В июне 1953 года на Косой Горе и Косогорском металлургическом заводе, проездом побывали писатель, публицист, мастер словесности Василий Гроссман и фотокорреспондент Олег Кнорринг.
Василий Гроссман написал дорожную заметку о любви, любви к заводу Косогорскому и рабочим людям - металлугам, а Олег Кнорринг запечатлел вид на доменный цех Косогорского металлургического завода и благородный труд косогорских металлургов.
Дорожная заметка "На Косой Горе" была опубликована в ноябре 1953 года, в журнале "Огонёк", № 45.
"На Косой Горе"
Косогорский металлургический завод лежит в котловане недалеко от Тулы. Ветер иногда приносит на улицы Тулы острый, некоторым кажущейся невыносимым, а некоторым кажущейся приятным, даже прекрасным запах, составленный из сложной смеси угольных и серных газов, горячего кокса, раскалённого шлака.
Вот он стоит, металлургический завод, среди зелёных холмов, на фоне ведущего к Ясной Поляне зелёного леса, у вьющегося лентой речушки под голубым небом, - шумит, сопит, дышит десятками труб, вдруг ахнет дымовой, чёрной тучей в небо, вдруг блеснет черно - красными гребешками пламени, белой молнией чугуна, грозно загремит, взревёт, и кругом всё умолкнет , словно лев зарычал среди холмов и долин, и все вокруг оглядываются на него, что это он так.
Как же не любить его бессонного, всего в копоти, дыму, хмурого, жаркого и в осенние дожди и в зимние метельные ночи? Сколько в нём простоты, силы, сколько достоинства и величия!
Вместе с председателем заводского комитета Василием Михайловичем Новиковым мы выходим из заводской конторы.
Новиков худощавый, спокойный человек, рассказывает о бытовом и культурном устройстве рабочих. На Косой Горе есть две школы, детский сад, ясли, пионерский лагерь, больница, поликлиника. В библиотеке клуба 12 тысяч книг, а техническая библиотеке имеет 23 тысячи книг, выписывает 55 технических журналов. Этой библиотекой пользуются много рабочих и инженеров.
-Конечно, - говорит Новиков,- не так уж хорош наш клуб, - маловат, не так уж хорошо обстоит с жильём для рабочих, всё ещё тесно живём.
И он начал рассказывать о перспективах Косой Горы, о предстоящем строительстве большого клуба, новых домов, школы, больницы ,о новом большом парке, стадионе, прудах.
Но вот сейчас, сегодня, я стою у входа в косогорскую школу - десятилетку. Уборщицы торопливо протирают в больших . светлых окнах, готовят классы к началу занятий.
Я видел многоэтажные жилые дома где живут рабочие, прошёлся по парадному фойе клуба, посидел в кресле в комнате отдыха, осмотрел зрительный зал, сцену, прогулялся под тенистыми, соединившимися в зелёную арку ветвями деревьев в клубном саду.
Как будто ничем особенным не отличаются, этой стандартной архитектуры дома: дома как дома; и что же особенного в том, что на главной улице посёлка посажены деревья? Да, по правде говоря клуб мог быть просторней, мал зрительный зал, и напрасно в комнате отдыха висят диаграммы с цифрами выполнения плана - картины и причём хорошие картины, должны висеть в комнате, где отдыхают после тяжелого труда рабочие люди.
Да и что удивительного в том что при заводе есть хорошая школа, библиотека? Ведь это законно, естественно, не о чем толковать.
Но почему то здесь всё это волнует по особенному, заставляет задуматься. Об этом заводе, его дореволюционной жизни знают и помнят многие. Вот здесь, где мы сейчас проходим, была знаменитая горькая улица "Слободка", "Шлаковые" и "Красные" казармы. У Киевского шоссе стояли две лавки, а вот там у Стрекаловского оврага, шумел кабак. Трудно работали, плохо жили здесь люди. Толстой приходил из Ясной Поляны на этот завод, написал под впечатлением виденного статью: "Неужели так надо?".
В ту мрачную пору непосильный труд, ужасные условия жизни, скученность, грязь, кабаки калечили, губили людей.
Только ли чугун выплавляют эти печи? Благородная, тяжелая работа объединяет вокруг себя людей, формирует характеры - глубокие, сильные, свободолюбивые характеры рабочих людей.
Вот мы входим на заводской двор. Идёт загрузка домны, грузят кокс, местную, киреевскую руду, чиатурскую марганцевую.
Когда то катали катали двухколёсную коляску, гружёную тяжёлым грузом. Сейчас коляски ржавеют без дела - их давно уже упразднили. Я пытаюсь взяться за шершавые, ржавые ручки коляски - пустую её трудно покатить: так тяжела, массивна она. А ведь каталь загружал её двумя тоннами руды либо тонной флюсов!
Старик - рабочий подходит ко мне.
- Тяжела,- говорю я, - и пустую её не сдвинешь.
- Ничего, я их катал, - говорит , как бы успокаивая меня старик, - Когда колёса наточишь, наклонишь её, она легче шла.
Теперь руду подвозят в вагончиках, в вагончики руду грузит ковш экскаватора. Тянут вагончики быстрые самоходные бункеры, приспособленные тульскими металлургами для этой работы. Скрежеща, постреливая газом, мчатся они по заводскому двору, делают лихие виражи и крутые повороты; механики с весёлыми и сосредоточенными лицами, перепачканные красной рудной пылью, поглядывают, посмеиваются когда девушка, проходящая мимо штабелей руды, испуганно шарахается от идущего на большой скорости самоходного бункера.
Как же не остановиться в задумчивости, как же не вспомнить первую военную осень, холодные тульские поля, окопы, вой "мессершмиттов", забрызганные грязью танки, танкетки идущие по дорогам, стоящие в укрытиях!?
