— Какой декрет?! Ты что, решила сесть мне на шею?! — усмехнулся Славик, протягивая мне заявление на увольнение.
Я стояла у плиты, помешивая картошку с луком, и чуть не выронила деревянную ложку. Масло шипело, запах жареного заполнял кухню, а Славик сидел за столом, лениво листал телефон. На столе валялась эта бумажка — чистый лист с кривой шапкой «Заявление», написанный его корявым почерком: «Прошу уволить по собственному желанию с 15 марта».
— Слав, ты серьёзно? — я повернулась к нему, вытирая руки о старый фартук с пятнами от борща. — Я же беременна, шестой месяц пошёл. Через три месяца рожать. Какой смысл увольняться?
— Смысл простой, Катя, — он даже не оторвался от экрана, где мелькали какие-то видосы с тачками. — Я не хочу, чтобы ты дома сидела и на мне висела. Работай до последнего, а там разберёмся.
Я замерла, глядя на его макушку. Картошка начала подгорать, я машинально убавила огонь. Шестой месяц — живот уже выпирает, поясницу тянет, ноги к вечеру как чугунные, а он мне — «работай до последнего».
— Разберёмся? Это как? — я сжала ложку так, что костяшки побелели.
— Да вот так. Декретные — три копейки, а мне одному нас не потянуть. Увольняйся сейчас, ищи что-то на удалёнке, если хочешь. Только не думай, что я буду один вкалывать, пока ты пузо чешешь, — он наконец глянул на меня, ухмыльнулся криво, показав зубы с жёлтым налётом от сигарет.
Я швырнула ложку на стол — она звякнула о край тарелки, отскочила к раковине. Картошка зашипела громче, запах горелого пополз по комнате.
— Пузо чешу? Слав, это наш ребёнок! Ты вообще понимаешь, что говоришь? — голос у меня дрогнул, я сама это услышала.
— Понимаю. Ребёнок ребёнком, а деньги кто зарабатывать будет? Я, что ли, в две смены пахать должен? — он отложил телефон, скрестил руки на груди, растянув старую футболку с надписью «Adidas», которую я сто раз просила выбросить.
Я открыла рот, но слов не нашла. Села на стул, чувствуя, как ребёнок толкается внутри — лёгкий, но настойчивый тычок под рёбра. Славик смотрел на меня с таким видом, будто я ему штраф выписала, а не женой была три года.
Всё закрутилось недели две назад. Я работаю в call-центре — сижу в тесной комнатушке с десятком таких же, как я, обзваниваю клиентов, втюхиваю тарифы на интернет и телевидение. Работа не сахар — голос к концу смены хрипит, клиенты орут, что им «ничего не надо», а зряплату платят нормально, тысяч тридцать в месяц. Когда узнала, что беременна, чуть не прыгала от радости. Прибежала домой с тестом, показала Славику — две полоски, как два луча надежды. Он тогда обнял меня, прижал к себе, пахнущему пивом и машинным маслом, и сказал:
— Кать, сына хочу. Чтоб как я — крепкий, здоровый.
Я растаяла, дура. Думала, он правда рад. Но потом началось: чем больше рос живот, тем чаще он ворчал. То «ты теперь только жрёшь и спишь», то «памперсы знаешь сколько стоят?». А неделю назад вообще заявил за ужином:
— Декрет — это для лентяек. Я такое не потерплю. Работай, пока можешь.
Я тогда промолчала, подумала, пошутил. А он, оказывается, всерьёз.
Той ночью я не спала. Лежала на продавленном матрасе, смотрела в потолок, где трещина тянулась от угла к лампочке. Славик храпел рядом, раскинув руки, одеяло сползло на пол. Я гладила живот и думала: может, он прав? Декретные и правда небольшие, тысяч пятнадцать в месяц, а у нас коммуналка, кредит за его дурацкую «Ладу», еда. Но потом вспомнила, как на работе ноги отекают, как после смены еле до дома дохожу, и слёзы сами потекли.
Утром встала, сварила ему кофе — чёрный, без сахара, как он любит. Поставила кружку на стол, а он опять за своё:
— Катя, ты заявление-то напишешь? Или мне за тебя к твоему начальнику сходить? — он хлебал кофе, чавкал так, что меня аж передёрнуло.
— Слав, я в декрет ухожу через два месяца. Это закон, понимаешь? Мне не надо увольняться, — я старалась говорить ровно, но голос дрожал, как струна.
