Владислава Петровича Крапивина я знал с 2008 года. Узнал, что он вернулся в родную Тюмень, набрался наглости, узнал на форуме домашний номер телефона, позвонил и напросился в гости.
И это стало началом нашей долгих и крепких дружеских отношений. Конечно, я всегда смотрел на него снизу вверх, но Крапивин был очень великодушен и вежлив. Ему плевать, сколько мне лет и какой мой социальный статус. Мы просто общались, пили коньяк, помогали друг другу.
Каким был писатель Крапивин, знают многие. Каким человеком, уже знают меньше людей. Но недавно подумал, что у меня есть немало историй в памяти, про которые не знает вообще никто. Ну или почти. Кроме тех, кому рассказывал. Поэтому решил их увековечить в таком материале-воспоминании.
Каким он был — легендарный Владислав Петрович Крапивин...
Проклятая балка ресторана «Ермолаев»
Это сейчас ресторанов и пабов «Ермолаев» в Тюмени целая сеть. А тогда, в конце нулевых — начале десятых, был единственный, рядом с центром. Туда и заглянули на ужин Владислав Петрович с сыном Алешей. Алеше было тогда уже что-то около сорока, поэтому для посторонних он был вполне себе Алексей или даже Алексей Владиславович.
Особенность того «Ермолаева» — большие маститые балки, нависающие над утопленными в ниши столиками. Из-за деревянности окружения ресторан походил на харчевню или трактир. Впрочем, кормили там вкусно. Думаю, эти балки никакой конструктивной нагрузки не несли, а были просто для красоты.
О такую балку и приложился Владислав Петрович, вставая после обеда. Приложился крепко. Головой. Охнул, схватился за затылок и рухнул обратно на диван. Алексей заволновался и затребовал срочно администратора. За это должен был кто-то ответить.
Миролюбивый Владислав Петрович скандала не хотел. «Алеша, не надо, все нормально, я же сам виноват. К тому же, не сильно получилось. Шишка будет, но не более».
К этому времени подбежал управляющий ресторана, белый как мел. И Алексей начал тираду:
— Вот видите, что ваш чертов интерьер натворил? Известный детский писатель едва не разбил голову о ваши балки! Вы понимаете, какой это скандал?!
Управляющий от страха едва не начал икать.
— Понимаете?! — с нажимом громыхал Алеша. Управляющий закивал, пряча взгляд.
— Да-да, извините, пожалуйста. Как мы можем уладить эту досадную неурядицу? — дрожащим голосом спросил он. Алексей посмотрел на отца, который уже вполне оклемался и смотрел на происходящее скорей с любопытством.
— Подайте водки, — распорядился Алексей. — А лучше коньяка.
Управляющий помчался выполнять пожелание. Но был остановлен театральным властным окликом:
— Вы же понимаете, что это за счет заведения?
После того раза Владислав Петрович шутил: «А не пойти ли нам в "Ермолаев", не постучаться ли головой, чтоб нас угостили коньяком?»
Научите меня ругаться!
«Через неделю в комнате Павлика поселилась другая семья: сутулый, вечно кашляющий токарь с номерного завода дядя Глеб, его жена тетя Ага, толстая продавщица из какого-то магазина, и сын Борька, по прозвищу Ноздря.
Ноздря был гад. В школе он отбирал у малышей тощие завтраки, продавал поштучно старшеклассникам самокрутки, хвастался новыми хромовыми сапогами и противно ревел, когда его запирали после уроков в пустом спортзале.
Тетя Ага была ему мачеха, но никогда не обижала, заступалась перед отцом. Она таскала Борьке шоколад и махорку, а он спекулировал этим товаром в школе.
Меня Ноздря невзлюбил с первого дня.
Мы "познакомились", когда он, только что приехав, сидел на лавочке у крыльца, а я возвращался из школы.
— Эй ты, фраер, — лениво окликнул он. — Куда прешь?