Всё изменилось, всё иное, только лица рабочих людей, ведущих эти тяжёлые вагончики по заводскому двору, так же милы, дороги сердцу, как лица тех, кто хмуро поглядывал осенью сорок первого из люков боевых машин.
Но задумываться на заводском дворе не полагается: угодить под мирную машину тоже не весело, хотя она и называется самоходным бункером.
Позванивая в колокол, плавно подходит к домне вагон - весы, с грохотом разгружает кокс. Молодая женщина - машинист в рабочем комбинезоне, в платочке, прикрывающем от угольной пыли сложенные вокруг головы косы, поглядывает сверху. Сколько милой женственности в её фигуре, в утомлённой грации с которой она поправляет косынку, стряхивает с себя пыль!...
У уголь, руда плывут в домну. Здесь царят экскаваторы, вагон - весы, быстрые самоходные бункеры, транспортёр подающий кокс по длинной наклонной галереи, саморазгружающиеся вагоны.
Сотни людей освобождены от труда каталей, от тяжелого, натужного дыхания.
Рабочий Калиничев записал частушку:
Гнул под тачкой каталь спину,
Нёс тяжелую руду,
А теперь он на машине,
Доставляет в цех руду.
Именно это я и увидел. Можно сказать об авторе этой песни, как говорили в армии: "Товарищ комиссар не даст соврать."
Мы поднялись по железным ступенькам, заглянули в контору мастера, где стрелки, циферблаты, самозаписывающие барабаны показывают внутреннюю, тайную жизнь доменных печей.
Вот мы у домны. Горят волчьи глаза фурм, зловеще вспыхивают и гаснут синие язычки окиси углерода, хлещет шлак в рваном пламени, в горячем, полупрозрачном, как звездные туманности, дыме.
Скоро домна даст чугун: белеют аккуратные песочные желобы, дорожки по которым польётся металл. Густое, живое тепло, идущее от тела домны, заполняет воздух, пот выступает на висках, рубаха липнет к груди, плечам.
Здесь сердце завода. Это поймет и почувствует каждый, и даже тот кто впервые подошёл к домне.
Горновые в серых суконных куртках - их не так прожигает огнём,- в шляпах с большими, предохраняющими от огня полями готовятся к пуску чугуна.
В эти особо важные, значительные минуты в движениях рабочих нет торопливости, нервозности: какая-то торжественная, плавная деловитость уверенных, сильных людей, избравших себе трудный удел властвования над раскаленным металлом.
Я разговорился с коренастым голубоглазым доменщиком — щека его и лоб несут следы ожогов. С какой-то особой, хорошей доверчивостью — знак уважения к себе и к людям — мой собеседник рассказывает о том, как парнишкой -
сиротой он пришел в этот цех, каким чуждым и страшным показалось ему царство огня, газа, жидкого чугуна.
— Я бы тогда ушел, да некуда было — сирота,— говорит он, — а вот прошло уже двадцать два года. Я и день помню, когда поступил, седьмого июня.
Мне пришлось слышать от старых рабочих рассказы о первом дне работы: его запоминают, как дату рождения, свадьбы, как пору первой любви.
Я спросил своего собеседника, кем он здесь работает, как его зовут, и он назвался Лагутиным Василием Федоровичем.
— А работал кем? — усмехнулся он.— По всем ступеням шагал: начал каталем, а теперь мастер печи, замещаю обер-мастера доменного цеха: он в отпуске.
Мы снова поговорили о дне 7 июня 1932 года, определившем жизненную дорогу мальчика-сироты, пришедшего на Косую Гору из могилевской деревни, сегодня обер-мастера доменного цеха.
Сейчас пойдет чугун — горновые пробивают летку. Что-то не ладится у них. Пущены в ход бур, шланг с кислородом, длинная пика, лом, и, наконец, пошла в работу мерно раскачиваемая людьми тяжелая трамбовка-мутон.
Лица горновых мокрые от пота — летка не поддается. Работают люди дружно, редко кто ругнется, и хотя сердитое словцо горнового крепко, крепче, пожалуй, не бывает, оно ведь не против дружной работы, а за нее, на пользу ей.
Смотришь на лица пяти горновых, на их устремленные в одну точку глаза, на согнутые в одном усилии спины, напружившиеся плечи и большие руки и чувствуешь: ох, и крепка же связь рабочих людей!
Вырвалось облако густого, плотного, как жидкость, зеленого дыма, за ним повалил желто-коричневый дым,-- вот еще натиск горновых, и полусумрак цеха вдруг осветился: тысячи искр взвились, заиграли, затрепетали, ударили во все стороны, печь кашлянула, харкнула, брызнула огненными комьями — и река чугуна заклокотала, а затем маслянистоспокойная потекла из летки.
Пущен мощный вентилятор; от этого вентилятора ветра не меньше, чем от авиационного винта, но лучистый жар все же жжет, от него не только щекам и лбу, но и глазам делается жарко до боли.
Иван Васильевич Никишин — старший горновой — медленно, мне кажется, величественно отходит от печи, утирает пот со своего словно высеченного из камня сурового лица. Следом за ним, утирая пот, отходят остальные горновые. Вместе они выходят в открытую, каменную, похожую на балкон нишу немного охладиться, вдохнуть свежего воздуха.
Они стоят высоко над землей в ореоле искр, освещенные со спины жидким огнем, а перед ними лежат зеленые холмы, блестит на солнце речушка, по широкому асфальту бегут на юг легковые автомобили с курортниками.
Горновые поглядывают на широкую землю, на ясное небо, на шоссе. Они стоят в черных суконных куртках, в широкополых шляпах — большие, спокойные, неторопливо, негромко разговаривают.
Источник: Журнал "Огонёк", 1953 год № 45.