— Закон, закон… Знаешь, сколько твои декретные? Три копейки! А у меня кредит за машину, коммуналка, жрать что-то надо. Ты хоть думаешь об этом? — он стукнул кружкой по столу, кофе плеснул на клеёнку.
— Думаю! А ты думаешь, что я с пузом до девяти вечера клиентов обзванивать должна? У меня спина болит, ноги отекают! — я сорвалась, голос зазвенел.
— Ну и сиди дома тогда! Только не ной, что денег нет, — он вскочил, схватил куртку с вешалки и ушёл, хлопнув дверью так, что кошка соседская в подъезде мяукнула.
Я осталась одна. Села на диван, обхватила живот руками. Ребёнок толкнулся — сильнее, чем обычно, будто говорил: «Мам, я тут». А я сидела и ревела — тихо, в подушку, чтобы Славик, если вернётся, не услышал.
На следующий день я пошла к маме. Она живёт в соседнем доме, в старой двушке с обоями в цветочек и скрипучими полами. Зашла, а она как раз пельмени лепила — руки в муке, на столе гора теста.
— Катюш, ты чего такая смурная? — она вытерла ладони о полотенце, глянула на меня поверх очков.
— Мам, Славик меня из декрета выгоняет, — я плюхнулась на табурет, шмыгнула носом.
— Как это выгоняет? — она нахмурилась, села напротив, сдвинув миску с фаршем.
— Говорит, что декретные маленькие, и я должна работать. Заявление на увольнение принёс, — я вытащила из сумки эту мятую бумажку, кинула на стол.
Мама взяла листок, прищурилась, прочитала, покачала головой.
— Вот же гад. А ты что сказала?
— Сказала, что в декрет ухожу, как положено. А он орёт, что я на шею ему сажусь, — я уткнулась лбом в ладони, чувствуя, как слёзы подступают.
— На шею? Да он мужик или кто? Ты беременная, а он тебе бумажки суёт! — мама хлопнула по столу, миска звякнула.
— Мам, я не знаю, что делать. Может, он прав? Денег и правда мало будет, — я подняла глаза, вытерла нос рукавом кофты.
— Прав? Катя, ты себя слышишь? Это ваш ребёнок, не только твой! Он что, не собирается помогать? — она встала, заходила по кухне, шаркая тапками.
— Говорит, что не потянет один. У него кредит, машина… — я пожала плечами, глядя на её спину.
— Машина! А ребёнок ему не важен? Слушай, дочка, если он так себя ведёт, бери ноги в руки и уходи. Я тебе помогу, выкрутимся, — она остановилась, посмотрела на меня строго, уперев руки в бока.
— Уходить? Мам, куда я пойду с пузом? — я чуть не расплакалась, голос задрожал.
— Ко мне пойдёшь. Места хватит. А Славик твой пусть подавится своей машиной, — она махнула рукой, вернулась к столу, начала яростно катать тесто.
Я молчала, теребя край клеёнки. Уйти — это всё бросить. Три года вместе, свадьба в кафе на районе, где мы танцевали под «Медляк» Шатунова, планы на дачу, которую он обещал построить. Но мама права: если он ребёнка не хочет, зачем мне такой муж?
— Мам, я подумаю, — сказала я тихо, взяла кружку с чаем, который она мне налила.
— Думай, дочка. Только долго не тяни. Тебе сейчас покой нужен, а не его вопли, — она подвинула мне тарелку с пельменями.
На работе я решила поговорить с подругой, Ленкой. Она тоже в call-центре работает, сидит через два стола от меня. В обеденный перерыв мы вышли во двор, сели на лавку у входа. Моросил мелкий дождь, я натянула капюшон.
— Лен, Славик меня достал, — начала я, глядя на мокрый асфальт.
— Чем опять? — она открыла пачку чипсов, протянула мне.
— Говорит, чтобы я не шла в декрет. Заявление на увольнение суёт, — я взяла чипсину, но есть не стала, просто крутила в руках.
— Чего?! — Ленка чуть не поперхнулась. — Он в своём уме? Ты же беременная!
— Вот и я говорю. А он — декретные маленькие, работай до последнего. Или вообще увольняйся и ищи что-то другое, — я вздохнула, бросила чипсину в урну.
— Кать, это бред. Он что, хочет, чтобы ты с пузом до родов пахала? А потом что? — она повернулась ко мне, глаза круглые.
— Потом, говорит, разберёмся. Но я же не железная, Лен. У меня ноги отекают, спина ноет, — я потёрла поясницу, чувствуя, как там опять тянет.