Я с любопытством, но без боязни поглядел на белобрысого мальчишку с ленивым лицом и бесцветными ресницами. Потом уверенным голосом поставил его в известность, что здесь живу.
— Живешь? — холодно удивился он. — Жил ты здесь, это точно. А сейчас твоя жисть кончилась. Капут».
Повесть «Тень Каравеллы».
Когда Крапивин писал свои тюменские романы, то сам понимал, что они уступают по силе, мощности, яркости и нерву более ранним вещам. Оно и понятно. Во времена своего командорства Владислав Петрович много с кем сражался. С чиновниками, с жестокостью внешнего мира, с системой. А сейчас, когда «Каравеллой» стала заведовать Лариса, бывшая жена Павла, старшего сына, сражаться стало не с кем. И поневоле угас огонь в свежих романах, конфликт потерял свежесть.
К тому же, писать про современных детей сложно, если ты их не до конца понимаешь. Хоть проблемы у всех детей всего мира и поколений более или менее понятны, но форма их выражения у всех разная. В частности, Владислав Петрович не представлял, как ругается современная молодежь.
— Научили бы вы меня хоть ругаться, — весело просил он нас с Алексеем, когда мы катались по старым местам Тюмени, где остались знакомые места. Мы с Алексеем пересмеивались. Как научить-то? Если совсем по-правильному, то нелитературно получится. А если литературно, то так и не ругается молодежь. Можно просто придумать что-нибудь экспрессивное и выдать за реальность.
— Ну вот что экспрессивное? Например? — выпытывал Командор.
— Ну... Мало ли что... Да что угодно...
— В общем, так. Давай, Дима, сделку, — обратился Крапивин уже непосредственно ко мне. — Ты меня учишь современному ругательству, но чтоб без матерщины. А я открою тебе страшную тайну одной из моих книг. Выбирай любую, тайн везде хватает!
Звучало интригующе. И я задумался... Все варианты, что приходили на ум, не были современными. Так ругаться могли дети и сто лет назад, и пятьдесят. Подозреваю, что и двести лет примерно так ругались. Тогда я просто вспомнил, как кричали дети, бегая по гаражам в нашем дворе вчера вечером. А потом избавился от мата. Осталась одна фраза:
— Ты че, пес, анус себе дерни! — краснея от неловкости, передал я Командору. Фраза не то чтобы уж прям новая, но вполне интересная. Тот задумался:
— А в каких случаях применяется?
— Ну, в детских играх всяких там. Когда кто-то недоволен результатом игры, например.
— Нет, неконфликтно как-то. И непонятно, — вздохнул Владислав Петрович и уставился в окно.
— Однако уговор есть уговор. Эту фразу я слышал не далее, чем вчера, от современных детей. Так что она подходит по критериям. Ваша очередь. Раскройте мне тайну моей любимой повести, с которой и началось знакомство с вашим творчеством — «Тени Каравеллы».
— «Тени Каравеллы?» — задумался Крапивин. — Да, есть тайна. Помнишь, там был такой персонаж, как Борька Ноздря?
— Еще бы не помнить. Главная шпана.
— Да, именно. Это реальный персонаж. Но на самом деле его прозвище было не Ноздря, а Сопля.
— Сопля? — растерялся я. — Но почему он стал в книге Ноздрей?
— Ну так невежливо как-то, ругательно сильно и обидно. Переименовал, — вздохнул Крапивин. И я понял, что современные ругательства ему не нужны. Он и тогда старался их избегать. И ничего, красиво получалось.
Павлик Шадрин
У Павлика из той же самой «Тени Каравеллы» была фамилия Шадрин и жил он в Тюмени. Павлик был старше Крапивина на несколько лет, но это было понятно и из повести. Под конец жизни у него отнимались ноги, был какой-то жесткий артрит, граничащий с некрозом ткани.
