Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Традиционно заключая уходящий месяц заметками таинственного мемуариста, хочу поблагодарить всех, бывших с РРЪ этим апрелем. Только ваши комментарии и лайки поддерживают дрейфующую в неспокойных океанических водах современных реалий хрупкую конструкцию сего периодического издания, существующего - чего уж - вопреки всякой логике и физическим законам, буквально, само по себе, и даже по-прежнему практикующего непременную регулярность "понедельник/четверг". В завершённом этим январем цикле "Что читали 200 лет назад?" я сделал попытку исследовать толстую журнальную периодику тог времени, и пришёл к выводу, что практически вся она самоотверженно держалась на плаву исключительно на одном каком-то "человеке-оркестре" - будь то Карамзин, или А.Е.Измайлов, или Сергей Глинка, или Полевой. Какие-либо аллюзии, разумеется, неуместны, но всё же, но всё же... Тем тактичнее будет намекнуть любезнейшему читателю, что большинство из этих изданий тихо почили в бозе лишь от забвения аудитории - финал, трагичный для любого из литераторов. Искренне надеюсь, что РРЪ подобная судьба постигнет ещё не скоро, хотя и тысячами прочтений похвастаться точно не могу, да и едва ли смогу когда-либо. Благодарю за ознакомление со столь странной преамбулой, а теперь - вновь наш всевидящий и всеслышащий наблюдатель Жакоб!
Предыдущие главы "ДНЕВНИКОВЪ ЖАКОБА" можно прочитать, воспользовавшись нарочно для того созданным КАТАЛОГОМ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
... Выбравшись на пробный променад, Борис задумчиво прохаживался возле пруда, придав физиономии своей выражение одухотворенности и крайней отрешенности от мирской суеты, так что человек посторонний запросто мог бы принять его за поэта-импровизатора, складывающего свои вирши прямо в уме. Описав по аллеям Летнего сада несколько кругов, фон Лампе даже несколько притомился, ибо подобное времяпрепровождение никак не было свойственно его натуре, скорее, и вовсе противно ей. Заметив, наконец, женскую фигуру, двигающуюся от ворот к пруду, он поспешно направился было к ней, но, видя отчаянную мимику прогуливавшегося тут же поодаль Степанова, раздосадовано прошел мимо: праздной даме, вознамерившейся полюбоваться гордыми белыми птицами, было никак не меньше пятидесяти! Усевшись на скамеечку, Борис снова картинно погрузился в собственные думы, изредка поглядывая по сторонам, пока, действительно, не показалась та, ради которой и было затеяно это предприятие. Елизавета Антоновна Балашихина и верно была весьма недурна собою, правда, на придирчивый мужской взгляд, с некоторыми допущениями: талия могла бы быть поуже, лицо, не лишенное приятности, не таким круглым, а глаз правый, действительно, чуть косил, отчего внешность девицы производила несколько странное впечатление. Вроде бы смотрит на тебя, причем, смотрит с возможною ласковостью, разумеется, насколько это возможно в рамках приличий, а ощущение такое, что лукавит – чорт ее знает, чего от такой ждать! Несколько растерявшись, Борис незаметно оглянулся на Степанова и, обнаружив его успокаивающий кивок, неспешно поднялся со скамейки. Балашихина приблизилась к пруду, и лебеди, видимо, узнав ее, с достоинством подплыли к берегу в ожидании подачки. Лицо Елизаветы Антоновны прояснилось, и самая очаровательная улыбка озарила его, Борис даже смягчился, отметив чудные ямочки на щечках, преобразившие спорную внешность девицы в самую лучшую сторону. «Кажется, все бы отдал, кабы она так для меня улыбалась!» - рассказывал он потом Степанову. Отщипывая маленькие кусочки белого хлеба, Елизавета Антоновна кидала их в воду, негромко что-то приговаривая при этом. Не решившись на первый раз подходить к ней слишком близко, фон Лампе, вымучив довольно приторную улыбку, лишь постоял саженях в двадцати и, заложив руки за спину, отправился восвояси вышагивать вдоль пруда, как и было задумано хитроумным Степановым. Начало было положено.
