Яна закончила заполнять книгу ежедневных документов, дотянувшись, щелкнула кнопкой на электрочайнике, встала из-за стола и подошла к давно немытому окну ординаторской. За стеклом сгущались осенние сумерки. Небо хмурилось и никак не могло решить, то ли пролиться очередным холодным дождем, то ли уже перестать нежничать с лежащим внизу городом и его жителями и вдарить по нему мокрым снегом, напомнив о скорой зиме. Яна с грустью посмотрела на серые тяжелые тучи и вздохнула. Ещё один пасмурный день, давящий на неё почти физически. И завтра будет точно такой, и послезавтра. Ещё много дней, пока она вообще не забудет, что такое солнечный свет.
Всю свою жизнь она считала своё рождение именно в этой местности большой неудачей, да что там, недоразумением. Она обожала солнце, голубое небо и зелёную листву, но волей случая была обречена жить в краю, где ровно половину года глаза не видят вообще никаких цветов, кроме белого и серого, а красное, зеленое и желтое существует исключительно в виде шапок и варежек. Из оставшихся от зимы шести месяцев ещё половину занимали дожди и слякоть, а небольшое лето практически не давало шансов насладиться собой из-за полчища мошек и комаров. В общем, климат своей малой родины Яна всегда считал откровенно поганым. И помимо визуального уныния, каждый год она испытывала еще и температурный шок. После того, как температура вдруг решала рухнуть вниз до неприличной отметки, Яна на пару дней покрывалась мелкой противной сыпью, а потом пыталась привыкнуть к холоду. Привыкала долго, пока не становилось тепло, то есть до весны. Ведь есть на свете места, где вообще не бывает холодно. Никогда. И небо там всегда голубое, и трава зеленая, и мягкая круглый год, а ветер, если и дует, то лишь освежает лицо и раздувает волосы. Здесь же ветер означает, что ты или отморозишь щеки, или, если дело происходит зимой, или за пару секунд безнадежно испортишь с трудом уложенную причёску в любое другое время года. Правда, раньше Яну всё это как-то не задевало. То ли сама она была моложе, то ли погода с каждым годом становилась хуже. Поди разберись. Но вот в последнее время осенняя хандра стала совсем уж неприличной. Приобрела глобальный размах.
Она зябко поёжилась и засунула руки в карманы форменного халата. Ладони протиснулись вниз с неожиданным трудом, и Яна с легкой паникой ощупала свою талию, вернее, то место, где она должна быть. Ну вот, так и есть. Опять потолстела. И не так, чтобы чуть-чуть, а очень даже заметно. Вот как халат натянулся, даже пуговки топорщатся. Ужас! Стоило полгода мучить себя диетами и каждый день по полчаса задыхаясь и потея махать ногами и руками под вопли интернет-тренерши, чтобы похудеть на пару сантиметров и потом растерять все свои достижения за каких-то пару недель. Значит, на новогодний корпоратив надеть будет опять нечего, потому что за оставшиеся три месяца она с собой уже ничего не сделает. А покупать платье на два размера больше ей не позволит совести принципы. На праздник она опять придет в своих старых черных брюках и будет врать, что не успела переодеться.
Волнения по поводу фигуры заставили невольно повернуться и посмотреть на себя в большом зеркале, висящем у входа. Лишние, только что нащупанные пальцами килограммы, к сожалению, оказались не ошибкой. А с готовностью отразились в зеркальной поверхности. Да и всё, что выше, тоже как-то не порадовало. Давно следовало сходить в парикмахерскую, сделать что-нибудь с этими отросшими корнями. А может, и постричься покороче, чтобы больше не мучиться с прической. Хотя, кому она здесь нужна на работе со своими укладками и завивками? Всё равно почти всегда она закалывает волосы в пучок на затылке, так что вся эта салонная красота ей совершенно ни к чему. И вообще, так даже лучше. Не будет привлекать лишнего внимания к себе. На что, собственно, смотреть-то? На синяки под глазами, три глубокие борозды, прорезавшие лоб и не особо выразительные глаза?