В первый раз к Павлику мы ездили вместе. Я, как всегда, был за рулем своей малолитражки, Крапивин сидел рядом. Павлик казался мне легендарной личностью. Несмотря на свою болезнь, старость и боль в глазах, он искренне радовался, что наконец-то встретился со своим старым другом детства. Старики плакали, хлопали друг друга по плечами и спине и разговаривали, разговаривали, вспоминали.
Второй раз у Павлика я побывал уже один. В период съемок фильма «Бегство рогатых викингов» режиссера Ильи Белостоцкого по циклу повестей Владислава Петровича «Мушкетер и фея». Командор попросил меня самостоятельно отвезти какие-то лекарства и продукты Павлу. Сам Крапивин отвлечься не мог, он наблюдал за съемкой важной сцены: как электронный механический кот, переделанный из собаки-робота, штурмовал двери сарая. Встретиться с Павликом он планировал позднее.
Но не довелось. Шадрин скончался вскоре после нашей с ним второй и последней встречи. Болезнь и общая измотанность дали о себе знать. Он ушел, но я горжусь тем, что познакомился с этим легендарными человеком и персонажем лично.
К сожалению, по каким-то важным причинам Владислав Петрович не смог побывать на похоронах, которые проходили в зале прощаний на углу улиц Одесская и Харьковская.
Но из-за того, что он не смог, открылась и еще одна его личная тайна. Мы купили две гвоздики, приехали к задворкам Спасской церкви (в Тюмени это угол Челюскинцев и Ленина) и за церковью, возле памятного камня с установленным рядом православным крестом, возложил эти гвоздики. Оказалось, что это особенное место для Командора. Каждый раз, когда он не может с кем-то проститься из друзей — а умирают они все чаще и чаще — он приходит к этому камню и прощается с ними там. Про эту традицию Крапивин старался никому не рассказывать.
«Бегство рогатых викингов»
Фильм «Бегство рогатых викингов» — это одновременно триумф и фиаско режиссера Ильи Белостоцкого. Триумф — потому что картина действительно получилась живой, интересной и, наверное, лучшим, что выходило у Ильи.
Фиаско — фильм рассказывает только про одну историю из жизни Джонни Воробьева. К сожалению, режиссер по не до конца понятным мне причинам сильно затянул с премьерой. Долго искали деньги на компьютерную графику, долго что-то сводили, долго спорили, ссорились, мирились, обижались. В какой-то момент Крапивин даже требовал снять свое имя из титров. В итоге картина увидела свет, когда снимать продолжения было уже слишком поздно. Актеры банально выросли и завели своих детей.
Но в подготовке к съемкам я поучаствовал. Было это так.
Часть репетиций проходила в тюменской школе №70. Там же хранили рабочий реквизит. И так получилось, что одна из сцен особенно не удавалась ребятам. По сюжету протагонисты макали малярные кисти в краску и метали ими в злодейскую банду Тольки Самохина. И вот правильно метнуть кисть так, чтобы она оставляла на щитах «викингов» яркое пятно, у Джонни с друзьями не получалось.
И тогда Крапивин попросил меня помочь. Я встал посреди школьного двора, спрятался за большой щит, который должны в дальнейшем таскать с собой «викинги» и превратился в идеальную мишень. Актеры с довольными криками принялись метать снаряды в уже реально существующего, а не гипотетического врага.
Честно сказать, меня спасло только то, что кисти макали на репетиции в воду, а не в настоящую краску. Потому что брызги и капли — это полбеды. Один особо талантливый мальчик, умудрился запустить кисть по правильной параболе, и она красивой траекторией перелетела за щит и нырнула мне за шиворот. Ух, как я взвыл от испуга и неожиданности. Под радостный смех детей, разумеется.
Во время съемок Крапивин старался не отсвечивать. Сидел тихонько на завалинке или на специально принесенном раскладном стульчике и молча наблюдал. В перерывах общался со съемочной группой, с актерами.
К сожалению, разногласия между ним и Ильей Белостоцким оказались неразрешимы. Две творческих личности поссорились окончательно и предпочитали друг с другом больше не общаться.
