- Достаточно большой, но интересный материал, описывающий в общих чертах жизнь Усть-Медведицкого округа.
Очень интересно спуститься в глушь Усть-Медведицкого округа с севера и прорезать его во всех направлениях. Интерес этот заключается как в том, что с железной дороги вы отдаёте своё тело в обладание типичных земских повозок, безответных ямщиков, заморенных содержателей земских станций и таких же лошадей, жаре, пыли, невозможности иметь сносный ночлег, хоть какую-нибудь пищу, - бесхозяйственности казачьего и заброшенности крестьянского населений, - так и в контрасте, который упорно бьёт вам в глаза и который составляется из всевозможных удобств, получаемых на железных дорогах, и возможности, например, безопасно переехать на лошадях через мельничную плотину. Всё это, повторяю, хотя и не совсем приятно для путешественника, но весьма интересно.
В гостях у Себряковых
Слобода Михайловка — владение представителей древней донской фамилии Себряковых, один из предков которой Высочайше пожалован был, в прошлом столетии, куском земли в 40 тысяч десятин, представляет из себя, сравнительно с другими слободами Донской области, городок, служащий пунктом, куда свозится на продажу хлеб со всех окрестных мест: слобода эта лежит на линии Грязе-Царицынской железной дороги, а потому хлеб отправляется или на север, или на Волгу и, кроме того, в ней находится паровая мельница, принадлежащая господину Веберу; она закупает для перемола такую массу хлеба, что едва ли ближайшему к ней казачьему и крестьянскому населению представляется серьёзный расчёт сбывать хлеб в какие-либо иные руки.
Местная ярмарка — в своей округе не имеет соперниц, а потому слобода обладает очень хорошими постройками, доставляющими своим владельцам немалые выгоды. Нечто подобное пришлось мне встретить в слободе Мартыновке первого Донского округа — и это только два крестьянских поселения, на которых с отрадой останавливается глаз путешественника, если не считать село Кагальник Ростовского округа, состоящее из бывших государственных, а не помещичьих крестьян. В округе Себряковских владений находится ещё несколько крупных крестьянских селений – Себрово, Сидоры, Староселье.
Род Себряковых, представляя из себя выдающихся храбрецов прошлых времён, теперь состоит из сына и внуков бывшего в сороковых годах войскового дворянского депутата. М. В. Себрякова, известного своим выдающимся умом и редкой независимостью и твёрдостью характера, человека образованного, покровителя наук и знатока естественной истории. Уже в пожилые лета он, на основании собственных опытов, напечатал брошюру «о бацилляриях», а существующий до сих пор в его бывшем местопребывании — Себрове телескоп доказывает, что он занимался астрономией. Это какой-то счастливый род. В нём есть представители воинских доблестей, когда донская земля несла тяжёлый крест войны, оберегая юго-восточные части России от соседних врагов; когда же область эта, силой вещей, вступила на путь гражданственности, из поколения Себряковых явились представители мирной культуры: названный нами выше Михаил Васильевич и до сих пор здравствующий сын его, Василий Михайлович, также бывший областным предводителем дворянства в семидесятых годах.
У этого почтенного представителя рода Себряковых, как мы слышали, сгруппировано много подлинных документов, относящихся к донской истории, бумаг, которые он, как мы слышали, готовит к печати.
Сестра последнего, в миру Анна Михайловна, в самых юных летах, пренебрегла жизнью света, предоставлявшей ей по богатству, образованию и знатности происхождения, счастливую будущность, и поступила в Усть-Медведицкий женский монастырь, где она уже в продолжении многих лет состоит игуменьей, сумевшей приобрести общую к себе любовь и уважение.
Наконец, одна из дочерей Василия Михайловича, Александра Васильевна, пожалованная несколько лет назад в фрейлины Двора Государыни Императрицы, обладает бесспорным. Мне привелось провести несколько дней в семействе одного из самых младших представителей рода Себряковых, где съехавшаяся на лето компания представляла из себя образец аристократического (в самом лучшем значении этого слова) гостеприимства, непринуждённости, весёлости, ума, знаний, практической опытности, начитанности и прочего.