Чайник вскипел и известил об этом громким щелчком, от которого Яна привычно вздрогнула. Вот тоже сколько раз просила купить в ординаторскую новый чайник, а то этот приходится ждать в два раза дольше, да еще и щелкает так, что на месте подпрыгиваешь. Яна бросила ещё один взгляд на себя в зеркало, снова невольно отметив не особо приятное впечатление от увиденного. Села за письменный стол и с некоторым испугом уставилась на свои руки. Ну вот, здесь тоже не всё в порядке. Не страшно, что давно уже не делала маникюр, да и какой маникюр с её работой. Но и кожа на руках тоже не в идеальном состоянии. Сухая, чуть потрескавшаяся. А ведь еще даже не начинались холода.
Почему-то именно руки окончательно добили Яну. Она хорошо помнила слова бабушки, которая много лет была для нее примером настоящей женщины и кладезем жизненной мудрости.
— Яночка, береги руки смолоду. Руки — это визитная карточка женщины. По рукам можно понять гораздо больше, чем по лицу.
Ну и что можно понять по её, Яниным, рукам? По неровно подстриженным ногтям, из которых один к тому же сломан, паре заусенцев и покрасневшей коже? Что она ничего не успевающая, неряшливая, пожившая тетка, которая к тому же, судя по всему, периодически полощет белье в проруби. А ведь она врач, у нее-то руки должны быть, если не в идеальном, то, по крайней мере, в хорошем состоянии. Перейдя к этой простой мысли, Яна стыдливо спрятала руки под стол и даже оглянулась, как будто в пустой ординаторской кто-то мог подслушать ее мысли и тут же осудить.
— Чем хуже у девушки дела, тем лучше она должна выглядеть, — вспомнила вдруг Яна еще одну фразу своей бабули.
Бабушка, безусловно, имела полное право изрекать эти афоризмы, поскольку сама всегда являлась доказательством их справедливости. Бабушка родилась еще до войны в небольшом подмосковном городке, но училась в институте уже в мирное время в столице, где она и отточила до совершенства свое искусство выглядеть и быть женщиной с большой буквы. Любимым делом Яны было рассматривать старые бабушкины фотографии, до сих пор сохранившие едва уловимый кисловатый запах фиксажа, реактивы, которыми их когда-то обрабатывали. Черно-белые или коричневатые изображения, обрезанные по краям фигурными ножницами, они являли удивительные образы девушек и юношей прошедшей эпохи. Молодые женщины, осанистые, совсем не страдающие худобой, были, тем не менее, грациозные и красивые в своих длинных пышных платьях с воротничками и брошками. И их не портили даже вездесущие светлые носочки, надетые под туфли или босоножки. Кудрявые и пышные, как на подбор волосы, укладывались в кокетливые прически, губы обязательно подводились помадой, а лучшим украшением были наручные часы. Девушки пятидесятых внимательно и ответственно смотрели в камеры и улыбались фотографу глазами, губами, лицами, и не было на этих фотографиях людей непривлекательных, некрасивых.
— Да, мы старались быть хорошенькими, чего бы это ни стоило, — кивала бабушка, глядя на свое фото пятидесятилетней давности. — Для себя старались, и, конечно, для мужчин — своих и чужих. Всех, кто был вокруг, кто вернулся с фронта, кто пережил войну, победил смерть. Это было самое маленькое, что мы могли тогда сделать — быть по возможности красивыми, быть женщинами, чтобы было видно, что жизнь-то продолжается. Не важно, что вокруг руины, голод и сиротство. Всё это исправится, исчезнет, застроится. Главное, что мы живы.
Через несколько лет после войны бабушка вышла замуж за офицера и уехала с ним на его родину, в далёкий сибирский город. Здесь она родила ему трёх детей, сына Володю, который впоследствии стал Яниным отцом. И еще двух дочерей. На всю жизнь бабушка сохранила стиль, который отличал ее от всех остальных, и который, пожалуй, можно было назвать шиком. Чего стоили ее шляпки с небольшими вуалями, которые она, невзирая на косые взгляды, упорно носила вплоть до сильных сибирских морозов. До глубокой старости бабушка делала себе маникюр, с трудом вставляя скрученные артритом и раздутые в суставах пальцы в отверстия маленьких ножниц, и тщательно укладывала лёгкие, как пух, поредевшие седые волосы в аккуратные завитки.
— Я бы и стрелки нарисовала, — шутила бабушка. — Да боюсь промахнуться и в глаз попасть.