Кстати, нашел свое интервью с Ильей. Там изложена его позиция по конфликту:
Украинский бизнесмен Андрей
Фамилию я не называю специально, потому что ситуация получилась очень некрасивой. Андрей — бизнесмен из центра Украины, большой поклонник творчества Владислава Петровича. Настолько большой, что даже выделил деньги на переиздание нескольких книг.
По этой причине он и приехал в гости в Тюмень. Встретить в аэропорту бизнесмена попросили меня.
Андрей произвел впечатление человека приличного, воспитанного, культурного. Пока мы ехали из аэропорта по магазинам за хорошим алкоголем, а потом к Крапивиным, разговорились. Он рассказал про свой бизнес в металлопрокате, про жизнь на Украине (тогда никаких конфликтов с ней не было), про себя. Про то, как любит ездить на Мадагаскар и тоже, как Крапивин, возиться с детьми. Словосочетание «возиться с детьми» было малоприменительно к Владиславу Петровичу. Он скорей с детьми дружил. Да и не только с детьми, а вообще со всем светом. Но да ладно, сказал и сказал.
А потом началось нечто странное. Дело в том, что Андрей во время дороги периодически прикладывался к фляжке со своим коньяком, и в какой-то момент совсем поплыл. Речи его обрели совсем другое направление.
Андрей начал рассказывать, как именно возится с детьми на Мадагаскаре. Оказывается, рядом со мной в машине сидел извращенец. Причем, в совершенно отвратительных проявлениях. Он похвастал, как возит детишек на своей яхте и что с ними проделывает в компании таких же ублюдков. Я не буду рассказывать подробности, но всем арсеналом педофила-садиста эта мразь обладала.
Я сидел и не знал, как мне реагировать. И что ужасно — бизнесмен Андрей был уверен, что Крапивин тоже имеет такие наклонности. Что мне делать? Звонить Крапивину и все рассказывать? Договор на публикацию книг подписан, неустойка огромная. Промолчать и смалодушничать, типа не мое дело? Сообщить в полицию? Так он открещется. К тому же, гражданин чужого государства.
В итоге я прижал машину к обочине, вытащил бизнесмена наружу и сказал, что он, конечно, мразь та еще. Если бы была моя воля, он бы сейчас сидел на зоне, а не ехал к уважаемому человеку. Но сделать я, к сожалению, ничего не могу. И если ты, Андрей, говорю ему, хоть раз где-то посмеешь заподозрить Крапивина в подобных вещах, если где-то обмолвишься при нем о своих склонностях и «подвигах», клянусь, целым и невредимым ты из этого города не уедешь.
Андрей понял. Не знаю, правду он говорил или нет, предпочитаю об этом вообще не думать. Владислав Петрович ни о чем не узнал и считал, что имеет дело с приличным человеком. Если бы я ему рассказал, то неизвестно, что стало бы с ним.
Теперь о том, из этих был Крапивин или не из этих. Совершенно точно он не был педофилом, маньяком извращенцем. Это глубоко приличный и духовно развитый человек. Он действительно такой, как герои его книг — честный, чистый и не допускавший даже мысли грязной в отношении детей. Это факт, поверьте человеку, который действительно был близок и к Командору, и к его окружению.
А про Андрея после отъезда его из Тюмени ничего больше не было слышно. И слава богу!
Мешать надо быстро-быстро!
Когда Ирина Васильевна, супруга писателя, уезжала по каким-то своим делам в Екатеринбург, за Владиславом Петровичем приглядывал я. И наш рацион быстро превращался в холостяцкий. Пельмени, какие-то полуфабрикаты, салаты в одноразовых пластиковых баночках. Коньяк, конечно.
Но это случалось редко. В основном, Ирина Васильевна кашеварила сама. И угощала всех, кто приходит в гости. Один раз накормила меня свекольными и баклажанными котлетами. Я, заскорузлый мясоед, удивился, что вегетарианская еда может быть такой вкусной.
