Лиза слышит, как в соседней комнате ходит мама. Слышит, как звучит блистер с таблетками, это мама достает одну. Когда Лиза заболела, маме тоже пришлось консультироваться с врачом и пить таблетки. Сердце.
Лиза смотрит на стену, где висят старые, с детства любимые часики. Маленькой она как-то придумала: «Часики торопятся стучать, как у меня сердце, когда побегаю!» Взрослые сказали, что это очень мило. А сейчас Лизе казалось, что вот так же стучит-торопится и мамино сердце. Торопится, потому что волнуется.
Мама водит ее по врачам. Мама молится. А Лизе уже почти все равно. Сначала было не страшно, нет. Обидно. Она же закончила школу, поступила, куда сама хотела. Начала учиться. И жизнь вроде бы только начинается в ее возрасте. А тут все это: боли, слабость. Доктора. Сначала она думала, что все просто, и не успеет она выпить назначенные лекарства, как все пройдет.
Не прошло. И анализы все хуже.
На смену обиде на жизнь пришла апатия. Так – значит так. И ничего не нужно. Мама пытается ее поддержать. Принесла красивые декоративные свечи из магазина, пахнут шоколадом и ванилью. С деревянным фитильком. На упаковке написано, что потрескивание дерева должно подарить умиротворение и покой. Интересно, как это треск горящего дерева в твоем доме может «подарить умиротворение»? Тут про пожар скорей подумаешь, чем про сказочный старинный дом с камином.
Цветы вот тоже принесла. Больше бутонов, чем распустившихся цветов. Продавец пообещал маме, что они распустятся. Ничего подобного: завяли к утру, не успели раскрыться.
Глаза слезятся от яркого света из окна. Лиза зачем-то берет карандаш и трогает им слезинку на щеке. Карандаш острый. Слеза падает на стол.
***
Однажды в детстве Лиза тоже болела. Только однажды. Мама тогда привела ее на службу и – благословясь у священника, все по правилам! – помазала дочери лоб маслом из лампады у иконы праздника. Это было очень давно, очень. Лиза помнит только ощущение масляного крестика на лбу. И то, что они потом, на той же неделе, ездили в парк кататься на каруселях. Значит, вылечилась?
Лиза садится, касается лба там, где когда-то был крестик из воспоминаний, и думает. «Дочка, ты что сидишь неподвижно?» – «Я думаю!» – «Ох, горе от ума!» Это тоже с детства, такие их шуточные разговоры. Но сейчас есть, о чем подумать.
В церкви Лиза в последний раз молилась – когда? Еще до болезни. И сейчас очень ярко, как этот свет из окна, видится со стороны то, что было раньше. Вот она еще маленькая. Что делает маленький ребенок в храме? Ест просфорку после Причастия, бегает с другими детьми по двору? Потом идет в воскресную школу, в кружки... А потом растет, и это надоедает. Появляются другие интересы, и у вчерашних приятелей тоже. И вдруг обнаруживаешь, что уже неохотно идешь не только «на кружок», но и вообще в храм. У них только одна девочка занималась такая, которая сама пришла в церковь, из неверующей семьи. Родители были против, но Аня все равно убегала. Причем как раз на занятия она ходила не очень охотно, а вот на службе стояла и молилась... Прямо как в житиях пишут, вдохновенно. Кто-то, кажется, Сашка с Димкой однажды начали хихикать, что Аня «как монашка», но девочки на них так посмотрели, что те угомонились. Лиза тогда тоже посмотрела. Она понимала, что с Аней происходит нечто из книжек, которые гораздо больше и интереснее, чем те отрывки, которые зачитывали им в воскресной школе. Предполагалось, что дети вырастут и будут сами читать эти книги полностью. А Лиза не стала. Все осталось в детстве. Рита, с которой они вроде как дружили, как-то сказала, что это называется «проблемой второго поколения» – тех, кого родители привели в храм.
– То есть мы в церкви как бы не по-настоящему, что ли, а Аня – по-настоящему? – не поняла тогда Лиза.
– Аня – подросток, как и мы, – важно сказала Рита. – А подростки бунтуют против родителей. У нее родители против Церкви – вот Аня и бунтует!
– Так что же получается: лучше б нас не приводили, что ли? – изумилась Лиза. – Чушь какая-то! Святых вон многих тоже с детства в церковь водили, и ничего ж, святыми стали!
«Значит, вовремя поняли или сделали что-то такое, чего не поняли мы», – закончила она тогда про себя. Рите она не захотела этого говорить.
Когда Лиза стала ходить на службы все реже и реже, мать не противилась. Если честно, девочке даже хотелось, чтобы она ее позвала. Даже пусть бы потребовала собраться и идти. Не потому, что надо было «из-под палки», нет: это как... Однажды она, лет в семь, не могла до турника во дворе дотянуться. И уже опустила руки, но тут подошла мама и подняла ее. Просто обхватила и подняла. И Лиза радостно потянулась снова и ухватилась за перекладину. Вот чего-то такого ей хотелось и сейчас. Она не замечала за собой никакого «бунта»: просто будто что-то ускользало, и ей нужна была помощь, чтобы это поймать. Молиться – хотелось. Идти в храм – хотелось. Но где-то очень внутри, как в тумане, как сквозь вату кричать.
Однажды в один из своих уже совсем редких походов в храм она увидела свою маму рядом с мамой Риты. И та ей говорила: «Все подростки уходят из Церкви!»
«Нет, не все!» – захотелось закричать Лизе. Но тут она поняла, что женщины говорят о ней.
А потом наступила болезнь. Будто бы слабость души переродилась в эту слабость тела.
Лиза снова провела рукой по лбу. «Горе от ума», – зовет ее мама. Наверное, стоит что-то понять и решить?
***
Она уехала в храм, где ее никто не знал. Где она могла быть взрослой. Очередь на Исповедь – чудесным образом, словно именно для нее, ведь нет в расписании никакой службы. Женщины расступились, пропустили. «Спасибо», – шепнула она.
А после Исповеди она спросила: «Батюшка, а можно?..»
И уходила домой с масляным крестиком на лбу. Одна капля так и стекла вниз, до самого рта.
***
Она стояла у своей новой домашней иконы и только что закрыла молитвослов, когда мать в комнате рядом, не зная, что дочь давно проснулась, ответила на чей-то звонок:
– Да, видимо, ты была права, надо было просто врача хорошего найти! Да, анализы лучше. Ты тоже считаешь, что если началось улучшение, то хуже уже не станет? Мне даже с сердцем сегодня полегче!
«Мама как маленькая, – улыбнулась про себя Лиза. – У врача надо спрашивать, а не у подруг. Но она волнуется... Пусть ее поддержат».
Лиза же тоже волновалась и долго. И Господь ее поддержал. А улучшение в анализах – ну что улучшение? Хорошо, конечно, и радостно. Но важнее ей сейчас было, что потихоньку развеивался тоскливый туман, тот самый, что столько времени обитал внутри и не пускал жить. Она с детства привыкла слышать о Господе Христе как о Врачевателе, Целителе и Утешителе, но до сих пор ни разу не задумывалась о настоящем значении этих слов. А сколько еще всего осталось непонятого, недопонятого, того, что по-детски, инфантильно, не сочла «интересным» потрудиться понять! Словом, пора взрослеть. И исцеляться.
На улице туман тоже уходил, кстати. И свет уже не резал глаза так сильно, как раньше.
– Но, конечно, нам еще выздоравливать и выздоравливать! – за стеной сказала в трубку мама.
И Лиза была с ней совершенно согласна.