном Музее Востока лишены монументальности, с которой в первую очередь ассоциируются объекты искусства этой страны. Нет здесь ни обломков колонн величественного дворца Дария, ни гигантских каменных быков, охраняющих ворота ахеменидского Персеполя, ни барельефов с изображением кровавых битв, подобных тем, что описал античный историк Геродот, ни обширных фрагментов мозаик арабских мечетей, чьи стены тянутся к ослепительно синему восточному небу.
Текст: Екатерина Жирицкая, фото: Александр Бурый
Как и многие другие национальные коллекции Музея Востока, экспозиция иранского зала формировалась не находками больших государственных экспедиций, а вольными или вынужденными дарами увлеченных коллекционеров-любителей. Выложенные в витринах экспонаты позволяют если не потрогать, то вблизи разглядеть повседневность Pax Persica. Того самого персидского мира, который на четыре тысячелетия уходит вглубь веков и на тысячи километров – в ширь пространства: от Инда до Евфрата, от Каспия до Персидского залива, объединяя в своей истории арабов и монголов, Персеполь и Герат, маздеизм и ислам, Фирдоуси и Грибоедова.
В этих залах великая история оборачивается насыщенной смыслами повседневностью, о которой рассказывает старший научный сотрудник отдела искусства народов Ближнего и Среднего Востока, Южной и Центральной Азии Полина Коротчикова.
ЛУРИСТАНСКИЙ ШТАНДАРТ
Снежные гряды Эльбурса и Загроса окружают каменистое плато, покрытое солончаковыми пустынями, горы редко пускают сюда дождевые облака, так что города и селения жмутся к прерывистой линии оазисов, прячутся в узкой полосе растительности, протянувшейся вдоль подножий горных хребтов. Только на западе и севере развернулись зеленые ленты долин – Хузестанской, на полторы сотни километров уходящей вглубь горной гряды, и Прикаспийской, изгибающейся вдоль морского побережья. Именно на этих землях зародилась одна из древнейших цивилизаций мира – иранская.
Первые археологические находки, открывающие коллекцию иранских залов Музея Востока, были сделаны на плодородных долинах у подножий гор. Обитатели селений веками совершенствовали гончарные навыки, обжигая не только кирпичи, но и глиняную посуду и фигурки божеств. Одну из них, пышнотелую богиню плодородия II тысячелетия до н.э., нашли во время раскопок Суз – столицы некогда существовавшего здесь государства Элам. А покоящийся в витрине рядом с богиней глиняный сосуд с головой сокола (IX век до н.э.) извлекли из царского могильника Марлик на севере Ирана. Мастер покрыл его ангобом – тонким слоем сырой глины, который наносят на керамическое изделие до обжига в печи, чтобы замаскировать его грубую фактуру. Однако настоящий археологический клад, несколько драгоценностей из которого хранятся и в московском музее, открыли ученым горы Луристана в западном Иране.
Кем были обитатели Луристана, неизвестно до сих пор. Одни ученые видят в них предков современных луров. Другие полагают, что искусные мастера были выходцами из племени касситов, обитавших в северо-западных пределах Элама. Жило ли это племя здесь всегда, были ли они пришельцами – неясно. Письменные источники фиксируют, что касситы спустились с гор во владения вавилонского царя Самсу-илуна, правившего с 1750 по 1712 год до н.э., и тому пришлось принять бой. Побежденные касситы были отброшены в горы, но в 1530 году до н.э. вновь появились на равнине, а позже основали касситско-вавилонскую династию, просуществовавшую несколько столетий. Касситов упоминают ассирийские тексты 1200 года до н.э. С касситами пришлось сражаться Александру Македонскому, и греческие источники часто упоминали эти «варварские племена, известные своей воинственной доблестью». Мастеровые – плавильщики и кузнецы – этих племен умели делать удивительные по красоте скульптуры из золота, серебра, железа, но чаще всего – бронзы. Не случайно эти литые артефакты получили позже название «луристанские бронзы».
Кто он: смертный или божество – герой, голыми руками убивающий двух свирепых грифонов? Они раскрыли хищные клювы, пытаясь разорвать воина на части, но тонкие руки странного антропоморфного существа, покоящегося сегодня в витрине Музея Востока, с IX века до н.э крепко сжимают шеи врагов.