Правда, иногда случались оказии. Например, один раз, наливая мне кофе, пока я читал на рабочем компе Крапивина часть нового романа, она забыла, что молоко прокисло. Но не выливать же, посчитала Ирина Васильевна. И она принесла кофе с прокисшим молоком мне:
— Дима, оно так-то нормальное, просто мешать надо быстро-быстро.
В общем, я так быстро мешал, что залил клавиатуру и важные документы, которые лежали на столе. Но даже тогда Крапивин не сматерился. Крякнул только и махнул рукой.
Сперва очень ругался. А потом тоже очень ругался
С Крапивиным я познакомился еще до того, как поступил на журналистику. и до того, как нащупал свой литературный стиль. Рассказики мои получались тошнехонькие, тоскливенькие, без какой-то идеи, мысли, написаны скудным языком. И именно Крапивин стал первым цензором и критиком. Я писал, отправлял ему по почте, он читал и давал рецензию — по телефону или при личной встрече.
Одну я запомнил очень хорошо.
— Кхм, Дима... — осторожно кашлянул в трубку Владислав Петрович. — Я прочитал твой рассказ. И сперва очень ругался...
Сердце мое упало. Ведь какой автор пишет плохие, на свой взгляд, рассказы? Нет, каждое произведение в его глазах — шедевр. Даже если на самом деле дерьмо полное. Но перечить я мэтру не посмел, поэтому просто тяжело задышал в трубку. Крапивин услышал и включил режим деликатности:
— Сперва очень ругался, потому что ты отправил мне его в каком-то непонятном формате. Мой ворд долго не хотел открывать. — Надо отметить, что пользовался тогда писатель версией 2003 года, которая охотно открывала .doc, но не хотела открывать .docx. Видимо, в последней версии я и прислал рассказ.
Я с облегчением выдохнул. Значит не на сам рассказ ругался, а на формат. Увы, но Крапивин услышал и это.
— А потом открыл и опять долго ругался. Потому что... Ну, как тебе сказать...
— Да говорите уж как есть, Владислав Петрович.
— Да? Ну ладно. В общем, ерунда полная. Непонятно, о чем речь вообще, язык какой-то сложный, предложения длинные, ни черта не понятно! Так что приезжай, будем править. В магазин зайди по дороге.
К слову, злился я на Крапивина сильно тогда. Вроде бы даже нагрубил как-то. Но потом, спустя годы, прочитал свой вариант рассказа и чуть не умер от стыда: это ж надо такое дерьмо показывать такому автору. Спасибо, что не послал меня, в общем.
Правда, отредактированный и переписанный рассказ оказался не особо лучше. Видимо, ничего его спасти уже не могло.
Тюменский быт
— Привет, Владислав Петрович. Как дела? — начинал я телефонный разговор.
— Привет, Дима. Спасибо, хреново, — привычно грустно шутила трубка в ответ. У Крапивина «привет» получался средним между «привет» и «прювет». До сих пор слышу в голове этот интересный формат.
— А не опрокинуть ли нам по рюмочке?
Коньяки Владислав Петрович Крапивин уважал очень. Пьяным я его ни разу не видел, да он и не напивался. Но опрокинуть пару-тройку-пяток рюмочек он любил. Особенно под вкусную мясную нарезку.
Признаться, до знакомства с ним я не понимал прелести коньяка, а прошла пара недель знакомства — и подсел наравне, хоть и был много моложе Командора. Нередко мы сидели в креслах в его кабинете, беседовали за жизнь и творчество и цедили неплохой коньяк, приголубливая его яблочком или грушей.
Это сейчас хороший коньяк стоит дорого. А раньше и недорогие были неплохи. Да и ассортимент позволял. Мэтр предпочитал качественные, но доступные напитки «Золотая выдержка» стоила около трехсот рублей за бутылку. «Старейшина» и «Старый Кенигсберг» чуть подороже. На худой конец годились многочисленные армянские и грузинские «Мармара» или «Арарат». Сейчас качество сильно упало, да и ассортимент сократился, а тогда...
