Ольга стояла у плиты в их тесной кухне, когда Павел ворвался домой. Ей было сорок пять, она только что вернулась с работы — шила в ателье занавески для соседской школы, пока пальцы не дрожали от усталости. Павел, ее муж, высокий, с сединой на висках и громким голосом, бросил куртку на стул, что скрипнул под его весом, и загремел: "Ты не сказала мне о наследстве, обманула, украла эти деньги у нашей семьи!" Он смотрел ей в глаза, лицо покраснело от гнева, руки сжались в кулаки. "А теперь еще и квартиру купила! Никогда этого не прощу!" Ольга выключила газ, поставила кастрюлю с супом — густым, с картошкой и курицей — на стол, вытерла руки о фартук, что пах мылом, и усмехнулась: "Тебе придется это принять, Паша. Что, не нравится самостоятельность жены? Не все же тебе принимать решения за всех. Оказывается, свобода выбора — это так здорово".
Они были женаты двадцать два года. Павел, инженер на заводе, что гудел за рекой, с первого дня взял финансы под контроль. "Я лучше знаю, куда тратить деньги", — сказал он тогда, сидя за столом с чашкой чая, что дымилась в его руках. Ольга, молодая, с длинной косой и верой в мужа, кивнула: "Хорошо". Она работала в ателье — шила платья для соседок, подшивала брюки для их мужей, приносила зарплату домой, клала в жестяную банку на полке, где раньше лежали конфеты. Сколько зарабатывал Павел, она не знала — он не говорил, а она не спрашивала, думая: "Семья". Он делил бюджет по-своему: себе на машину, что гудела под окнами, на пиво с друзьями в пятницу, а ей и дочери Ксюше — остатки, что таяли, как снег весной.
Ольга привыкла к этому за годы. Утром вставала в шесть, варила кофе в старой турке, что пахла горечью, шла в ателье, где гудели машинки и пахло тканью. Шила до обеда — платья, что кололи пальцы иголками, занавески, что висели в школьных классах, потом возвращалась домой, готовила ужин — суп с капустой, что любила Ксюша, или котлеты с картошкой, что ел Павел. Он приходил с завода, садился за стол, ел, чавкая, говорил: "Вкусно, Оль", но потом уходил к телевизору, оставляя тарелку на столе. Она мыла посуду, чистила плиту, ложилась спать, думая: "Так надо". Дочь росла, училась в школе, потом в институте, а Ольга все шила, отдавала деньги, жила тихо.
Однажды, перед ее сорок пятым днем рождения, она решилась попросить. Вечером, когда Павел пил чай, она сказала: "Паша, хочу посидеть с подругами в кафе, скромно, отметить". Он нахмурился, поставил чашку: "Мне машину переобувать надо, обойдешься без банкета". Ольга вздохнула: "Но сорок пять же, девчонки в караоке зовут, я бы спела". Павел проворчал: "Твоим девчонкам скоро в поликлинику и пенсионный фонд, а все туда же — клубы, караоке. Научись деньги считать. Двадцать тысяч на песни или зимой без аварий ездить — что важнее?" Она сжала губы, глаза защипало: "Я хотела праздника". Он махнул рукой: "Не дури". В итоге банкет оплатили ее родители — мать, Людмила Николаевна, что пекла пироги по воскресеньям, и отец, Иван Петрович, что чинил соседям телевизоры. Они всегда косились на Павла, шептались: "Жадина".
Павел не только Ольгу держал на коротком поводке. Ксюше, их дочери, было восемнадцать, она училась на первом курсе института, мечтала о новом телефоне — с камерой, что снимала лучше ее старого кнопочного. Павел устроил ее летом к себе в офис — носить бумаги, отвечать на звонки, печатать накладные. Ксюша работала два месяца, вставала в семь, возвращалась к шести, уставала, но телефон хотела меньше — ныли ноги, болели глаза. А потом он забрал ее зарплату — двадцать тысяч, что она считала в уме. "Мы тебя кормили восемнадцать лет, — сказал он, сидя на диване, — пора окупать". Ксюша разрыдалась, волосы упали на лицо: "Я бесплатно работала?" Он сунул ей тысячу, смятую, из кармана: "Вот, в кино сходи, мороженое поешь. Деньги не просто так даются". Она побежала к матери, что чистила картошку на кухне: "Мам, скажи ему!"
Ольга пошла к Павлу, что смотрел футбол. "Паша, отдай Ксюше хоть половину", — попросила она тихо. Он разозлился, прищурил глаза: "Ты сама ничего не зарабатываешь, не клянчи. Все деньги в доме мои, а вы их транжирите". Ольга возразила: "У меня зарплата есть, я шью". Он отмахнулся: "Копейки, не смеши". Она стояла, смотрела на него — волосы седые, лицо строгое, голос резкий. Ей было обидно — она работала, отдавала деньги, а он называл ее бесполезной. Впервые она подумала: "А если分开 бюджет?" Но он всегда пел одно: "Никто, кроме меня, цену деньгам не знает". Ольга молчала, чистила картошку, думала: "Проживу на свое".