Уголок, где живёт эта семья, — прелестный во всех отношениях; старый лес, с лугами и лужайками, прорезан протоками впадающими в Медведицу; большой сад, старинная усадьба, состоящая из множества крупных и мелких построек, как бы осенена прекрасной архитектуры церковью, видимой с далекого пространства. Деревенская тишь, в большинстве случаев, скоро наводящая скуку на городского жителя, здесь хотя и остаётся такой же тишью, но под покровом её, из груди представителей молодого поколения вы ежедневно слышите звуки бьющего в нос беспощадного анализа, остроумия, оригинальной мысли, едкого словца против мракобесия и поощрительного отзыва о всём, что честно, практично, а не модно только.
В кругу такой компании прогулка и разговоры освежают нас, разумеется, несравненно больше, чем городские сплетни, карты и разные потуги на остроумие или критику. Здесь увлёкшемуся ухаживателю любезно поднесут букет, состоящий из маленьких арбузиков, тыкв и грибов; тут же уподобят хотя и живого характером, но всё же старичка, догорающему костру, который хотя и приятен для глаза среди окружающей вечерней темноты, но малоинтересен, а всё потому, что уже догорает… Почти везде идея, приятная или неприятная, колючая или бархатная, но всё же идея; если же ко всему этому прибавить отменную женскую деловитость, диапазон которой начинается от умения готовить прекрасные пирожки до искусства вышивать цветы и рисовать по стеклу, то глазу неприготовленного наблюдателя не остаётся никаких предметов для удивления, и только образцы библейской доброты и симпатичности, не подкрашенной наивности и скромности светятся для того, чтобы окончательно затянуть его в деревенские чары…
Здесь же внимательно останавливался я на старинном оружии, жалованных ковшах и, к величайшему удивлению, нашёл портрет Царя Петра I пожалованный этим Государем в 1720 году, предку Себряковых по женской линии, Войсковому Атаману Василию Фролову. Этот редкостный семейный клейнод до сего времени остался в том же виде, в каком пожалован 170 лет назад. Он состоит из короны, к которой поверх креста приделан крючок для прикрепления портрета к платью; корона соединяется, собственно с портретом, тонким золотым прутиком; лик Петра нарисован на эмали, заключённой в золотую оправу самой грубой работы — точно она изготавливалась не в ювелирной мастерской, а в кузнице. Золотая оправа портрета выложена, в симметричном порядке, восемью алмазами также аляповато в ней укреплёнными. Что касается самого портрета, то он исполнен прекрасно. Надо думать, что работа эта принадлежит кисти голландского художника и относится к тому времени, когда великий преобразователь, в конце XVII века, учился в Голландии кораблестроению. Лицо молодого Петра, с открытым лбом, с чёрными курчавыми волосами, с орлиными глазами, с резкими, точно шнурки, бровями, сладострастными губами, с небольшими, едва пробившимися усами, — в высшей степени симпатично; нельзя однако-же не пожалеть, что художник, изобразивший этот прелестный лик, вероятно, желал сделать ещё более выразительными глаза Государя, провёл под ними слишком резкие штрихи, похожие на отёки.
На обороте портрета — корона из белой эмали, а на ней, чёрными буквами, вензель, значение которого я распознать не мог.