Луристанские бронзы не спутать ни с чем. Небольшие литые предметы – бронзовые топорики, кинжалы, стрелы, браслеты, булавки, заколки, псалии – были необходимы людям в повседневной жизни. Их украшали искусно выполненные фигурки мужчин и женщин, смертных и богов, львов и драконов, грифонов и сфинксов. Вазы для праздничных возлияний, чашки, кубки, цилиндрические печати часто украшались изображениями месопотамского героя Гильгамеша и его спутника Энкиду – кочевые воины видели в них духов-защитников. Наиболее затейливо были украшены бронзовые навершия – штандарты, которые, по мнению ученых, носили на жезлах во время религиозных церемоний.
После того как в 1928 году археологические сокровища, обнаруженные местными жителями, появились на антикварных рынках Тегерана, Лондона и Парижа, луристанские бронзы превратились в желанное украшение лучших музейных и личных коллекций. Луристанские бронзы стали настолько популярны, что археологических находок не хватало, чтобы насытить растущие аппетиты европейских ценителей старины, и иранские антиквары стали соединять детали частично сохранившихся артефактов, чтобы составить пусть не оригинальные, но коммерчески привлекательные штандарты.
СЕРЕБРЯНЫЕ ДРАХМЫ ВМЕСТО ЦАРСКИХ БЫКОВ
После луристанских бронз в экспозиции Музея Востока образуется протяженный временной разрыв. Ничто здесь не напомнит о великой империи Ахеменидов и величественном дворце в Сузах. Только подробное описание ахеменидского царя Дария I, по чьему приказу дворец был построен, позволит воображению отчасти заполнить вынужденный пробел и не прервать течение истории Ирана: «Для дворца, который я построил в Сузах, материалы были привезены издалека... Кирпичи лепились, и люди Вавилона сделали это. И была привезена с гор Ливана древесина кедра. Люди Ассирии привезли ее в Вавилон, а из Вавилона карийцы и ионийцы перевезли ее в Сузы. И из Гандхары, а также из Кармании была привезена древесина дерева яка. И было привезено золото сардами и бактрийцами, и они обрабатывали его здесь. И здесь же обрабатывались редкие камни, ляпис-лазурь и сердолик, они были привезены из Согдианы. И редкие камни, которые [назывались] бирюзой, также обрабатывались здесь, они были привезены из Хорасмии. И серебро, и эбеновое дерево были привезены из Египта. И украшения для стен были привезены из Ионии. И слоновая кость, которая здесь была обработана, была привезена из Эфиопии, Индии и Арахозии. <...> Мастера, которые работали с камнем, были ионийцами и сардами. И чеканщики, резчики и гравёры, которые работали с золотом, были мидянами и египтянами. И люди, которые работали с древесиной, были сардами и египтянами. <…> И царь Дарий сказал: «Милостью Ахура Мазды, в Сузах, было заказано много прекрасной работы и много прекрасной работы было сделано…»
От эпохи Ахеменидов почти не сохранилось образцов декоративно-прикладного искусства. Их заказчиками, как правило, были цари, которые передоверяли работу иностранным мастерам – вавилонянам или финикийцам. Но большинство этих объектов погибло, когда в 331–330 годах до н.э. Александр Македонский, опьяненный победой над персидским царем Дарием III, разграбил Сузы и сжег столицу Персии Персеполь вместе с дворцами, храмами и уникальными произведениями искусства. Держава Ахеменидов исчезла, став частью огромной греко-македонской империи.
После смерти Александра (323 год до н.э.) в Иране установилась власть греческой династии Селевкидов, просуществовавшей недолго. Уже в 250 году до н.э. вместо государства Селевкидов появилось Парфянское царство (династия Аршакидов), созданное кочевыми восточноиранскими племенами. Во II веке до н.э. Парфия стала одним из крупнейших государств Передней Азии. Правители Парфянской империи считали себя преемниками Дария и его сына Ксеркса, однако, признавая первенство эллинов, не пытались возродить иранскую культуру эпохи Ахеменидов. Но и греческие заимствования, и иранские традиции органично вросли в парфянское искусство. В Музее Востока об эпохе Селевкидов и Аршакидов напоминают лишь серебряные драхмы и золотые динары с профилем Селевка I, рычащими львами и фигурой Медузы Горгоны.
