Летопись «низким штилем» Памяти Александра Рахвалова.
Это интервью было взято десять лет назад. 2015 год был объявлен Годом литературы, поэтому и поехал на встречу со старым другом. Перечитывая текст, будто вновь встретился с ним...
За глаза его называют «классик». Он один из немногих тюменских литераторов, которых читают и знают за пределами региона. Я познакомился с ним, когда жил и работал в Тобольске. Первоначально на многих он производит неприятное впечатление. Все у него «подлецы» и «сволочи», едкий сарказм и неприятие многих вещей и общепринятых явлений. Однако впоследствии неприязнь уходит, когда начинаешь понимать, что он не брюзга, и, в отличии от многих, подмечает детали, которые подчеркивают его правоту, которые указывают на неприглядность событий, которые совсем иначе трактуются в СМИ. Речь идет о писателе Александре РАХВАЛОВЕ.
Досье.
Александр Степанович Рахвалов родился 13 марта 1956 года в деревне Мечатное Вагайского района Тюменской области. Смолоду за драку был осужден и отбывал наказание в детской колонии. В тридцатилетнем возрасте поступил в Литературный институт им. М. Горького. Первая подборка стихов была опубликована в майском номере журнала «Молодая гвардия» с предисловием Василия Федорова в 1984 году. Затем печатался в журналах «Дружба», «Урал», «Уральский следопыт», в еженедельнике «Литературная Россия», в сборниках «Багульник», «Времена, в которые верю», и других литературных альманахах.
Начиная с восемьдесят девятого года, выпустил ряд публицистических книг, романов и повестей, в том числе «Роман о собаках», «На гарях», «Год крестьянского хозрасчета», «Ближе к воле», «В лагерном обозе», «Что мне будет, если я убью?», «Родительский день «на спецах», «И всюду лик коня», «Трасса», «Барский лес, или Пора кедрового ореха», «Побег на Панином бугре», «Бездари», «Заветная проза», «Богема умирает последней», «Северный триумвират», и другие.
Умер писатель от лейкемии в 2020 году...
- Александр, какое твоё произведение, на твой взгляд, самое известное?
- Роман «Ближе к воле». О Нижнеаремзянской колонии-поселении. В журнале «Литучеба» он вышел миллионным тиражом. В книжном варианте роман «На гарях» вышел тиражом 50000 экземпляров.
- В Ярковской библиотеке я нашёл как раз только эту книгу. Скажи, это книга из жизни, или в ней больше авторской фантазии?
- Нет, это все из жизни. Какой смысл выдумывать, когда у нас что ни судьба человека — то готовый сюжет как минимум для небольшой повести.
- Ты так подробно пишешь о тюменской Нахаловке (неофициальное название района Тюмени между Парфёново и улицей Ватутина, прим. автора), что сам там жил?
- Было дело. Жил там на улице Хохлова. А через дорогу был нефтяной институт, в котором я работал. От него объездил всю область, все северные города как раз в эпоху интенсивного освоения. Работа была простоя: надо было микробиологам привозить воду из скважин для изучения.
- Вернемся к роману. Почему исчезли буквы «Т» из названия наших городов? Почему Юмень и Обольск?
- Тогда время такое было. Нельзя было называть конкретные города и веси. Если говорить о сути романа, то я впервые показал как дети сидят внутри тюрьмы. В общем то это была первая книга на заданную тему. Продолжением серии стала книга «Побег на Панином бугре», напечатанная в альманахе «Врата Сибири», а третья книга пока лежит в рукописи, она называется «Родительский день на спецах». Там речь идет о том, когда дети сидят в спецколонии, именно там собирали всю малолетнюю «оторву». Я сам прошел через это. Туда угодил из тобольской колонии на Панином бугре, мне было 16 лет, добавили четыре года за драку. Кстати, именно тогда я и обнаружил свой литературный талант. В городе Грязовец Вологодской области я отправил свои стихи в местную газету, и именно тогда были опубликованы мои первые строки в местной районной газете.
- Не раз слышал, что советские тюрьмы и колонии не воспитывали, а только плодили армию преступников. Это так?
- Это так. Редко кому удавалось вырваться из этого круга, освободиться от тюремной романтики. Но были и исключения. Я не знаю, чтобы из меня получилось, если бы не оказался в Грязовце.
- Скажем спасибо вологодской земле, которая подарила нам писателя…
- Не льсти. Ты хоть и хороший человек, но все равно негодяй! Хе-хе…
- Ладно. Давай поговорим о твоём журналистском опыте. Ты ведь работал в районке Тобольского района, в газете «Советская Сибирь», а также в ряде областных изданий.
- В районку я устроился уже после литинститута, был уже известным, печатался в крупных альманахах. В «Советской Сибири», как выяснилось позже, наш кабинет был в царской спальне. Редакция была в здании, где размещался Николай-II с семьей, когда был в Тобольске. К слову, мои предки, как я выяснил восстанавливая свою родословную, так или иначе соприкасались с семьёй Романовых. А моя бабушка, которая умерла в прошлом году в возрасте 103 года, хорошо знала семью Распутина. Она жила в 30-х годах в одной избе с супругой, сыном и невесткой Григория Ефимовича.
- Знаю, что ты дружил и с Зотом Тоболкиным, и с Константином Логуновым, и с другими тюменскими литераторами. Сегодня, на твой взгляд есть перспектива развития региональной литературы?
