В тихих заводях, где ивы склоняют свои ветви, словно пытаясь удержать ускользающие отражения звезд, живут они — русалки. Их называют по-разному: мавки, водяницы, лоскотухи. Но как бы ни звучало имя, суть остается одна — это души, обреченные на вечное скитание между миром живых и мертвых. Их слезы смешиваются с росой на траве, их песни разносятся ветром над полями, а смех, то звонкий, то горький, пугает путников в глухих лесных чащах.
История одной из них
Она не помнила, как утонула. Помнила только белое платье, расшитое матерью к свадьбе, и холодную воду, сжимающую грудь как железные обручи. Жених, говорили, искал ее три дня и три ночи, пока не нашел бездыханное тело у излучины реки. Но душа не ушла в землю. Вместо этого она стала частью тихих омутов и лунных дорожек на воде. Теперь каждую весну, когда земля просыпается, а на березах распускаются клейкие листочки, она выходит из речной глубины. Ее волосы, спутанные тиной, отливают серебром, а глаза — как два озера, в которых тонет взгляд.
Русальная неделя — их время. В те дни, когда воздух густ от запаха полыни и цветущего папоротника, мавки выходят из воды. Они водят хороводы на ржаных полях, кружатся под невидимым ветром, их босые ноги не касаются земли. Говорят, если увидеть такой танец, можно сойти с ума от тоски. Их движения — это память о свадебных плясках, которые им так и не довелось станцевать при жизни. Иногда они заманивают мужчин: смеются, зовут за собой в чащу. Но те, кто поддается, редко возвращаются. Одних находят бездыханными у воды, других — блуждающими по лесу с пустым взором, словно душа их выпита до дна.
Люди знают: русалок нельзя злить. Поэтому в Русальную неделю женщины оставляют на опушках холсты и ленты — чтобы мавки могли одеть свои прозрачные тела. Девушки кладут на камни у реки караваи и мед — утолить их вечный голод. Старики шепчут заговоры, прося защиты. А матери учат детей не подходить к воде после заката: «Иначе мавка утащит, усыпит песней, защекочет до смерти». Но в этих же селениях рассказывают и другое: как русалка спасла ребенка, упавшего в реку, как указала путь заблудившемуся пастуху. «Они не злые, — вздыхают бабушки. — Они просто несчастные. Им бы покой да молитву…»
Самое страшное — услышать, как плачут русалки. Это случается в глухую полночь, когда даже совы затихают. Их рыдания похожи на шелест камыша, на плеск волны о берег. Они оплакивают не прожитые жизни, а те, что могли бы быть: детей, которых не родили, дома, которые не построили, любовь, которая обернулась водяной пылью. Иногда к ним присоединяются духи утопленниц из других деревень — тогда над рекой встает хоровод призраков, а их голоса сливаются в одну бесконечную песню скорби.
Когда Русальная неделя заканчивается, мавки возвращаются в воду. Они сбрасывают подаренные людьми одежды, и их тела вновь становятся прозрачными, как речная гладь. «До следующей весны», — шепчут они, исчезая в глубине. Но некоторые остаются. Те, чья тоска сильнее правил загробного мира. Они бродят по берегам, спрашивая у прохожих: «Видел ли ты моего жениха?» И если ответить «нет» — пропадут во мгле. Если солгать «да» — поведут за собой в трясину. Лишь немногие знают, что нужно молча положить на землю кленовый лист и сказать: «Твой жених ждет тебя там, где река встречается с небом». Тогда русалка засмеется, обернется белой чайкой и улетит — искать свою вечную весну.