Через пять с половиной столетий после падения империи Ахеменидов персы отвоюют свои владения и создадут новую империю, которая более чем на 400 лет (с 226 по 651 год н.э.) станет соперником Рима и Византии на Ближнем Востоке. Правители империи принадлежали к иранской династии Сасанидов и строили свое государство по образцу державы Ахеменидов, тем самым подчеркивая связь с великими государями Древнего Ирана. Возрождая традицию монументального зодчества и скальной скульптуры эпохи Ахеменидов, правители сасанидского Ирана повелели возвести на высоких каменных террасах величественные храмовые комплексы и высечь на скалах гигантские рельефы, прославляющие могущество царской власти. Пышность одеяний и дворцов Сасанидов, по описаниям современников, не знала границ. Золото, жемчуга, рубины и изумруды украшали дворцовые интерьеры и одежду сасанидских царей. Но из всей этой роскоши московскому Музею Востока достались лишь серебряные монеты с профилями сасанидских шахиншахов Кавада I и Хосрова I.
ГЛИНЯНОЕ ЗОЛОТО
В 637 году столица империи Сасанидов, крепость Ктесифон, была взята арабским войском. В том же, VII веке арабы завоюют Сирию, Палестину, Месопотамию, значительную часть Северной Африки. А когда в VIII веке н.э. они присоединят захваченные территории Иберийского полуострова, Арабский халифат превратится в одно из могущественнейших государств мира. В искусстве Ирана откроется новая, мусульманская страница. Персидские мастера, переработав множество заимствованных техник, создадут новый стиль в самом узнаваемом прикладном искусстве этого периода – керамике.
В витринах Музея Востока стоят блюда и чаши, кувшины и вазы, бокалы для вина и небольшие графины, покрытые золотисто-желтыми и коричневыми узорами, мерцающими из-под глазури цвета слоновой кости. Так выглядит знаменитая персидская люстровая керамика.
Как наносить люстр,иранские мастера знали еще во времена Сасанидов, но расцвет этого вида керамики пришелся на XII–XIV века. В широком распространении люстра обычно видят влияние ислама, который запрещал делать посуду из золота и серебра. А сияющий теплыми золотистыми оттенками люстр сумел своей красотой заменить кичливый драгоценный металл.
Чтобы получить люстр, на предварительно обожженную обычную глазурь кисточкой наносили тонкий слой солей меди и серебра. Затем посуду обжигали еще раз при низкой температуре в муфельной печи. После керамику полировали, и она приобретала блеск благородного металла, а ее цвет, который зависел от состава ингредиентов смеси и особенностей обжига, менялся от терракотово-красного до светло-золотистого.
Еще одной особенностью люстровой керамики был развернутый сюжет росписи. Людей здесь изображали, следуя жестким канонам, поэтому они не отличались разнообразием поз и жестов. Их лица были круглы, над черными миндалинами глаз сходились к переносице тонкие дуги бровей, крошечный рот был строго сжат. В изображениях животных было больше свободы: они часто далеки от реальных, очертания фигур подобны узору, а тела покрыты орнаментами.
На рубеже XII–XIII веков в Иране сформировалась еще одна самобытная техника росписи – минаи, что значило «стеклянный». Посуду-минаи делали из светлой глины, затем покрывали непрозрачной кремовой или бирюзовой глазурью, обжигали и расписывали легкоплавкими разноцветными эмалями. У каждой из красок была своя температура обжига. Сначала наносили те, что обжигают при более высокой температуре, затем те, что при меньшей. Посуду обычно расписывали в трех-четырех цветах, и это придавало технологии особую сложность. Минаи были меньше люстровых сосудов, всегда тонкостенные и легкие: иранские мастера, не знавшие секретов производства фарфора, сумели создать из глины удивительно изящные вещи. На стенках минаи – чаш, небольших блюд, бокалов для вина – яркими красками нарисованы разные сцены. Там скачут всадники, играют музыканты, пьют вино или просто беседуют, летят птицы, крадутся дикие животные. В отличие от люстровой росписи в посуде минаи орнамент не обязательно заполняет фон.