— Коньяк надо пить двумя способами, — учил Командор. — Либо понемногу пригубляешь, причмокивая и пробуя вкус в самом начале рта. Либо наливаешь рюмку, выдыхаешь, опрокидываешь ее и задерживаешь дыхание, считая про себя до трех. После этого мя-я-ягонько делаешь так: «Хы-ы-ы».
У противоположной стены стоял большой стеллаж, полностью заставленный книгами. Этот стеллаж давным-давно сколотили друзья Владислава Петровича и воспитанники «Каравеллы» — отряда, который он вел на протяжении многих десятилетий. Каких только книжек не было на том стеллаже! И любимых мной авторов, и тех, о которых вообще ничего не слышал. И очень много таких книг, которые я в детстве читал, а потом они куда-то делись, и найти их я нигде не мог. Это и Радий Погодин, и Аркадий Минчковский, и Яков Длуголенский, и другие прекрасные детские советские писатели.
Я обожал часами копаться в этих стеллажах, периодически беря разные книги домой. К сожалению, часть из них нашел у себя уже после смерти Командора. В частности, первый из трех томов собраний сочинения Носова. Владислав Петрович его потерял, звонил мне и спрашивал, не у меня ли книга. А я, будучи уверен, что не у меня, открестился. Нашлась уже потом, когда Крапивина не стало. Стояла в моем шкафу, в самом углу.
А в стороне от кресла, где с коньяком восседал Командор, стоял небольшой книжный шкаф. Он был полностью заставлен книгами за авторством самого Крапивина, но переведенных на другие языки. Помню, как с удивлением листал страницы со знакомыми персонажами на рисунках, но исписанные японскими иероглифами или арабской вязью...
Напротив кресел, ближе к балкону второй комнаты (первый балкон был в комнате Крапивина, где тот спал и работал) был журнальный столик. И на этом столике возвышалось чудо. Чудо представлено в виде большой парусника, собранного своими руками. Я не знаю, кто сделал этот корабль. Точнее, не помню. Почему-то кажется, что друг Крапивина, писатель и капитан Евгений Пинаев, но не факт.
И вот этот парусник все время притягивал взгляд. Я любовался тонкими линиями вырезанных гиков, рей, натянутыми вантами, кубриком с изразцами, утлегарем, резко и гармонично вытягивающегося из бушприта.
Парусник будто символизировал авторский рост Крапивина. От начала времен, когда мальчик Славка писал в голодные послевоенные годы свою первую книгу «Остров привидения» и параллельно путешествовал с Павликом тенью каравеллы по огромной карте. И до вершины творческого пути, когда из-под пера Мастера выходили такие шедевры как «Острова и капитаны», «Мушкетер и фея», «Журавленок и молнии» — тогда каравелла из скорлупки от грецкого ореха превратилась в такой мощный и рвущийся в кругосветку парусник.
На палубе стояла команда матросов во главе с боцманом — игрушечные бегемотики из «киндера». Так что судно было вполне населенным.
Мы чокались, пили коньяк, разговаривали про писательские будни, про Севастополь, один из трех любимых городов Командора (еще два — Тюмень и Гавана), а в последствии и мой любимый.
Последний разговор
«Тонкий крест стоит под облаками,
Высоко стоит над светом белым,
Словно сам Господь развёл руками,
Говоря — а что я мог поделать?»
(В. Крапивин, 1978 г.)
Каждый раз, когда я приезжал в гости к Крапивиным на ВИЗ (район Верх-Исетского завода), то с грустью думал, что какое-то посещение станет моей последней встречей с Командором. Время шло, Владислав Петрович слабел с каждым днем, мучился болячками и сам не стеснялся говорить, что осталось ему немного.
Но так вышло, что в последний приезд я его уже не застал.