А потом уехала в командировку — шить занавески для гостиницы в соседнем городе, где пахло рекой и сыростью. Она сидела в номере, пила чай из пакетика, когда позвонила мать. Людмила Николаевна кричала в трубку, голос дрожал: "Оль, дядя Вова умер, троюродный брат мой! Семьи нет, все тебе оставил!" Ольга удивилась, чашка замерла в руке: "Мама, точно мне?" — "Нотариус звонила, ты у нас прописана, приезжай!" Ольга вернулась через неделю, пошла к нотариусу — пожилой женщине с очками на цепочке, что сидела за столом с бумагами. Подписала документы, глаза округлились — счета с миллионами, суммы с нулями, что не помещались в голове. Она вышла на улицу, ноги дрожали, хотелось танцевать.
Мать обняла ее у подъезда, запах пирогов обволок: "Не говори Павлу". — "Но он муж", — начала Ольга. Людмила Николаевна покачала головой: "Купи квартиру, запиши на меня, решай потом". Ольга кивнула: "Новостройку или старый фонд?" Они сели за стол, пили чай, листали объявления на старом ноутбуке, что гудел. Ольга поняла — мечтать приятно, и впервые за годы улыбка не сходила с лица.
Ольга с матерью нашли квартиру через месяц — двушку в новостройке, с окнами на парк, где шумели тополя. Они ходили по агентствам, пили кофе в кафе, обсуждали плюсы — новые трубы, светлые стены, минусы — шум стройки рядом. Сделку оформили на Людмилу Николаевну, та сразу написала завещание на дочь, сидя у нотариуса с чашкой чая в руках. Ольга радовалась — приезжала в пустую квартиру, гладила стены, что пахли краской, выбирала мебель в каталогах, что лежали на полу. Купила диван, что пах кожей, стол, что блестел лаком, кастрюли, что звенели на кухне, занавески, что шила сама — белые, с мелкими цветами. Она сидела там вечерами, пила чай из новой кружки, думала: "Мое гнездо".
Павлу она не сказала ни слова. Боялась — заберет, как забрал у Ксюши зарплату. Он замечал ее настроение, ворчал за ужином: "Чего сияешь?" Она отвечала: "Работа нравится", наливала суп, что пах луком. Он хмыкал: "Копейки зарабатываешь, чему радоваться?" Ольга молчала, чистила плиту, внутри росло тепло — у нее был секрет, что грел душу. Однажды она пришла домой за вещами — сложила платья, что шила сама, туфли, что носила на работу, паспорт, что лежал в ящике. Павел стоял в дверях, руки в карманах: "Куда собралась?" — "Пожить отдельно, — сказала она, застегивая чемодан, — эксперимент". Он нахмурился: "И где?" — "В своей квартире, — улыбнулась она, — но на маму записана, тебе не светит".
Павел побагровел, шагнул к ней: "Где деньги взяла?" — "Наследство от дяди", — ответила она, глядя в его глаза. Он завопил, голос дрожал: "Ты украла у семьи! Никогда не прощу!" Ольга усмехнулась, волосы упали на лицо: "Придется. Свобода выбора — это здорово". Она ушла с чемоданом, шаги звенели в подъезде, оставив его в прихожей с открытым ртом, что ловил воздух. Утром позвонила Ксюша, голос сонный: "Мам, что ты творишь? Папа переживает, вернись". Ольга сидела в своей двушке, пила кофе: "Он обижен, ждет, что приползу? Не дождется". Ксюша вздохнула: "Он обещал мне Айфон, если уговорю". — "Попроси предоплату", — засмеялась Ольга. Дочь бросила трубку, а она подумала: "Свободна".
Ольга позвала подруг — Лену, что работала в школе, и Свету, что пекла торты на заказ. Они собрались в караоке, что пахло кофе и жареной картошкой, пели старые песни, ели суши, что таяли во рту, смеялись до слез. Лена подняла бокал: "За твою свободу!" Ольга улыбнулась: "За нее". Она поняла — ограничений, что ставил Павел, больше нет. Она пела "К единственному нежному", голос дрожал, подруги хлопали, и внутри росло тепло — она жила для себя. Дома, в своей двушке, вешала занавески, ставила цветы на подоконник — ромашки, что пахли летом, думала: "Мое".