На следующий день история повторилась один в один, с тою только разницей, что при появлении Балашихиной Борис уж не сидел на скамейке, а тоже задумчиво стоял на берегу, но так, чтобы его непременно было видно. Кажется, задумка конфидентов удалась, ибо наблюдательный Степанов отметил несколько любопытствующих взглядов, брошенных Елизаветой Антоновной на ладную одинокую фигуру романтичного молодого человека. Борис, правда, вечером попытался оспорить сие замечание, напрямую (и несколько неделикатно!) спросив Степанова: а каким, дескать, глазом она смотрела на него? Если, к примеру, левым, то это одно, может, и правда, а если правым, то, может, и показалось - бог его знает, куда она там им смотрела! Выдержав далее паузу и не появляясь в Летнем саду пару дней, Борис отправился к пруду в третий раз, намереваясь сегодня непременно заговорить с предметом своего внимания. Замечу, расчет его был верен, ибо надо было видеть радостно вспыхнувшее лицо Балашихиной, когда, едва войдя в ворота, она отметила знакомый уже элегический мужской силуэт у кромки водной глади; правда, здесь в дело вмешался Его Величество Случай, а случай был таков, что под руку с Елизаветой Антоновной шел некий осанистый мужчина в партикулярном платье и с тростью. С трудом сдержавшись, чтобы не чертыхнуться с досады, Борис, однако же, виду не показал, продолжая скорбно созерцать кинувшихся к парочке лебедей, хотя от взгляда его не ускользнуло, как Балашихина, наклонившись к мужчине, что-то быстро сказала ему, чуть кивая в сторону фон Лампе. Попутчик ее, с подозрением оглядев незнакомца, отодвинулся в сторону и с достоинством присел на скамейку, сложив руки в белых перчатках на золотой набалдашник трости. Не зная, что делать дальше, Борис угрюмо постоял на прежнем месте и, так же, как и в первый раз, медленно зашагал прочь, проклиная нелепость, может быть, помешавшую его семейному счастью и благоденствию. Зашедший вечером Степанов, крайне заинтересовавшись персоною попутчика Балашихиной, после беглого описания его портрета весело воскликнул: «Эге, брат, а ведь это был сам генерал Вадим Антонович! Ну, кажись, дело пойдет! Главное теперь – отметиться там еще раз, да чтобы он непременно там был. Коли познакомитесь, да сумеешь ему понравиться – считай себя счастливчиком!» Фон Лампе, имевший, к прискорбию своему, ничтожно малый опыт общения с миллионщиками и генералами, хоть бы и отставными, и, втайне ото всех, даже робевший в душе всякую персону, бывшую даже незначительно чином и положением выше себя, струхнул было и хотел уже перекинуться срочным образом на бедную красавицу Кучкину, да Степанов вдруг возмутился и начал стыдить малодушного жениха. «Да что ж такое, в самом деле!» - кричал он, размахивая во все стороны костлявыми руками, да столь неловко, что даже сбил со стола бокал, никакой ценности, впрочем, не представлявший. – «Только удача показалась тебе лицом, так ты сразу ретироваться?! Помилуй, может, тебе все-таки сыскать купеческую дочку или поповну какую? То-то они обрадуются, была какая-нибудь Петрова, а тут, глядь, уже и фон Лампе! А то давай – вдова фон Фиттинг, небось, первая, задрав юбки, под венец с тобой побежит, там, брат, никакого политесу не требуется, только заикнись – живо окрутишься и сам того не заметишь!» Он так долго подвергал Бориса подобному остракизму, что тот, не выдержав, сам закричал, чтобы Степанов пошел к чорту и что никого, кроме Балашихиной, ему не надобно. Набравшись смелости, он весь день, будучи на службе, с досадою смотрел в окно, понимая, что запал пропадет понапрасну, ибо долгожданному свиданию помешал обычный дождь, зарядивший столь сильно, что не кончился ни тогда, ни даже завтра, так что Борис совершенно пал духом, вообразив, что само Провидение не хочет счастья для него. «Это знак!» - уныло говорил он ехидно слушающему его Степанову. – «Пожалуй, все-таки Кучкина…»
Назавтра дождь все же окончился, и явившийся на старое место фон Лампе уже безо всякой надежды взирал на осточертевших ему лебедей, кажется, начинавших даже узнавать его, когда Елизавета Антоновна под руку с генералом сызнова появилась на аллее. На сей раз все пошло совсем уж неожиданным образом: оставив сестру заниматься кормлением, Балашихин вдруг решительно направился к Борису и, остановившись неподалеку, приятным басом поинтересовался:
- Вам, сударь, кажется, так по нраву существа неодушевленные, что вы готовы променять их на живых людей?
- О, нет, - учтиво и с некоторой грустью в голосе нашелся ответить фон Лампе. – Я не нахожу этих прекрасных созданий неодушевленными, напротив, уверен, что в каждом из них живет чья-то человеческая душа.
- Вот как? – озадаченно прогудел генерал. – Сестра утверждает то же самое, даже удивительно! Прошу извинить меня за навязчивость и позвольте представиться – Балашихин Вадим Антонович, генерал… впрочем, в отставке…
- Фон Лампе, Борис Николаевич, титулярный советник, - все также грустя, отрекомендовался Борис, не спеша выходить из роли, дабы не спугнуть удачу.
- Фон Лампе…, - словно припоминая что-то, повторил генерал. – Позвольте, сенатор Филипп Семенович не ваш ли родственник?
- Как же, это мой дядя, - внутренне ликуя, отвечал Борис с самой скорбной физиономией, на которую был способен.
- Ба, вот как! – обрадовался чему-то Балашихин. – Помню, помню, значительный был человек, старой закваски, теперь уж таких мало осталось. Он, ведь, кажется, несколько лет как умер? Впрочем, простите, бестактность сказал…
- Ничего, пустое: хоть он и был самым родным для меня человеком, по прошествии стольких лет боль утраты уже притупилась, - Борис вежливо осклабился, в уме просчитывая заранее каждую свою фразу, чтобы не ляпнуть чего лишнего. – А это сестра ваша?
