Почему-то ивановское краеведение обходит стороной мемуары Бориса Пророкова – на них почти не ссылаются. Между тем художник хранил в памяти много интересного о предреволюционных событиях в Иваново-Вознесенске, о первых годах советской власти. Пророков был тогда ребенком, но детский взгляд – особенный, зоркий. Воспоминания опубликованы уже после смерти Пророкова в книге «О времени и о себе». Приведем сегодня цитаты лишь из самого начала, чтобы заинтересовать мемуарами (они есть в библиотеках). К тому же о дореволюционном Иванове подобных свидетельств не так много…
Отец
«Мой отец, Иван Мефодьевич Пророков, был очень одаренный человек. Окончив школу для детей мастеровых и рабочих, он поступил работать на ситценабивную фабрику в Иваново-Вознесенске. Самостоятельно изучил химию. Устроил на чердаке химическую лабораторию и теорию проверял практикой. Другая страсть, еще, может быть, большая, – это была музыка. На этом же чердаке он учился играть на скрипке, а после и на альте. И это при четырнадцатичасовом рабочем дне на фабрике! <…>
Первая мировая
Как началась война? Наш город стоит северо-восточнее Москвы, почти у Волги. Война была далеко, вернее – фронт. Целые страницы журналов запечатаны квадратиками фотографий погибших офицеров. Мать ходит по улицам с ярко-синим щитом на груди и с кружкой для пожертвований в пользу раненых. На синем щите флажки. Мы помогаем клеить флажки на булавки. Флаги русские, французские, английские, бельгийские, итальянские и прочие. Каждому, кто жертвует, прикалывает флажок.
Мать ходит вместе с Величкиной. Но очень скоро пришло известие, что ее муж – химик, друг Ивана Мефодьевича, погиб. Величкина ходит в трауре.
У нас поселились две барышни – польки из Белостока. Напротив и во дворе тоже польские семьи. Со станции идут или едут на телегах, размещаются на пустых дворах. Беженцы из Польши, Литвы, Бессарабии. Дети, жалкий скарб, худые, изнуренные люди. <…>
Демонстрация
Мне было четыре года, шел пятый, когда в Иванове была знаменитая демонстрация рабочих под лозунгами свободы, хлеба и мира. Мира! – Шел второй год мировой войны.
Демонстрация была днем, и снова люди собрались к вечеру около городской управы. <…> Раздался неожиданный сильный залп. Иван Мефодьевич (днем он был на площади, а вечером еще пока оставался дома) стащил меня с окна и велел стать в простенок между окнами.
Я не совсем был послушен и продолжал смотреть на улицу, по которой уже бежали люди. Из-за угла театра показались казаки, люди метались по улице, пытаясь укрыться во дворах, наконец-то и наши показались – они бежали от театра к дому. Только они успели вбежать во двор, как дворник Иван захлопнул на засов калитку. То же сделали в доме напротив, и рабочий в черном пиджаке у запертых ворот настигнут был казаком. Человек с разбега всем корпусом распластался на калитке, и тут плеть казака рассекла ему пиджак вдоль всей спины.
Человек упал, и белая рубаха его начала покрываться кровью. Другой человек был сбит под самыми окнами нашего дома, и кровь растекалась ручейками между булыжниками мостовой. <…> Видел в детстве эту жуткую расправу с людьми доброй воли и запомнил ее на всю жизнь.
Мне помнится, что околыши и лампасы у казаков были желтыми. Но потом повсюду писалось, что казаки были донские, а у донских – красные околыши, и вот только не так давно прочитал где-то, что после того, как донские казаки начали разлагаться под влиянием ивановских рабочих, их заменили уральскими. Были и астраханцы – тоже желтые. Так что детская память получила документальное подтверждение. <…>
Свой Распутин
В шестнадцатом году забастовки и забастовки. Дороговизна. Продовольствия не хватает, очереди. Таскаюсь с бабкой весь день по очередям. Разруха.
Разговор: Вильгельм, Франц-Иосиф, Гришка Распутин. Появился свой Гришка и в Иванове. Впервые я увидел его зимой около Воздвиженской церкви. Он шел энергичной походкой, босой, без шапки, в какой-то рванине, на груди кресты и иконки.
Говорили, что он предсказывает. Но царица не вызывала нашего Гришку в Петроград, и он довольствовался черными морожеными яблоками или солеными огурцами, которыми его одаривали базарные лабазники. <…>
Февральская революция
Иван Мефодьевич необычно рано пришел с фабрики (однодневная забастовка), велел мне одеться и мы пошли с ним на площадь. <…> Красные знамена, красные банты, повязки. Митинг у городской управы.
Мне больше всего понравилось, как жандармов и полицейских начальников подвешивали в початочных ящиках и бочках на телеграфных столбах. У Соединенного банка подвесили какого-то толстого типа в голубоватой шинели с малиновой, даже сиреневой, мордой. На другом столбе висело два жандарма в одном ящике.
А по улице шли люди с песнями, хохотали и что-то кричали смешное «повешенным», кидали в них снегом. <…>
Октябрь
…Серое небо. Белая церковь с серебряными куполами. Черная толпа с красными пятнами бантов. Море знамен. Алые, розовые, малиновые, пунцовые, оранжевые, пурпурные, рубиновые полотнища горят над толпами людей, как пламя. Ошеломляющая масса огромных знамен, реющих на ветру, от которых пахнет фабрикой, краской. Это красное небо возбуждает до экстаза. На руках поднимают ораторов. <…>
Буржуи на Молочной Горке и в Париже
«Кто не работает – тот не ест». Лозунг, который тогда знали даже дети. И вот мальчишки кричат: «Пошли буржуев смотреть». Мы бежим к Молочной Горке; там у фабрики Новикова на базарной площади работают буржуи.
Я никогда больше не видал такого пышного собрания буржуев. Они ходили с метлами или лопатами и убирали площадь.
Конечно, их заставляли взять метла и лопаты, не сами же они захотели поработать на самой людной улице! Очень смешно. Ближе ко мне господин в распахнутой дохе, «боярской» шапке и крахмальных воротничках. Морда круглая, толстая, бритая. Он довольно еще молод.
– Мадам, вы саботируете! – говорит он даме, которая застыла, засунув руки в муфту.
Они понимают, что юмор единственное их спасение. Бородатый барин, однако, мрачен. Бабы, идущие мимо, шепчутся и хохочут: «Гляди-ко, Гандурин, Гарелина сын, вон, важноёт».???
Всё же буржуи разбежались из Иванова. Бежал и хозяин отца – Маракушев. Сперва на Кавказ, а там и в Париж. Из Парижа он прислал такую телеграмму в фабком: «Всё забирайте, всё грабьте, все разоряйте, оставьте только конюшни, чтобы было где вас пороть, когда мы вернемся». <…>
Летом в театре был открытый суд над попом за растление в церкви малолетних. Возмутил этот поп весь город. Помню, его вывели из театра под стражей, народу собралось множество, говорили, что вынесли ему смертный приговор. Попа расстреляли в поле за Воробьёвом. <…>
Гражданская война
Иван Мефодьевич говорит:
– Фрунзе у нас на митинге сегодня выступал. Ну, брат ты мой, как говорит: «Мы, товарищи, заварили такую кашу, что и расхлебывать ее по плечу только нам. Или мы доведем победу до конца, или нас сметут с лица земли».
Тут же после митинга на фабрике рабочие стали записываться в Красную Армию.