— Да он козёл! Слушай, а ты ему что сказала? — она закинула чипсы в рот, захрустела.
— Сказала, что в декрет ухожу, как положено. А он орёт, что я обуза, — я шмыгнула носом, дождь капал мне на колени.
— Обуза? Кать, это ваш ребёнок! Он вообще мужик или тряпка? — Ленка хлопнула меня по плечу.
— Не знаю, Лен. Я уже не знаю, кто он, — я отвернулась, глядя на проезжающую машину.
— Слушай, если он так себя ведёт, вали от него. У меня сестра тоже одна дочку растила, ничего, справилась. И ты сможешь, — она сжала мою руку.
— Смогу… Может, и правда уйти надо, — я кивнула, чувствуя, как внутри что-то щёлкает.
Потом я пошла к начальнице, Ирине Сергеевне. Она строгая, но справедливая, всегда в чёрном костюме, волосы в тугой пучок собраны. Зашла к ней в кабинет после смены, постучала дрожащей рукой.
— Ирина Сергеевна, можно с вами поговорить? — я теребила ремешок сумки, стоя в дверях.
— Конечно, Катя. Садись, что случилось? — она отложила папку с бумагами, посмотрела на меня поверх очков.
— Я беременна, шестой месяц. Скоро в декрет ухожу, а муж… он хочет, чтобы я уволилась сейчас, — я выдохнула, села на краешек стула.
— Уволилась? Зачем? — она нахмурилась, сдвинула брови.
— Говорит, что декретные маленькие, и я должна работать дальше. Заявление даже написал, — я вытащила бумажку из сумки, протянула ей дрожащими пальцами.
Она взяла, пробежала глазами, хмыкнула, будто прочитала анекдот.
— Ну и дурак твой муж. Ты же по закону имеешь право на декрет, на выплаты. Зачем увольняться? — она вернула мне листок, сложив его пополам.
— Я знаю. Но он орёт, что не потянет нас один, — я сжала бумагу в руках, чувствуя, как она мнётся.
— Катя, это его проблемы, а не твои. Ты ребёнка носишь, он должен думать, как вас обеспечить, а не бумажки тебе совать. Что сама-то хочешь? — она посмотрела на меня внимательно, сняла очки.
— Хочу в декрет. Отдохнуть перед родами, родить спокойно. Но боюсь, что он меня совсем достанет, — я шмыгнула носом, глядя на её стол, где стояла фотка с сыном.
— Тогда иди в декрет. А с мужем разбирайся. Если что, приходи, поговорим. У нас тут вакансии на удалёнку бывают, после родов сможешь подработать, — она улыбнулась уголком рта, кивнула.
— Спасибо, Ирина Сергеевна, — я встала, чувствуя, как гора с плеч свалилась.
Дома Славик опять завёлся. Я пришла с работы, ноги гудели, в ушах ещё звенели голоса клиентов. Он сидел на диване, пил пиво, телевизор орал футбол. На столе — гора окурков в пепельнице, рядом пустая бутылка из-под «Жигулёвского».
— Ну что, написала заявление? — он глянул на меня исподлобья, затянулся сигаретой.
— Нет, Слав. Я в декрет ухожу, как и хотела. Это мой ребёнок, и я не буду из-за тебя здоровье гробить, — я сняла куртку, повесила на вешалку, стараясь не смотреть на него.
— Не будешь? А на что жить собираешься? На мои деньги? — он вскочил, шагнул ко мне, пепел с сигареты упал на ковёр.
— На декретные. И на свои, если работу найду. А ты как хотел? Это наш ребёнок, не только мой, — я повернулась, посмотрела ему в глаза — мутные, злые.
— Наш? Да мне этот ребёнок сто лет не нужен был! Ты сама его захотела, вот и выкручивайся! — он заорал так, что я отшатнулась, чуть не споткнувшись о тапки.
— Не нужен? А чего тогда радовался, когда тест показал? Обнимал, говорил, что сына хочешь? — я сжала кулаки, чувствуя, как кровь стучит в висках.
— Радовался… Дурак был. А теперь вижу, что ты мне только обузой станешь, — он махнул рукой, плюхнулся обратно на диван.
Я стояла, как громом поражённая. Обузой. Ребёнок — обуза. Слёзы подступили, но я проглотила их, сжала зубы.
