«Какие уроки потомство может почерпнуть из сих ужасных происшествий? Я думаю, никаких, ибо всё это так дурно, так бессмысленно, так скверно, так ужасно, что ни к чему для потомства, ни для современников служить не может», — писал в дневнике в 1818 году будущий декабрист Николай Тургенев.
Под «ужасными происшествиями» французской революции чаще всего понимают якобинский террор в сентябре 1793 — июле 1794 года. Вдохновителями и идеологами террора обычно называют Жан-Поля Марата и Максимилиана Робеспьера, а иногда к ним причисляют и Жоржа Дантона.
К началу революции Жан-Полю Марату, уроженцу Швейцарии, было уже 46 лет. В молодости он провёл более десяти лет в Англии и Голландии. В 1775 году он получил степень доктора медицины в Эдинбургском университете и впоследствии зарабатывал на жизнь, леча бедняков.
Однако в полицейском досье утверждалось, что его пациенты часто умирали, а диплом врача был куплен. Однако интересы Марата не ограничивались лечением тел, его с самого начала привлекало лечение душ и общественных пороков.
В 1773 году он опубликовал в Амстердаме философский трактат «О человеке, или Принципы и законы влияния души на тело и тела на душу». Философские авторитеты отнеслись к этой работе без энтузиазма: Дидро назвал автора чудаком, а Вольтер — арлекином.
Звёздный час Марата наступил в революционном 1789 году. В сентябре он основал газету «Друг народа», которая с самого начала выделялась радикализмом даже на фоне тогдашней французской прессы. Он критиковал предателей, бесчестных чиновников и алчных монополистов, разоблачал заговоры врагов общества, которые стремились поработить народ. Он видел заговор повсюду и считал, что с ним нужно бороться постоянно и неустанно.
Марат резко критиковал Национальное собрание. Например, после того как парижане в октябре 1789 года отправились в Версаль и королевская семья была вынуждена переехать в Париж, он призывал очистить Национальное собрание от аристократов и прелатов, которые не имеют права заседать в нём, поскольку представляют несуществующие сословия, а не народ.
Уверяя читателей в своём отвращении к кровопролитию, Марат требовал всё больше жертв. В июле 1790 года в воззвании «Мы погибли» он предупреждал парижан о возможных последствиях, если враги революции одержат верх: «Ложная гуманность… будет стоить жизни миллионам ваших братьев; пусть наши враги восторжествуют на мгновение — и кровь польётся ручьями; они будут безжалостно душить вас; они будут распарывать животы ваших жён, и, чтобы навсегда погасить в вас любовь к свободе, их кровавые руки будут искать сердца в ваших детях». Но Марат считал, что этого можно избежать: «Срубите пятьсот-шестьсот голов, и вы обеспечите себе покой, свободу и счастье».
В декабре того же года в статье «Контрреволюционный заговор» количество необходимых жертв увеличилось почти в сорок раз: «Остаётся только одно средство… всеобщее восстание и народные расправы… Даже если придётся срубить двадцать тысяч голов, нельзя колебаться ни на минуту… Предоставьте же вероломным усыпителям кричать о варварстве».
В сентябре 1792 года «Друг народа» советовал парижанам «казнить каждого десятого из контрреволюционных мировых судей, членов муниципалитета, департамента и Национального собрания» и настаивал, что нужно «сначала расправиться с заключёнными в тюрьмах монархистами, а потом уже идти к границе». Подстрекательства Марата достигли цели: во время «сентябрьских убийств» 2−4 сентября 1792 года возбуждённые толпы «патриотов» убили в парижских тюрьмах более 1300 заключённых, среди которых было много священников, отказавшихся присягнуть новой власти.
Но и этого Марату было недостаточно. С упорством маньяка он требовал всё больше крови, и к ноябрю 1792 года число предателей, которых нужно было уничтожить, достигло 270 тысяч. Оправдывая это чудовищное число, «Друг народа» утверждал, что враги революции уже убили 20 тысяч патриотов и приговорили к смерти ещё 500 тысяч.
Но Марат был не просто пропагандистом политических убийств. Французский историк Мона Озуф отмечала, что он одним из первых осознал и продемонстрировал, какой властью над умами обладает пресса и как она может формировать общественное мнение. Постоянно призывая к казням и расправам на страницах «Друга народа», доказывая их допустимость, необходимость и даже полезность, Марат более, чем кто-либо другой, подготовил почву для террора.