На это пожалование существует не подлинная, а напечатанная в особом издании, вместе с другими, грамота Царя Петра Алексеевича следующего содержания:
От Великого Государя Царя и Великого Князя Петра Алексеевича, всея Великие и Малые и Белые России Самодержца, на Дон в нижние и верхние юрты, Атаманам и казакам, Войсковому Атаману Василию Фролову и всему Войску Донскому наше Царского Величества милостивое слово. Нам, Великому Государю, нашему Царскому Величеству, в челобитье твоём, Войскового Атамана Василия Фролова, поданном в Сенате, написано, что ты, Войсковой Атаман, был в обоих Азовских походах, потом в армии в Польше и при полученных над неприятелем викториях, Калишской и прочих баталиях, при которых поступал усердно. И тогда Атаман и Старшина были пожалованы знаками. Да во время воровского на Дону возмущения, желая нам, Великому Государю, показать свою верность, оставя дом, жену и детей своих в Черкасске на разорение, перебежал ты в Азов и оттуда над бунтовщиками и их единомышленниками по верности своей чинил поиск со всяким усердным радением. В 1713 году отправлен ты был в армию в Финляндию с командой в тысячу человек казаков и во время генеральной с неприятелем баталии Вазской поступил радетельно. В 1717 году в приходе кубанского Бахты-Гирея-Дели-Салтана с великим числом кубанских татар ради разорения войной под украинные города , собрался ты хотя с малым числом из войска с казаками, при возвращении его из украинных городов, бил боем, и многих из них побили и в полон побрали, да отбили пленных российского народа с тысячу пятьсот человек. И на пред сего за такие радетельные службы жалованы вы, Войско Донское, нашими Царского Величества похвальными грамотами. И ныне вы, Войско, таковой же к пользе нашей Царского Величества милости желаете. А тебе б, Войскового Атамана, за службы пожаловать знаки милости. И мы Великий Государь, наше Царское Величество, вас Войскового Атамана, и всё войско Донское, за вышесказанные ваши службы, жалуем, милостиво похваляем. И во знак нашего Царского Величества милости тебе, Войсковому Атаману, послан наш, Царского Величества, портрет с алмазами, с войсковым вашим дьяком Фёдором Ивановым. И как к вам сия наша Великого Государя грамота придёт, и вы б, Войсковой Атаман Василий Фролов, и всё войско Донское, видя к себе сию нашу Великого Государя милость, служили нам, Великому Государю во всякой непоколебимой верности.
Писан в Санкт-Петербурге, лета 1720, мая в 23 день.
Такие дорогие в историческом отношении памятники, хотя и находятся фактически в частном владении, но пройдя лестницу лет, самой силой вещей как бы отторгаются в общественную собственность и потому более, что славному существованию их в мало защищённых от пожаров и воров частных домах, угрожает великая опасность. Ведь испытали же мы Донцы, значительную долю стыда, когда узнали, что грамота о пожаловании Атаману Платову графского дворянства случайно усмотрена в одной из мелких ростовских лавчонок, куда, вместе с другими бумагами, была продана для обёртки товара.
Ожидаемое здание Донского Музея в Новочеркасске, по всей вероятности, вместе с другими, рассыпанными по всему донскому краю историческими сокровищами, вместит в себе и этот портрет упорного труженика, так могущественно и поспешно обновившего своё отечество.
Как видит читатель, пунктик Медведицкой глуши, где мне довелось приютиться на несколько дней, очень интересный уголок во многих отношениях и, право, можно согласиться с Пушкиным, очарованным, впрочем, совсем иными чарами, что
Когда б не смутное волненье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б, наслажденье
Вкушать в неведомой глуши;
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтой бы целый мир назвал,
И всё бы слушал этот лепет…
Что же касается «целования ножек», то такое действие сюда относиться не может, так как и ножек таких не обреталось, и сладострастных уст подобного пошиба теперь поискать днём с огнём.
Но суровая действительность оторвала меня от такого редкого «дворянского гнезда» и сразу бросила в объятия или пьяных или лениво-глупых, или мошенниковатых людей и отчаянных жизненных картин, среди которых можно наложить на себя руки и если б не прекрасный урожай на всякую растительность, урожай, давший возможность казаку и мужику поднять голову и забыть прошлогодние свои бедствия, то я, обижаемый ещё солнцем и пылью пожалуй, и решился бы на самоуничтожение… Но лучше жизни ничего нет на свете, также как нет ничего хуже Нирваны… Даже заяц, самое робкое существо из всех животных, и тот остался жить только потому, что когда он подбежал к реке, чтобы с горя утопиться, лягушка, сидевшая на берегу, испугалась этого зверька и поспешно бросилась от него в воду. «Есть, однако, существо, которое и меня боится», подумал он и построил на этом факте своё право на дальнейшее пребывание на земле. Ничтожные предлоги, служащие основанием важных решений, доказывают, в данных случаях, что лучше жизни нет ничего на свете.