— Знаешь что, Слав? Если я тебе обуза, то и ты мне не нужен. Собирай свои шмотки и вали, — сказала я тихо, но твёрдо, глядя ему в затылок.
— Чего? Это моя квартира! — он обернулся, вытаращил глаза, сигарета чуть не выпала изо рта.
— Твоя? А я где жить буду с ребёнком? — я шагнула к нему, чувствуя, как внутри всё кипит.
— Где хочешь! Мне плевать! — он схватил бутылку с журнального столика, швырнул её в стену. Пиво растеклось по обоям, стекло звякнуло, расколовшись на куски.
Я ушла в спальню, закрыла дверь на защёлку. Села на кровать, обхватила живот руками. Ребёнок толкался, а я шептала: «Всё будет хорошо, малыш. Мы справимся». Слышала, как Славик орёт в гостиной, пинает что-то, но мне было уже всё равно.
Через пару дней я пошла в магазин — надо было памперсы купить заранее, да и молоко закончилось. Стояла у кассы, держала корзину с хлебом, йогуртом и пачкой подгузников. Кассирша, тётка лет пятидесяти с усталым лицом, пробивала товар.
— Ой, памперсы берёте? Беременная, что ли? — она кивнула на мой живот.
— Да, шестой месяц, — я улыбнулась слабо, доставая кошелёк.
— Хорошее дело. А муж помогает? — она глянула на меня с любопытством.
— Муж… не особо, — я пожала плечами, чувствуя, как щёки горят.
— Ну, держись тогда. Мой тоже вечно ворчал, когда я с первым ходила. А потом ничего, привык, — она подмигнула, протянула чек.
— Спасибо, — буркнула я, забрала пакет и вышла.
На улице ветер гнал листья по тротуару. Я шла домой и думала: привыкнет ли Славик? Или так и будет орать, что я ему мешаю жить?
Через неделю я собрала вещи. Решила уйти к маме. Славик был на смене — он водитель на складе, развозит продукты по магазинам. Я сложила свои кофты, джинсы, Машкины пелёнки в старую сумку, которую мы брали на море два года назад. Взяла ещё чайник — мой, я его с первой зряплаты купила. Написала записку: «Ушла к маме. Не звони». Положила на стол, рядом с его пепельницей.
Мама встретила меня с порога.
— Катюш, ну наконец-то! Давай сумку, — она подхватила баул, затащила в коридор.
— Мам, я больше не могла. Он ребёнка обузой назвал, — я сняла куртку, села на пуфик.
— Обузой? Да чтоб ему пусто было! — она всплеснула руками, побежала ставить чайник.
Вечером мы сидели на кухне, пили чай с мамиными пирогами.
— Катюш, ты правильно сделала. Такой муж — не муж, а наказание, — она подвинула мне тарелку с яблочным пирогом.
— Мам, я боюсь. Одна, с ребёнком… Как я потяну? — я посмотрела на неё, теребя ложку.
— Не одна. Я с тобой. И декретные будут, и работу найдёшь. Ты сильная, дочка, — она сжала мою руку, улыбнулась.
Машка родилась через два месяца. В роддоме я лежала, смотрела на неё — маленькую, с голубыми глазами, как у Славика, и думала: «Мы сделали это, малышка». Славик не приехал, даже не позвонил. Через Ленку узнала, что он с какой-то Танькой живёт, машину продал, пьёт по выходным. А я подала на алименты — суд присудил ему платить пять тысяч в месяц. Мелочь, но хоть что-то.
Сейчас Машке три месяца. Я сижу в декрете у мамы, подрабатываю на удалёнке — пишу тексты для сайтов про детские товары. Зряплату коплю на коляску. По вечерам шью — игрушки, подушки с вышивкой, продаю через соцсети. Заказы идут потихоньку, недавно отправила зайца с ушами в горошек какой-то тётке из соседнего города.
Вчера Машка первый раз засмеялась — звонко, как колокольчик. Я сидела с ней на диване, tickled её пузо, а она хихикала, глядя на меня. Мама зашла, улыбнулась:
— Видишь, Катюш, какая она у тебя? А ты боялась.
— Боялась, мам. Но теперь не боюсь, — я поцеловала Машку в лоб.
Славик пару раз звонил пьяный, орал:
— Кать, вернись, скучно без тебя!
— Скучно? А как мне бумажки совал, не скучно было? — я сбросила трубку.
Больше не звонит. А я дышу свободно. Без его криков, без его пива. И знаешь, я рада, что он протянул мне то заявление. Это был мой билет в новую жизнь.