Генерал смешно ударил себя по лбу, словно проклиная вечную забывчивость, и, легко подхватив нового знакомца под руку, подвел его к Елизавете Антоновне, давно уж окончившей кормление и с любопытством поглядывавшей на беседующих.
- Лиза, вот, познакомься: Борис Николаевич фон Лампе! Представь себе, тоже считает, что лебеди – суть материализовавшиеся души умерших! Каково?
- Именно так? – заулыбалась Балашихина, и щечки ее будто кто невидимый ткнул пальцем – так заиграли на них ямочки, сразу украсив неброскую ее внешность. – Приятно встретить единомышленника! Елизавета Антоновна…, - и протянула Борису полноватую ручку в перчатке, которую тот учтиво, но с некоторой долей развязности, поднес к губам.
- Вы, верно, потеряли кого-то близкого, раз так часто посещаете моих любимцев? – мягко спросила она, не торопясь забирать руку из его руки.
- Увы, - вздохнул Борис, на этот раз, совершенно не кривя душой. – Почти всех, и в весьма юные годы, так что, если бы не дядюшка Филипп Семенович, по-родственному взявшийся опекать меня, не ручаюсь, что наше знакомство вообще состоялось бы…
- Вот, видишь, братец, я была права, - метнула на генерала торжествующий, несколько неуместный после слов фон Лампе, взгляд Балашихина, на что генерал, наверное, более деликатный человек, укоризненно покачал головою. – Ах, простите, я не подумавши, - спохватилась Елизавета Антоновна, вцепившись в руку Бориса и второю рукой. – Просто мы заспорили об вас давеча, я говорила, что, должно быть, у вас случилось какое-то горе, а брат не верил… Вон, видите, тот – с черненькой отметиной! – она, наконец-то, отпустила нового знакомого и оживленно стала указывать на лебедей, которые все были для него словно близнецы. – Это наш папенька – Антон Петрович, правда, Вадим? А вот та, что все время рядом с ним – матушка Аглая Игнатьевна. Он ее до самой смерти все лебедушкой звал…
- Лизанька, - неловко прогудел генерал, - полноте, что ж ты так напала на человека?
- Что вы, - горячо воскликнул Борис, проникаясь необычайной симпатией к этой непосредственной паре. – Напротив, я думал то же самое! Вон тот – с шишечкой на клюве – точно мой отец! – и долго указывал на какого-то лебедя, изумляясь сам себе и совершенной несхожести птицы с покойным Николаем Семеновичем фон Лампе, по крайней мере, с таким, каким он ему запомнился.
Проговорив еще с полчаса, они расстались добрыми знакомыми, причем генерал взял с него обещание непременно быть в ближайшую субботу у них к обеду. Вяло посопротивлявшись для виду, все время повторяя «не знаю, удобно ли…», Борис слово все-таки дал, после чего, едва удерживаясь от желания по-детски запрыгать на одном месте, с достоинством, чинно удалился, оставив парочку для обсуждения собственной персоны.
- Ну, брат, вот – можешь же! – одобрительно хлопнул в ладоши Степанов, выслушав вечером ленивый рассказ Бориса. – Еще и благодарить после станешь! Главное – поначалу палку не перегнуть, тут, брат, важно чувство меры!
- Ах, оставь, и так все ясно, - зевнул Борис, всем видом давая понять, что отныне в советах и услугах Степанова не нуждается.
- Ну, брат, не скажи, - помолчав, молвил Степанов, уловив перемену в настроении приятеля, еще вчера остро нуждавшегося в нем, а теперь демонстративно от него отказывающегося. – Хотя… если все срастется – буду рад, ну, а если нет – так не беда, как говориться, всегда рад посодействовать… или наоборот…
Что «наоборот», Борис понял сразу – Степанов отчетливо намекал, что человек он нужный, но, ежели с ним обращаться так, как это позволил себе фон Лампе только что, то ведь делу можно дать и обратный ход… А как отнесется, например, генерал Балашихин к истинной предыстории своего знакомства с приятным молодым человеком в Летнем саду, догадаться весьма нетрудно! «Вот шельма! И ведь никуда теперь в случае благоприятного исхода не денешься, всю жизнь будешь на крючке, все время для него двери открытыми держать!» - читалось на лице Бориса. Наверное, прочитал это и Степанов, потому что гаденько осклабился и, вставая, произнес:
- А ты как думал? Кому я друг – так до гробовой доски, никак не меньше!
- С дьяволом бы тебе дружить! – в сердцах высказался Борис, как только за недавним союзником захлопнулась дверь прихожей. Впрочем, досадовал он недолго, ибо даже перспектива возможных неприятностей со стороны Степанова не могла заслонить перед ним все самые преприятнейшие перспективы будущего благоденствия в браке с генеральской сестрою...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь занимательное на канале можно сыскать в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу