Тётя Маша никогда не жаловалась. Даже когда муж ушёл, а дети разлетелись по городам, она молча копала свой огород, варила варенье из крыжовника и каждое утро вытирала пыль с фотографий на комоде. Но однажды, в серый осенний день, когда за окном выл ветер, а в доме пахло сыростью и старостью, на пороге возникло чудо — маленький чёрный котёнок с белым пятном на груди.
— Куда ж ты, кроха, в такую рань? — пробормотала Маша, присев на корточки. Котёнок замяукал, тёрся о её валенок, будто знал: здесь тепло, здесь дадут хлеба с молоком.
Так Мурзик стал её тенью. Сидел на подоконнике, пока Маша штопала носки, грелся у печки, когда она читала газету, и по ночам урчал так громко, что заглушал скрип половиц.
— Ну что, Мурзик, опять дождь? — вздыхала Маша, глядя в окно. — Не страшно. С тобой и дождь — праздник.
Он отвечал взглядом — жёлтые глаза, как два фонарика в темноте.
Первую зиму Мурзика едва не унесло ветром. Выбежал он за порог погулять, а вернулся через два дня — ободранный, с налипшим снегом в шерсти. Маша, не раздеваясь, бросилась его искать, обошла всю деревню, звала так, что соседи головы высунули.
— Живой! — всхлипнула она, увидев кота под крыльцом. — Дурачок ты мой, — шептала, обнимая дрожащий комок. — Ты ж у меня один теперь.
С той поры Мурзик выходил во двор только под её присмотром. Сидел на завалинке, грелся на солнце, а Маша вязала рядом, боясь пропустить момент, если он захочет обратно в дом.
— Ты как будто ребёнок, — улыбалась она, подкладывая ему под бок подушку. — Только не плачешь и не капризничаешь.
Он тёрся о её руку, будто благодарил.
Однажды зимой Маша слегла с воспалением лёгких. Соседка приносила еду, но только Мурзик не отходил от кровати. Он сворачивался рядом, тычась носом в её ладонь, и тёплая волна от его шерсти будто вытягивала боль.
— Ты ведь тоже одинокий, да? — шептала Маша, гладя его между ушей. — Мы с тобой, Мурзик, как два сапога пара.
Кот мурлыкал, будто соглашаясь.
Прошли годы. Дети так и не приезжали, соседи переехали, а Мурзик стал старым и седым. Но каждое утро он по-прежнему будил Машу, тычась мордой в щёку:
— Ну, вставай, хозяйка. Солнце встало, и мы встанем.
И Маша вставала. Потому что в этом мире, где всё рушилось и уходило, у неё осталось одно существо, которое ждало её улыбки, как самого важного события на свете.
Но однажды весной Мурзик перестал есть. Лежал на коврике у печки, не шевелясь, и только слабо моргал, когда Маша звала его.
— Что же ты, мой хороший? — трясущимися руками она пыталась влить в него молоко из пипетки. — Не покидай меня, слышишь?
Соседка Анна, зашедшая за солью, ахнула:
— Маша, да он же горит весь! Вызывай ветеринара!
— У нас тут ветеринара нет… Деревня-то маленькая…
— Дура! — Анна схватила телефон. — У меня брат в райцентре работает. Сейчас машину пришлём.
Всю дорогу до клиники Мурзик лежал у неё на коленях, как когда-то в ту первую метель. Маша шептала молитвы, которые забыла ещё в детстве, и гладила его по голове, чувствуя, как под шерстью бьётся слабый пульс.
— Выживет, — сказал врач, выйдя из кабинета. — Но ему нужен укол каждый день. И тепло. И чтобы вы не плакали рядом — он это чувствует.
— Я не плакала! — возмутилась Маша, вытирая глаза.
Дома она поставила возле печки коробку с одеялом, купила шприцы и учила наизусть инструкцию к лекарству. Мурзик слабо мяукал, но уже тёрся о её руку, когда она приносила еду.
— Вот видишь, — улыбалась она через силу. — Мы же сильные. Мы справимся.
Он поправлялся медленно. Сначала начал лизать молоко, потом встал на лапы, а через месяц снова залез на подоконник — греться на солнце.
— Ну вот, — сказала Маша, гладя его по спине. — Теперь ты точно мой долгожитель.
Мурзик замурлыкал, уткнувшись носом в её ладонь.
С тех пор они стали неразлучны. Даже в магазин Маша брала его с собой — в старой корзинке, укрытый платком. Дети, увидев фото в телефоне, удивлялись:
— Мам, ты ж кошек никогда не любила!
— А теперь люблю, — отвечала она, гладя Мурзика по голове. — Теперь у меня только он и есть.
Иногда по ночам, когда ветер трепал ставни, Маша смотрела на спящего кота и думала: «Может, не зря всё? Может, он и есть тот самый подарок, который судьба мне припасла».
А Мурзик, словно слыша её мысли, открывал один глаз — жёлтый, как осенняя луна — и тихонько вздыхал во сне.
— Мам, ты совсем с ума сошла? — дочь Люба, приехавшая через год «на недельку», стояла посреди кухни, уперев руки в бока. — Ты что, всерьёз собираешься чинить крышу сама? Тебе шестьдесят пять, а не тридцать!
Маша, не отрываясь от штопки старого брезента, пожала плечом:
— А что делать? Весной течёт, как из ведра. Мурзик, иди сюда, не лезь под лестницу…
Кот, словно понимая, что речь о нём, вылез из-под стола и уселся у её ног, глядя на Любу с лёгким презрением.
— Ты бы хоть кота к ветеринару сводила, — фыркнула дочь, косясь на Мурзика. — Он же старый.
— Он здоровее нас с тобой, — усмехнулась Маша. — Вчера мышь поймал, молодец какой.
Люба закатила глаза:
— Мам, это же не нормально — жить тут одной с кошкой. Поедешь к нам в город. У тебя внуков трое, между прочим.
Мурзик вдруг зашипел, шерсть на загривке встала дыбом. Маша погладила его, не глядя на дочь:
— Не поеду. Здесь мой дом.
Вечером, когда Люба ушла звонить мужу, Маша сидела на крыльце, а Мурзик лежал у неё на коленях, грея ладони.
— И чего она приезжала? — шептала Маша, глядя на звёзды. — Чтобы упрекнуть? Чтобы жалеть?
Кот толкнул её лбом в руку, будто говоря: «Не грусти».
— Ты прав, — вздохнула она. — Не стоит.
На следующее утро Люба уехала, оставив пачку денег «на крышу». А через неделю Маша, залезая на чердак с молотком, обнаружила, что доски прогнили насквозь.
— Ох, Мурзик, — пробормотала она, спускаясь вниз. — Одной не справиться.
Кот мяукнул, подбежал к двери и стал скрестись.
— Ты куда? — удивилась Маша.
Но Мурзик уже выскользнул на улицу. Вернулся он через час — с соседом Викентием, который, как оказалось, давно наблюдал за домом из-за забора.
— Мария Ильинична, — смущённо пробасил тот, — я тут… В общем, если помощь нужна…
— С чего вдруг? — нахмурилась Маша, но Мурзик терся о ноги Викентия, как старый друг.
— Да он ко мне каждое утро ходит, — усмехнулся сосед. — Молока выпить, говорит. Ну и… В общем, я видел, как вы на крышу лезли. Не дело это.
Так Викентий стал приходить каждый день. Чинил крышу, топил печь, когда Маша простудилась, а однажды принёс щенка — «чтоб Мурзику скучно не было».
— Вы что, сговорились? — возмутился кот, глядя на щенка, но через час уже умывал ему морду.
Маша, глядя на это, вдруг засмеялась — впервые за много лет.
— Вот видишь, — сказала она Мурзику вечером, когда щенок спал у печки, а Викентий ушёл домой. — Ты не только мой ангел. Ты — всем миротворец.
Кот замурлыкал, уткнувшись носом в её колено.
А ещё через месяц Люба снова приехала — с внуками.
— Баб, а это правда, что у тебя кот ёлку украшает? — спросил младший, тычась пальцем в гирлянду, которую Мурзик терпеливо носил по просьбе Маши.
— Правда, — улыбнулась она. — Он у меня мастер на все руки.
Люба, стоя в дверях, смотрела, как кот позволяет детям вешать на себя бантики, и вдруг тихо сказала:
— Мам, я… извини. Я не понимала.
Маша кивнула, не зная слов. А Мурзик, словно почувствовав момент, прыгнул Любе на колени и замер, как тогда, в первую встречу — маленький, взъерошенный, бесконечно преданный.
— Он всех нас свёл, — прошептала Маша, гладя кота по спине. — Видишь, как оно бывает?
И в её голосе не было ни горечи, ни сожаления — только тихая благодарность тому, кто подарил ей целый мир в обличье чёрного кота с белым пятном на груди.