Командора госпитализировали в разгар ковида, летом 2020 года. К тому времени у него был уже целый ряд болезней. И ковид, и какие-то проблемы с ногой, и еще что-то. В палате поочередно дежурили его сыновья: Павел и Алексей.
Когда я узнал, что и без того слабый Крапивин госпитализирован с ковидом, очень испугался. Набрал его номер, послушал длинные гудки. Трубку никто не брал. И я подумал, что никогда больше его не услышу. Стало невероятно грустно и тяжело. Я улегся клубочком на кровати, уткнулся носом в стену и старался не заплакать.
И тут зазвонил телефон. Звонил Крапивин. Ему ставили капельницу, не мог ответить, но сразу перезвонил. Я начал что-то кричать, задавать глупые вопросы, нужна ли помощь, что я могу сделать. А в конце просто разревелся и признался, что испугался. Испугался, что больше Крапивина в моей жизни не будет. И он, больной и слабый старик, лежа в екатеринбургской больнице, утешал меня, взрослого парня, успокаивал и подбадривал. Договорились созваниваться.
А еще через пару дней мне позвонил Алеша. Я боялся отвечать, чтобы не услышать страшные слова. Но оказалось, что он просто звал меня в гости на ВИЗ. Крапивина вернули домой, и он хочет повидаться. Я купил билет на ближайший поезд.
К сожалению, не успел. Владислав Петрович к тому времени уже вновь был госпитализирован. Но мы снова поговорили по телефону. Как оказалось, в последний раз. Я рассказал, что собираем ему специальную кровать для больных. Ее купили с рук, потому что новая стоила очень дорого, а известные писатели не самые богатые люди. Собранная кровать должна была стоять посреди комнаты Крапивина и ждать его хозяина. Не дождалась...
1 сентября, утром, я получил сообщение от коллеги, близкого человека и друга — три в одном. В сообщении было одно слово: «Соболезную». О смерти Командора я узнал из этого сообщения. В нем не говорилось, по кому соболезнования, но вариантов было немного.
Я проревел минут сорок с перерывами. В следующий раз так плакал только после смерти мамы, три с половиной года спустя. Я осознавал, что потерял не просто старшего товарища. Крапивин заменил мне дедушку. Он был очень родным, очень близким, очень своим. Человек, роднее которого у меня почти никого не было.
Вот так проходили последние дни Командора и похороны:
На похороны не хотел ехать. Только после разговора с Алексеем понял, что надо закрыть гештальт. Иначе никогда не отпущу Владислава Петровича. И я поехал. Сидел на лавке в стороне от пышных провод с участием барабанщиков «Каравеллы» и трогательных речей. Пил коньяк из горлышка, перебрасывался пустыми фразами с друзьями, с которыми и подружился-то благодаря Алексею, а стало быть и Владиславу Петровичу. Смотрел перед собой, а в голове ничего не было. Ничего...
...Когда Крапивина похоронили, я больше месяца не мог спокойно жить. Сильно давило грудь, не отпускала депрессия, душили слезы. И тогда я плюнул на все, взял отпуск за свой счет, купил билет и поехал в теплый октябрьский Севастополь. Там гулял по Херсонесу, вспоминая Сандалика, по Шестой Бастионной, сидел на лавках у школ, которые описывал Командор в своих севастопольских книгах. И читал, конечно. Читал «Крапивина». Только тогда отпустило.
К сожалению, мои путевые заметки по Севастополю с той поездки «Вслух.ру» отправил в архив, поэтому фотографий там не сохранилось. Но сам текст, если интересно, можно прочесть вот тут. Опубликован в день рождения Командора, до которого он не дожил полтора месяца.
И еще долго снилось, как после долгих гудков раздается шорох в трубке и в ответ на мое «Как дела, Владислав Петрович?» звучит знакомое «Спасибо, Дима. Хреново». Кстати, номер телефона тоже не могу забыть: 8-912-244-55-10. Сейчас он заблокирован.
Подписывайтесь на мой канал, друзья. Это важная мотивация продолжать его вести.