Павел не сдавался. Встречал ее после работы с цветами — розами, что кололи пальцы, говорил: "Прости, погорячился". Она брала букет, ставила в банку, но помнила его слова: "Все деньги мои". Он приходил домой, садился за стол: "Оль, вернись, я изменюсь". Она варила чай, отвечала: "Поздно". Он хмурился, уходил, хлопая дверью. Однажды в обед она гуляла по торговому центру — пила кофе, смотрела витрины, где блестели платья. Увидела Павла — с женщиной, что держала его под руку, и мальчиком лет десяти, что тянул его за рукав: "Папа, купи машинку!" Павел кивнул, повел их в ресторан, что пах мясом и вином. Ольга стояла, смотрела — ее скупой муж тратил деньги, не жалея, улыбался чужому ребенку.
Она подошла к столику, где они сидели, сказала: "Нам не стоит сходиться". Павел замер, вилка упала на стол, мальчик спросил: "Тетенька, кто вы?" — "Не официантка", — улыбнулась она, глядя на мужа. Женщина нахмурилась: "Павел, что это?" Он сглотнул: "Бывшая". Ольга развернулась, ушла, сердце колотилось, но внутри росла сила.
Ольга решила разводиться. Она стояла у столика в ресторане, где Павел сидел с другой семьей, сказала: "Наслаждайся обедом, дорогой. Делим имущество, ничего тебе не подарю". Сделала фото на телефон — Павел с ошалевшим лицом, женщина с мальчиком, что ели картошку фри. Ушла, шаги звенели по плитке, он крикнул: "Оль, стой!" Она не обернулась. Дома, в своей двушке, собрала бумаги — паспорт, свидетельство о браке, выписку о квартире, что пахла свежей краской. Пошла к юристу — женщине лет пятидесяти, с усталыми глазами и стопкой папок на столе. "Развод, — сказала Ольга, — он скрывал вторую семью". Юрист кивнула, листала документы: "Делим все нажитое". Ольга добавила: "Квартира на маме, ее не трогаем". — "Хорошо", — ответила та.
Павел звонил вечером, голос хриплый: "Ты что творишь?" Ольга сидела с чаем, ромашки пахли на столе: "Развожусь". Он кричал: "Из-за денег?!" — "Из-за лжи", — отрезала она. Он замолчал, буркнул: "Подумай". Она бросила трубку, легла спать, думала: "Подумала". Утром он пришел к ее двушке — стоял у двери, в куртке, что пахла бензином: "Вернись, я исправлюсь". Она варила кофе, ответила: "Ты двадцать лет исправлялся". Он сжал кулаки: "Ты злая". — "Справедливая", — сказала она. Он ушел, хлопнув дверью, что звенела в подъезде.
Суд был через месяц — в зале с облупленной краской, где пахло сыростью. Ольга сидела, смотрела на судью — мужчину лет шестидесяти, с седыми усами. Он листал бумаги, спрашивал: "Почему развод?" Она сказала: "Он жил на две семьи, скрывал". Павел возразил, голос дрожал: "Я для всех старался". Юрист Ольги — та женщина с усталыми глазами — показала фото: "Вот доказательства". Судья кивнул: "Решение позже". Ольга сидела, смотрела на Павла — глаза красные, руки сжимали стул. Ей было его жаль, но она знала — назад пути нет.
Через неделю развели. Ольга получила бумаги — половину его счетов, что копились годами, миллионы, что он прятал. Она сидела в своей двушке, смотрела на цифры, руки дрожали. Позвонила Павлу: "Все". Он буркнул: "Как хочешь". Она легла спать, впервые за годы уснула спокойно — подушка пахла лавандой, занавески шевелились от ветра. Ей снился дом — светлый, с цветами, где она пила чай одна.
Через два месяца Ольга наслаждалась жизнью. Купила машину — маленькую, красную, училась водить, смеялась, когда глохла на светофоре. Ездила в караоке с Леной и Светой, пела до хрипоты, ела суши, что пахли соевым соусом. Павел звонил: "Вернись". Она отвечала: "У меня своя семья — я". Он приходил с цветами — розами, что вяли в банке: "Ошибся". Она кивнула: "Живи с этим". Ксюша звонила: "Мам, прости, я была не права". Ольга улыбнулась: "Приезжай". Дочь приехала, они пили чай, смеялись над старыми фото. Ольга стояла у окна, смотрела на парк, думала: "Я дома". Это было ее время.
Пользуюсь сама, и вам советую присмотреться:
- 👉Tuvio ACI09W11 — летняя жара уже на носу, инверторный кондиционер (сплит-система) идеальное решение для создания комфортного микроклимата в вашем доме.
Реклама. Рекламодатель ООО Яндекс, ИНН 7736207543
Всем большое спасибо за лайки, комментарии и подписку) ❤️