Яркие краски и затейливый орнамент украшали не только посуду. Нарядными керамическими изразцами в XII–XIV веках покрывали и михраб – нишу в стене мечети, ориентированную в сторону Мекки. Самыми богатыми по рисунку и краскам были изразцы, которыми на стенах мечетей выкладывали большие панели. Люстровые глазури, которыми также часто покрывали изразцы, придавали стенам мягкое золотистое сияние. Такие изразцы, похожие на застывшие на витринах звезды, можно увидеть в Музее Востока.
В эпоху Сефевидов была придумана техника, при которой особый состав разделял краски, не давая им смешиваться. Это позволяло заливать поверхность плиток глазурями разных цветов и делать рисунок более затейливым. Множество построек в Исфахане – столице Персии при династии Сефевидов – покрыто подобными керамическими изразцами. Музей Востока хранит яркие изразцы из огромного панно, на котором была представлена жизнь одного из самых почитаемых пророков ислама – Юсуфа (отождествляется с библейским пророком Иосифом. – Прим. ред.). Там пасутся кремово-розовые лошади, цветут желто-синие цветы, гуляют люди в голубых, расшитых золотом халатах. Только 9 керамических плит попали в экспозицию. Сотрудники музея мечтают когда-нибудь извлечь из хранилища десятки подобных изразцов и составить из них большое панно, чтобы хотя бы на миг перенести посетителей в средневековый Иран.
КРАСАВИЦА С ТАТУИРОВКОЙ
...Пропустим еще несколько веков. Пройдем мимо переливающихся золотыми и серебряными нитями ковров-«полонезов», оставим в стороне яркие росписи каламкаров – хлопчатобумажных тканей, на которые краску наносили резными деревянными штампами. Заглянем в небольшой зал почти у самого выхода из иранской экспозиции. Туда, где на пестрой кушетке с бокалом для вина полулежит томная красавица с алыми губами. Где танцовщица с тонкой талией, пышной грудью и татуировкой в виде оленя танцует под звуки кастаньет у алого балдахина. А принц в короне, украшенной драгоценными камнями, держит в холеной руке спелое яблоко. Все эти чувственные портреты, кажется, мало приличествуют образу мусульманской страны. Но перед нами – особый жанр искусства Ирана, так называемый каджарский портрет. Это живопись Ирана XVIII–XIX веков, того самого, который видели и описывали в мемуарах многие европейцы, в том числе и русские путешественники и дипломаты.
Династия Каджаров правила Ираном в 1795–1925 годах. Ее основатель, предводитель тюркского племени каджаров Ага-Мухаммед-хан Каджар, сделал столицей государства Тегеран. С конца XVIII века Иран укрепляет связи с европейскими державами, в страну начинает проникать западная культура, у знати входит в моду европейский стиль, а иранские художники отправляются в Рим изучать западноевропейское искусство. Вернувшись, они перерабатывают западный стиль, сохраняя в живописи традиции иранского искусства художественной миниатюры с ее насыщенными красками и затемненным фоном.
«Каджарский стиль» утвердился в персидской живописи при втором правителе династии – Фатх Али-шахе. Это один из самых известных в России персидских монархов: на годы его царствования пришлись две русско-иранские войны и нападение на русскую миссию в Тегеране, в результате которой был убит Александр Грибоедов. Главный придворный художник Фатх Али-шаха, Михр Али, приложил много усилий, чтобы ввести в моду этот помпезный, льстивый, но выразительный стиль. Наиболее известные образцы каджарской живописи – парадные портреты персидских шахов, их многочисленных сыновей и родственников. Самым узнаваемым персонажем на них является сам Фахт Али-шах с его стройной талией, свисающей до пояса густой черной бородой и пронзительным взглядом темных глаз – персидский шах стремился создать романтизированный образ великого восточного правителя. Хотя портреты были выполнены в разные периоды его жизни, все они выдерживались в одном стиле. Фахт Али-шах использовал свои многочисленные портреты как визитные карточки, рассылая их европейским правителям.
В 1848 году на престол взошел четвертый шах Ирана из династии Каджаров – Насер ад-Дин Шах Каджар, при котором портретная живопись начала выходить из моды. Во-первых, Насер ад-Дин Шах стал первым персидским правителем, доехавшим до Европы, и теперь персидским шахам не надо было ни перед кем красоваться своей вымышленной красотой. Во-вторых, новый правитель Персии оказался отчаянным фотолюбителем. Как ни удивительно, оба этих обстоятельства связывали его с Россией.