- С трудом даются мне воспоминания об ушедших, это всегда о прошлом, и ощущения такие, словно заканчивается собственная жизнь и будущего даже не предвидится. В конце семидесятых я перебрался в Тюмень. В активе у меня на то время были три хороших отзыва на стихи - Владимира Нечволоды, Анатолия Кукарского и Булата Сулейманова. Но когда ответственный секретарь писательской организации Константин Лагунов, которому меня представила сотрудница «Тюменской правды» Людмила Копейко, ознакомился с моими виршами, я сразу же был включён в список творческого актива. Вроде как стал своим человеком в литературной среде. Вскоре появились первые публикации в газетах, с благословения редактора Анатолия Малышева впервые довелось выступить со стихами по телевизору, позднее - в разных аудиториях. Тогда литературная жизнь города действительно кипела и бурлила, молодым дарованиям не было счёту, и это без всякого преувеличения. Беда заключалась в том, что трудно было где-либо напечататься, а издать книгу - это вообще полная безнадёга. Молодая поэзия существовала как бы в устном варианте. Много встречались и шумели в застольях, редко общались с писателями старшего поколения – у них своих проблем доставало и большая часть выживала за счёт устраиваемых и оплачиваемых Бюро пропаганды художественной литературы творческих встреч с читателями. Да ещё эта наша специфическая среда – групповщина, мелочность, зависть к чужому успеху. Москву тогда легче было покорить. Провинция для молодых писателей, что мачеха. Таковой она и остаётся.
- С Зотом Тоболкиным лично я встречался однажды, а ты же был с ним на короткой ноге. Какой он был?
- Все как у простых смертных. В лучшем случае Зот Тоболкин мог поинтересоваться: «А ты не знаешь этого фраера? Говорят, пишет неплохие стихи». Самым убийственным у него было «ублюдки»; это еще хуже, чем у Булата Сулейманова «пистельники» (бездельники), когда он разносил в пух и прах какого-нибудь чиновника и всю бюрократию в целом. Зот Корнилович, где бы и с кем ни оказывался в компаниях, любил, как он выражался, постебать, постебаться. Бывало, пробасив строку или куплет из какого-нибудь всемирно известного романса, обращался к слушающему застолью: «Ну, как я написал, а?» Естественно, случайный человек ещё долго будет пребывать в растерянности, мол, не дурак ли я, пока до него дойдёт тоболкинская ирония. А то посмотрит на меня и процитирует: «На диком бреге Иртыша сидел Ермак объятый думой, - говорят - это ты прославил атамана. Нет? Значит, врут. Никому верить нельзя». Почему же, отвечаю. Правда, ты забыл о первых строках, как там «ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии летали, и беспрерывно гром гремел, и ветры в дебрях бушевали». В таких случаях, когда я при всем честном народе признавался в авторстве, он со смехом и восторгом сотрясал мою руку, словно поздравляя с невероятной творческой удачей. С того времени и зародились наши приятельские посиделки, иногда прерываемые жёнами. Нашему брату дай волю, так никакая хозяйка не сможет удержаться в рамках радушия. Иногда терялись на год-другой, и в таких случаях чаще поддерживали связь по телефону, редко - письмами, причём в несколько строк, как получалось у Зота Тоболкина. К сожалению, в нашем веке вышла из дружеского обихода доверительная переписка и вообще больше не существует старомодного и бесценного по содержанию эпистолярного жанра.
- Сейчас ты пишешь историко-публицестические книги. С чем это связано?
- По заданию областных редакций я не раз выезжал в северные города. В результате чего сложилась двухтомная документальная хроника «Северный триумвират», повествующая о многих реальных встречах с руководителями различных уровней и направлений в Тобольске и Тюмени, Ханты-Мансийске и Салехарде. Практически все описанные события связаны с именами людей, с которых начиналась великая освоенческая эпоха за Уральским камнем, и ныне снова, за редким исключением, востребованных при воссоединении трехсубъектного Тюменского региона. Полномасштабная реставрация Тобольского кремля, начатая при губернаторе Сергее Собянине, заметно упорядочилась при Владимире Якушеве. Десятилетиями забалтываемые проекты стали обретать реальную форму. Сегодня почти полностью завершена реконструкция и реставрация всего кремлевского архитектурного ансамбля, городских храмов и пригородных монастырей. Как раз об этом я рассказал в последней своей книге «Храмовая версия Тобольска». В настоящее время не вылажу из архива, много встречаюсь с долгожителями. Оказывается история нашего края совсем не однозначна. Завершаю работу над трехтомной хроникой «Освоение Дикого Севера», представляющую нашу историю с более раннего периода, чем она известна в хрестоматийном варианте. В данном случае, по преимуществу, рассказывается о делах и свершениях простого сибирского народа, его жизни и быте во все времена сибирского освоения. А это примерно на пять-шесть веков раньше, чем у нас принято считать – с похода атамана Ермака. Поверь, это не чуть не меньше интересно, чем писать художественную прозу.
- Я согласен, что историческая, краеведческая литература сегодня востребована. Чем будет отличаться от других твоя книга?
- В этой работе я отошёл от высокого «штиля» летописного представления, меня вполне устраивает роль обычного бытописателя.