По прозвищу Неподкупный
Если Марат с самого начала революции стал одним из самых влиятельных публицистов радикального крыла, то депутат от города Арраса Максимилиан Робеспьер поначалу был менее заметен. Он казался сдержанным, выглядел старомодно, несмотря на молодость (родился в 1758 году), и говорил тихим голосом. Он не привлекал внимания ни своих коллег по Национальному собранию, ни газетчиков. Но недавний аррасский адвокат был настойчив. В 1789 году он выступил в Учредительном собрании 69 раз, в 1790-м — 125 раз, в 1791-м
В Конвенте монтаньяры поначалу насчитывали немногим более 110 голосов, уступая другой республиканской «партии» — жирондистам (около 140 голосов). Жирондисты, среди которых преобладали представители провинции, были недовольны чрезмерным влиянием Парижской коммуны на дела, касавшиеся всей Франции. Они считали, что с падением монархии задачи революции выполнены, а потому настаивали на строгом соблюдении закона и возражали против чрезвычайных мер. Между двумя ведущими группировками Конвента развернулась острая борьба за поддержку большинства депутатов (называемых «равниной» или «болотом») — и в конечном счёте за власть. Жирондисты требовали предать Марата, Робеспьера, лидеров коммуны суду за стремление к диктатуре и поощрение «сентябрьских убийств». Постепенно монтаньяры, прибегая ко всё более наступательной риторике и опираясь на поддержку Якобинского клуба и Парижской коммуны, сумели серьёзно потеснить жирондистов и увеличить свою группировку до 150 депутатов.
С самого начала деятельности Конвента монтаньяры предлагали судить Людовика XVI, но большинство депутатов опасались этого шага из-за неизбежной враждебной реакции европейских монархов. Победы революционных армий осенью 1792 года придали депутатам смелости, и 3 декабря они проголосовали за предание короля суду. Монтаньяры стремились осудить не только Людовика XVI лично, но и монархию как систему власти. Сам же Робеспьер, возможно, опасаясь оправдания короля, предлагал казнить его без суда в качестве «акта общественного спасения».
Предложение Робеспьера депутаты отклонили, но было решено, что судить короля будет сам Конвент, причём Марат настоял, чтобы голосование было поимённым, что в накалённой обстановке того времени практически предрешало обвинительный вердикт. Жирондисты, пытаясь спасти королю жизнь и надеясь на монархические чувства народа, предложили вынести вопрос о его судьбе на всенародное голосование. Робеспьер выступил категорически против обращения к народу, заявив: «Добродетель всегда была в меньшинстве на земле. Не будь этого, земля не была бы населена тиранами и рабами». Под добродетелью лидер монтаньяров в полном соответствии с представлениями эпохи понимал не только нравственные принципы, но и революционные политические взгляды. Таким образом, он открыто признал, что его ультрареволюционные сторонники остаются в меньшинстве, их взгляды отнюдь не разделяются народом.
Казнь Людовика XVI.
Придя к власти в результате восстания 31 мая — 2 июня 1793 года, монтаньяры менее чем через месяц (24 июня) приняли новую конституцию, предоставившую избирательное право всем мужчинам начиная с 21 года. Но введение конституции в действие было отложено до мирного времени, ведь иначе следовало распустить Конвент, в котором после ареста жирондистов монтаньяры располагали подавляющим влиянием, и провести выборы в Законодательное собрание.
Записи в личных бумагах Робеспьера позволяют судить о реальных намерениях лидера монтаньяров: «Какова цель? Осуществление конституции в интересах народа. Кто будет нашими врагами? Порочные люди и богачи. К каким средствам они прибегнут? К клевете и лицемерию. Какие причины могут благоприятствовать использованию этих средств? Невежество санкюлотов… Когда же народ будет просвещённым? Когда у него будет хлеб и когда богачи и правительство перестанут подкупать лицемерные перья для того, чтобы его обманывать. Когда их интересы совпадут с интересами народа. Когда же их интересы совпадут с интересами народа? Никогда». Таким образом, введение конституции откладывалось на неопределённое и весьма далёкое будущее, а на практике предлагалось бесконечное чрезвычайное правление, фактически — диктатура.
Марат в практическом осуществлении якобинской диктатуры уже не участвовал: 13 июля 1793 года его жизненный путь прервал кинжал Шарлотты Корде, решившей ценой собственной жизни избавить Францию от проповедника гражданской войны и политических убийств. Индивидуальный террор редко достигает своих целей, куда чаще ведёт к прямо противоположным результатам. Смерть Марата лишь расчистила Робеспьеру путь к единовластию.
От теории — к практике
10 июля 1793 года из Комитета общественного спасения, важнейшего органа исполнительной власти, был исключён Дантон, склонявшийся к примирению с жирондистами. Зато 27 июля в состав Комитета вошёл Робеспьер. Вместе с Кутоном и Сен-Жюстом они составили триумвират, фактически правивший республикой вплоть до термидорианского переворота.
Якобинская диктатура возникла на крайне неблагоприятном экономическом фоне: цены росли, продовольствия не хватало. В этой ситуации вполне ожидаемо появилось ультрарадикальное движение во главе со священником Жаком Ру, требовавшее введения фиксированных цен на продовольствие («максимума»), поголовного истребления «врагов народа» и конфискации в пользу санкюлотов собственности ненавистных богачей.
Последователей Ру метко прозвали «бешеными». Похожие идеи проповедовали и деятели коммуны, в частности заместитель её прокурора Жак-Рене Эбер. В борьбе с «бешеными» и деятелями коммуны за влияние на парижских санкюлотов робеспьеристы не раз перехватывали их лозунги. 17 июля Конвент принял декрет о смертной казни за спекуляцию, скупку и сокрытие продовольствия и предметов потребления.
Комитет общественного спасения.
Между тем после того, как 4−5 сентября в Париже произошли волнения санкюлотов, Жак Ру был арестован и 10 февраля 1794 года умер в заключении. После событий 4−5 сентября монтаньяры обещали «поставить террор в порядок дня». 17 сентября Конвент принял декрет о «подозрительных», предусматривавший лишение их свободы вплоть до заключения мира. «Подозрительными» считались родственники эмигрантов, отправленные в отставку служащие, а заодно все, кому по какой-либо причине было отказано в свидетельстве о благонадёжности. Впрочем, коммуна расширила и этот декрет, постановив, что подозрительным является «всякий, кто, ничего не сделав против свободы, равным образом ничего не сделал и в её пользу».
10 октября Конвент ввёл революционное правление, фактически передав всю полноту власти в руки Комитета общественного спасения и осуществлявшего аресты Комитета общественной безопасности, а в департаментах — обладавших неограниченными полномочиями комиссаров Конвента. Местные революционные комитеты перестали избираться — теперь их назначал Комитет общественного спасения. Так была окончательно оформлена диктатура монтаньяров.
Ещё 29 сентября Конвент принял декрет о всеобщем максимуме. Вводились твёрдые цены на всё продовольствие, на любые предметы потребления и на жалованье наёмных работников. Теоретически это отвечало чаяниям страдавших от роста дороговизны санкюлотов. На практике же привело лишь к расцвету «чёрного рынка», ещё более стремительному росту цен, включавших теперь «плату за риск», и, соответственно, массовым арестам за спекуляцию.
С октября 1793 года террор стал приобретать всё более широкий размах. 14 октября начался суд над королевой Марией-Антуанеттой, а уже 16 октября она была обезглавлена. 24−30 октября было приговорено к смертной казни и 31 октября обезглавлено 20 жирондистов, а ещё один осуждённый успел покончить жизнь самоубийством. В Лионе после подавления жирондистского мятежа было казнено 1684 человека. Чтобы ускорить расправу, приговорённых не гильотинировали, а расстреливали картечью из пушек.
Революция и её дети
С конца 1793 года обострились противоречия в самом якобинском лагере. Сторонники Дантона, которых робеспьеристы презрительно именовали «снисходительными», призывали к прекращению террора и отмене всеобщего максимума. Напротив, эбертисты требовали ещё более суровых мер против спекулянтов. 24 марта 1794 года Эбер и его сторонники были казнены на гильотине, 5 апреля та же судьба постигла Дантона и его единомышленников. При этом подсудимым даже не разрешили выступить в свою защиту. Дантону приписывают горькую фразу, не раз подтверждавшуюся впоследствии: «Революция пожирает своих детей».
10 июня 1794 года (22 прериаля по революционному календарю) Конвент под давлением Робеспьера принял новые декреты, ужесточавшие террор. Вводилась смертная казнь для «врагов народа», которыми объявлялись «те, кто стремится уничтожить общественную свободу, будь то силой или хитростью, кто будет стараться вести общественное мнение в заблуждение, препятствовать просвещению народа, портить нравы, развращать общественное мнение». Оказаться врагом народа мог, таким образом, каждый.
Обосновывая террор, Робеспьер утверждал: «Террор есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость; тем самым он является проявлением добродетели». На самом же деле террор стал средством тотального запугивания большинства граждан ради удержания власти радикально настроенным меньшинством. Российские историки Дмитрий Бовыкин и Александр Чудинов пишут: «Насаждение массового страха для достижения конкретных политических целей и составляет, собственно, сущность того явления, которое со времён Французской революции носит название «террор»