«Итак, чем хуже у женщины дела, тем лучше должна выглядеть эта самая женщина», — повторила про себя Яна бабушкину мудрость. А у неё самой и дела так себе. И выглядит она, наверное, хуже уже некуда. Хорошо, что бабушка ее такой не увидит никогда. «Ужас какой», — вдруг подумала Яна. «Да что же это такое? Почему меня все так раздражает? Погода, одежда, я сама, даже чайник этот несчастный. Что со мной? Почему я стала такой брюзгой и занудой? Почему я так распустилась внутренне и так запустила себя внешне? Ведь я была совсем другой, и мир вокруг тоже был светлее, радостнее, проще. Я же помню».
Яна прислушалась. В коридоре большого больничного отделения стояла тишина. Яна была сегодня дежурным врачом по отделению, и, судя по всему, дежурство начиналось спокойно. Она поудобнее устроилась на стуле, прикрыла глаза и задумалась. Итак, ей через несколько месяцев стукнет 32 года. Много? Да, прилично. Как говорят в таких случаях, хороший повод подвести некоторые промежуточные итоги.
Что же представляет собой Яна Владимировна Волкова? Несмотря на сегодняшнюю неприятную по результатам инспекцию собственной внешности, она, молодая женщина довольно приятной внешности, потому что все плохое, что она не смогла не подметить в себе только что, все это вполне можно исправить. Она не глупый человек с хорошим чувством юмора и здоровой самоиронией. По мнению многих, в том числе компетентных в таких вопросах людей, она вполне состоявшийся небесталанный врач, у которого даже, судя по слухам, есть шансы в следующем году стать заместителем заведующей терапевтическим отделением. С учетом статуса их больницы и размеров этого самого отделения, для 30-летнего специалиста это очень даже неплохо. У нее много друзей, настоящих, проверенных временем, и даже одна закадычная подруга, проверенная не только временем, но и делом. Маша была рядом, когда было тяжело не только Яне, но и самой Маше. Наверное, именно так и познаются настоящие подруги. Ну и, наконец, до последнего момента Яну можно было считать успешной и в семейной жизни. На этой фразе она задумалась. Интересно, но почему-то ей пришло в голову именно это слово «успешно»? Какое-то официальное, казенное. Вместо простого, звонкого «счастливо», ведь это так просто сказать самой себе и окружающим. «Да, я могу неважно выглядеть, быть недовольна погодой, собственным весом, сломанным чайником, министром здравоохранения, высокими ценами на продукты и еще бог знает чем. Но в моей жизни есть самое главное — я счастлива с мужем». Почему же она не может сказать так даже самой себе, сидя здесь в ординаторской наедине с самой собой?
Наверное, потому что она не счастлива. И она испуганно прижала ладони к губам. Ну вот, здравствуйте, пожалуйста. Донылась, докопалась сама в себе. Но ведь глупости. Они с Алексеем вот уже пять лет вместе, а размолвки и ссоры, да у кого их не бывает-то? Вот та же подруга Машка уже раз пять со своим благоверным как бы расходилась, один раз даже заявление в суд накатала, и ничего, скоро будут десятилетие совместных мучений отмечать. Алексей, ее муж, замечательный человек. Он безупречно честен, принципиален, заботлив, отличный и очень ценимый во всех смыслах специалист, аккуратен, обязателен, воспитан, пунктуален, невероятно пунктуален. Повторив про себя последнее слово, Яна поежилась. Похоже на характеристику с места работы, а не на описание любимого человека. Так и хочется добавить фразу «пользуется заслуженным авторитетом у супруги». Странно все это и очень глупо, потому что все качества Алексея, пришедшие ей сейчас в голову, не имеют никакого отношения к счастью и любви.
А ведь ещё совсем недавно всё было совсем по-другому. Нет, конечно, Алексей и тогда не был беззаботным шалопаем, шутящим направо и налево, раскидывающим вещи по дому, а деньги — по ветру. Все люди разные. Есть люди ленивые, есть глупые, жадные, безрассудно смелые или, наоборот, трусливые. Алексей Волков был серьёзным. И эта черта была, пожалуй, определяющей в его характере. Он ко всему подходил серьёзно, от выбора дела всей жизни до украшения новогодней ёлки. И к ухаживанию за Яной он тоже отнёсся основательно и серьёзно.
Продолжение :