Захолустная жизнь
Однако, пора погрузиться в тину мелкой серенькой жизни, жизни захолустья, покрытого пылью забвения, угла, предоставленного, волею судеб, самому себе, живущего изо-дня в день под гнётом нужды и полного бессилия снискать себе что-нибудь лучшее. Прежде всего, способ передвижения. Стереотипная перекладная, сидя в которой тело человеческое, несмотря на желание жить, получает удивительную способность отделиться от души; хоть шилом проткни, лошади откормленные прошлым неурожайным годом и разжиревшие от бумажных «талонов» урожайного нынешнего; невинные ямщики и без вины виноватые содержатели земских станций, жара, пыль — ад. «Отчего такая неисправность?» — спрашиваете вы хозяина и получаете в ответ: «Я здесь на время; настоящий хозяин бежал, не дождавшись срока, да и я убегу — денег не дают; талон выдали, а в казначействе денег нет; и овса закупил бы, благо подешевел, и сена заготовил бы, (талоном то, действительно, лошадей не прокормишь) и сбрую поправил бы, но не за что взяться. Кое-где есть капиталисты, дают под талон деньги с платой по 3 копейки с рубля в месяц (это — 36 копеек в год с рубля-то), да брать боязно, а то и людей, таких благодетелей, не найдёшь — просто хоть кричи. На днях выпросили на торгах порядочную цену на новый срок — не утвердили торгов и что будет дальше — неизвестно».
Такая песня проверена и оказалась основательной от слова до слова. Отчего ж это, подумалось мне, земских денег нет в казначействе? Да очень просто, ответила мне сама действительность: неурожай прошлого года и ещё не исполнившиеся надежды настоящего произвели всю эту кутерьму. Хлопотать о позаимствовании денег из войсковых источников с тем, чтобы они пополнены были из ожидаемых поступлений — дело живого, а не бумажного взгляда на вещи, а так как бумага стоит выше всяких проявлений жизненности, ибо никогда, как утверждали римляне, не краснеет, а жизнь производит в известных случаях краску стыда или угрызения, то посему бумажные люди и равнодушествуют к положению существ, жующих хлеб и другие продукты, а не бумагу.
Насколько в некоторых местах земские лошади поправят своё тело талонами — неизвестно; известна только пословица «Всуе законы писать, коли их не исполнять», то есть всуе талоны выдавать если в казнохранилище денег — чёрт ма… Между тем и я, и другой, и третий кричим: «Да скорей, чёрт вас возьми, запрягайте; да погоняй же, что это едешь куриной рысью?». Кричит и содержатель, но только тем криком, который когда-то раздавался «Над великой русской рекой».
Один захудалый содержатель станции, рассказывая мне о таком своём горе, в заключение, обратился к моей помощи. Я, разумеется, категорически отказал и поведал ему при этом про следующий казус, случившийся со мной. В одном месте, недалеко от моего места жительства, пристали ко мне мужики с жалобой на арендатора одного моста, обвиняя его в незаконных поборах с проезжающих, не вывешивания таксы у моста и даже в грабительстве и насилии. Я было отказался, но после сделанных ими настоятельств, преклонил к ним своё ухо и поехал к мосту. Таксы на мосту действительно не было, и когда я осведомился о том у арендатора, то он повёл меня в хату и указал на два экземпляра таксы, висевшие на стене. Посмотрел я на них и увидел, что деревянные их рамки совершенно закрывают цифры копеек, которые должны быть взимаемы с проезжающих. Взяв себе один экземпляр и составив о таком безобразии акт, я отправил и то и другое по принадлежности и до сих пор не знаю — чем это закончилось. В продолжении четырёх месяцев обиженные мостовым арендатором мужики всечасно твердят мне, что им по тому мосту проезда нет: как только арендатор увидит жалобщиков тотчас кричит им: «А что такие-то, сякие-то, что взяли со своим (таким-то, то есть со мной) кукиш с маслом? С меня, говорит, взятки гладки: у меня, говорит, тот-то закусывает, а тот-то чай пьёт». И действительно, должно быть, что «тот» да «этот» устроили так, что дело легло в ящик, длина которого ещё не измерена. Как же, после этого, спросил я содержателя станции, браться за защиту кого бы то ни было? Слушатель плюнул и пошёл в хату; я тоже плюнул, но стал на его измождённых лошадях продолжать дальнейший путь, по всему протяжению которого, чуть не на всех пунктах, видел и слышал или то же самое, или нечто в том же роде.
