Мы прикрепляем взрывчатку к стене дома и убегаем в укрытие. Ещё не рассеялась пыль после взрыва, а мы уже запрыгиваем в образовавшийся пролом.
Наконец-то я дома. Чья это квартира? Кажется, Витькина. Он жил на первом этаже в четвёртом подъезде. Два последних окна (кухня и комната) – его. Мы рванули стену с торца дома. Значит, я сейчас точно у Витьки в гостях. Этажом выше жил Серёга, в соседнем подъезде – Лёнька. Все мои друзья детства жили в этом доме, который мы теперь берём штурмом.
Моя квартира тоже на первом этаже, но во втором подъезде. До неё ещё нужно как-то добраться. Там стреляют.
Мы выходим на лестничную площадку и пробираемся наверх – к четвёртому этажу. Там, с последнего лестничного пролёта, по вертикальной сделанной из арматуры лестнице можно попасть на чердак, где работает пулемётчик. Теперь так принято говорить – «работает». Не стреляет, не ведёт огонь, не убивает, а работает. Работа такая.
Чердачный люк закрыт на замок. Я помню этот замок с детства. Старый, ржавый, амбарный замок. В нашем доме в каждом подъезде проход на чердак закрывали на такие замки. Когда возникала необходимость попасть на крышу, весь наш дом сходил с ума в поисках ключей от этих замков, а мы, дворовые пацаны, попадали на крышу всегда, когда хотели. Замок можно было убрать вместе с петлями, если резко дёрнуть его вниз.
Я тяну на себя замок. Он падает на меня вместе с куском люка и каким-то мусором. Пулемётчик начинает «работать по нам». Сквозь щель в люке мы стреляем из подствольных гранатомётов. Пулемёт замолкает. Мы врываемся на чердак.
В детстве мы играли на этом чердаке в войну. Он был усыпан керамзитом, который мы швыряли друг в друга, прячась за толстые деревянные балки. Здесь же, на этом чердаке, вместе с пацанами я выпил свой первый стакан портвейна. А ещё в этом месте я впервые признался в любви и сочинил свои первые стихи.
Ты и кроткая, и бесстыжая
И живешь ты вот так качЕлево,
Ах, ты рыжая, ах, ты рыжая,
Красота твоя боттичеллева.
Вот закрою глаза и вижу я
Ты с копьем на коне под аркою.
Ах, ты рыжая, ах, ты рыжая,
Ты пришла ко мне жаннадарково.
От судьбы не уйдешь, все ближе мы.
Не спасет никто, хоть раз сто щади.
Языками нас лижет рыжими
И пылает костер на площади.
Мы все были влюблены в Любашу Павлову. Она жила в первом подъезде на третьем этаже. Любаша была на пару лет старше нас и не обращала на дворовых пацанов никакого внимания. Она ждала своего принца. А мы, каждый по-своему, старались понравиться ей.
У Любаши была удивительная манера говорить. Она растягивала слова. Складывалось впечатление, что она не говорит, а поёт.
- Ты ещё ребёнок, - пропела она мне с улыбкой в ответ на робкое признание в любви.
Я сходил с ума, а она только улыбалась. У неё была красивая улыбка. Самая красивая в моём родном Артёмовске. Может быть, во всём мире не было улыбки лучше, чем у Любаши. Но я нигде не был, кроме Артёмовска. Тогда не был, а потом всё так завертелось, что жизнь моя разделилась на «до» и «после».
До того рокового события, я был обычным артёмовским пацаном. После него стал зэком.
Артёмовск, все ночи, полные огня,
Артёмовск, зачем сгубила же ты меня?
Артёмовск, я твой навеки арестант,
Погибли сила и талант в твоих стенах.
Так я потом пел в тюрьме знаменитую «Таганку».
А случилось вот что. У Любаши появился принц. Не знаю, что она в нём нашла. Скуластая морда с немного раскосыми глазами, нагая ухмылка, огромные, как у гориллы, волосатые руки. Всё в нём было отвратительно и внушало страх. Он был главный артёмовский рэкетир. В городе его все ненавидели и боялись. Милиция его не трогала (поговаривали, что она работала на Тычка – такая у этого бандита была кличка, такие были времена).
Тычок стал часто появляться в нашем дворе. Однажды он приехал к Любаше на шикарной иномарке. Я видел, как она садилась в машину, как она улыбалась, как помахала мне рукой. В тот день я видел её последний раз. Потом Любаша исчезла. Во дворе говорили, что она заболела и родители увезли её в деревню к бабушке подлечить нервы. Но правду утаить было невозможно. Все знали, что случилось с Любашей. Её нашли за городом. В лесополосе, которая тянулась вдоль железной дороги. Туда её увёз Тычок. Там он над ней надругался. Там он её бросил. Все всё знали, но Тычка никто не трогал.
Через несколько дней я подкараулил Тычка в подъезде его дома. Я знал, что с таким верзилой мне не справиться, если не смогу завалить его с первого удара.
Я смог. Лезвие ножа проникло прямо в сердце.
Потом меня до полусмерти избили его дружки. Я выжил чудом. Как в песне Высоцкого.
«За восемь бед один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет.
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперёк.
Он мне сказал: "Держись, браток!"
Он мне сказал: "Держись, браток!"
И я держался».
В тюрьме я думал, что жизнь моя закончилась. Я не хотел жить и поэтому ничего не боялся. Однажды, я чуть не задушил охранника за то, что он толкнул меня в спину. Меня посадили в карцер и каждый день избивали там. Я сопротивлялся, как мог, пока не терял сознание от побоев. Они думали, что сломают меня, но я каждый раз бросался на своих мучителей, как только приходил в себя. Мне дали кличку Бешенный.
Теперь у меня позывной Бешенный. Я боец частной военной компании «Вагнер». Однажды там, в тюрьме, ко мне явился лысый пучеглазый ангел и дал мне шанс начать новую жизнь. Так я вернулся в мой родной Артёмовск и в мой родной дом.
Через чердак мы попадаем в третий подъезд. Отсюда был выстрел из гранатомёта. Рядом с домом горит наш танк. Внизу слышны голоса. Мы тихо спускаемся по лестнице. Я первый начинаю стрелять из автомата. На войне ты или первый, или мёртвый.
Мы быстро «зачищаем» подъезд. По рации приходит сообщение, что в подвале мирные, их надо вывести в безопасное место. Мы идём в подвал. Живых там уже нет. Я сразу узнаю Любашу. Она лежит у стены. На ней почти нет крови, только маленькое чёрное пятно на виске, а на лице застыла улыбка. У неё красивая улыбка. Самая красивая в Артёмовске.
От судьбы не уйдешь, все ближе мы.
Не спасет никто, хоть раз сто щади.
Языками нас лижет рыжими
И пылает костер на площади.