Насер ад-Дин питал к России нежные чувства. И вот почему. Когда будущему шаху было всего 7 лет, его отправили с дипломатической миссией к российскому императору Николаю I. Встреча происходила на территории нынешнего Азербайджана. Завершив официальную часть, русский царь посадил маленького шаха к себе на колени и, дав ему свой перстень, сказал: «Будешь всегда помнить, что его подарил тебе русский император». На Насер ад-Дина эпизод произвел такое впечатление, что он попросил воспроизвести эту сцену на внутренней крышке одного из своих зеркал. Но Николай I, сам того не подозревая, повлиял и на смену мод в искусствах, происшедшую при персидском дворе. Дело в том, что, когда Насер ад-Дин был еще принцем, Николай I – одновременно с британской королевой – подарил ему фотоаппарат. Европейская игрушка понравилась принцу. Он учился у заезжих европейских фотографов, фотографировал сам и активно привлекал других мастеров к съемкам иранского двора. Его придворным фотографом стал русский фотограф Антон Васильевич Севрюгин, по сути, составивший фотолетопись каджарского Ирана.
В витрине Музея Востока (и в интернете) можно увидеть фотографии пышных усатых женщин в балетных пачках, столь нелепых для европейского взгляда, что многие почитают их за подделку, видя в брутальных красавицах переодетых мужчин. Между тем эти фотографии подлинные. Происхождение их таково: во время пребывания в России Насер ад-Дин был так восхищен русским балетом, что, вернувшись из путешествия ко двору Александра II, потребовал нарядить наложниц своего гарема в пачки. Иранский шах любил женщин крупных, а их черные усы его нисколько не смущали, так что на фотографиях Севрюгина мы действительно видим жен Насер ад-Дин Шаха...
КОНСУЛЬСКИЙ ДАР
Завершить наше путешествие хочется сюжетом горьким, но необходимым – как дань памяти тому, кому Москва во многом обязана своими персидскими сокровищами.
С черно-белой фотографии на сайте «Открытый список» глядит на нас безмерно уставший человек. «Тардов Владимир Геннадиевич, дата рождения: 1879 г., место рождения: г. Ленинград, профессия: преподаватель Института востоковедения им. Н. Нариманова» – гласит подпись под ней. Дальнейшая справка скупо излагает судьбу человека, причастного к появлению московского Музея Востока. Родился в семье бухгалтера банка Общества взаимного поземельного кредита, должен был пойти по стопам отца, но поступил репортером в газету – в надежде стать настоящим писателем. В 1909 году в качестве специального корреспондента журнала «Русское слово» Тардов отправляется в Иран (Персию), возвращается влюбленным в эту страну. С этого момента изучение и популяризация персидской истории и культуры становятся важной частью его жизни.
Февральскую революцию Тардов принимает с восторгом. И хотя от большевиков он далек, но решает сотрудничать с новой властью. Возможно, Тардов надеялся при Советах осуществить свою мечту работать в Иране. А возможно, разгадка кроется в его словах, сказанных в 1917 году о России: «Какова она ни есть, другой у нас нет; будем служить ей, будем любить ее, остальное приложится нам». В 1922–1927 годах осуществляется мечта Тардова: его отправляют работать генеральным консулом СССР в Иран. По возвращении в Россию он передает московскому Музею Востока собранную в Иране коллекцию: 617 предметов искусства XII–XIX веков, в том числе редкие и ценные произведения, до сих пор являющиеся гордостью музея.
С 1928 года Тардов полностью погружается в научную работу: читает теорию аграрного вопроса и историю Ирана в Институте востоковедения им. Н. Нариманова, работает по совместительству в Институте красной профессуры, издает ряд статей, читает лекции по иранской истории. 5 февраля 1938 года Владимир Геннадиевич был арестован. Через три месяца Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила его к высшей мере наказания по обвинению в «шпионаже, терроризме и контрреволюционной деятельности». Приговор был приведен в исполнение в тот же день.
Владимир Геннадиевич Тардов был полностью реабилитирован в 1994 году. Иранский зал Музея Востока в Москве стал ему памятником, в котором вечно бьется жизнь…