Другой пример бесцеремонного обращения со злосчастными содержателями земских станций, блеснул предо мной в другом пункте. Подъезжаю я к земскому двору, где оперировал также временный почтосодержатель, а настоящий бежал. Вижу — стоит полным-полно наложенная земская повозка, а по двору прогуливается целое семейство путешественников: чиновник-муж, жена его с грудным ребёнком и другая дама. Им запрягают тройку. Когда я попросил, чтобы запрягли лошадей и мне содержатель попросил обождать, ибо очередная тройка только что возвратилась с гона и не успела ещё отдохнуть и покормиться. Естественно, что я преклонился перед этим требованием, хотя не мог не заметить, что другому нашлись же лошади. Содержатель на это ответил, что семейство это прибыло ранее меня, а потому на его стороне и право отъехать прежде. Что оставалось делать? Я, от скуки, начал просматривать почтовую книгу, из которой узнал, что это едет местный чиновник по беспрогонному билету, в котором однако же не упомянуто о женщине и ребёнке. Надо думать, что путешественник этот отправляется куда-нибудь на побывку, так как о служебном значении его поездки, по поводу нахождения при нём двух женщин и ребёнка не могло быть и речи. Эти четыре лица грузно уместились в наполненную разным скарбом повозку, оставив для ямщика маленький кусочек облучка. Тройка побежала по песочку, и почтовый колокольчик зазвенел миру о местных семейных порядках…
— Отчего же вы, спросил я хозяина, не требуете с таких господ, по крайней мере, прогонных денег?
— Помилуйте — какие тут деньги? Потребуй — так и не разделаешься…
Да, правда. Лучше маленькое отдать, чем большое потерять. И пришла мне на память статья, давным-давно напечатанная в одном из частных донских изданий, озаглавленная таким образом: «Заседательская борона на почтовых». В ней довольно пространно излагалось, как местный заседатель пересылал купленную им, или каким другим способом приобретённую, борону на свой земельный участок, для чего употреблялись земские лошади с проводником. Борона, проследовала несколько станций и целёхонькой была доставлена к месту назначения. Это происшествие было в дореформенное время; в пореформенный же период таких посылок делать невозможно, ибо «смех страшит и держит стыд в узде»...
Теперь можно перевозить только живой товар, да и то с оглядками. Прогресс, чёрт возьми!
Должность заседателя
От заседательской бороны не худо перейти к личности самого заседателя. В одном из произведений французского драматурга выведен английский трагик Сюлливан, который в горькие минуты раздумья, спрашивает: «Что такое актёр в Англии?» И сейчас отвечает: «Участь его — презрение». Так же точно спросим и мы: «Что такое заседатель на Дону, то есть становой?». И тотчас же ответим: «Участь его — презрение». И вот почему. Участок его простирается на большое пространство — 50, 80, 100 квадратных вёрст, а в степных местностях и больше; наполнен он разношёрстным населением, с частью которого надо управляться одним образом, с другой — другим, с третьей — третьим: обязанностей сто тысяч, прав в тысячу раз меньше. На его плечах, вцепившись в его тело, — тело самого низшего, а следовательно и ответственного органа, лежит: взыскание разных недоимок и сборов, наблюдение за путями сообщения, предупреждение и пресечение преступлений, преследование по горячим следам и предварительное дознание, наблюдение за содержанием в чистоте рек, колодцев, учреждение и поддержание порядка на ярмарках, принятие первоначальных мер на случай появления людских и скотских болезней, содействие податным инспекторам, акцизным чиновникам, наблюдение за хлебными магазинами, исполнение всевозможных распоряжений всевозможных начальников по разным делам и прочее.
По всему этому морю дел заседатель должен передвигаться с места на место, и скажите — найдётся ли хоть один день в месяце, когда он мог бы отдохнуть спокойно? Праздники и будни для него не имеют ровно никакой разницы; семью свою он видит редко — и то урывками, когда, возвратившись в свой стан, начинает пересматривать кучу бумаг, полученных в его отсутствие, или подписывает такую же кучу ответов, приготовленных ему письмоводителем. А ведь и заседатель — тоже человек; у него и семья, и домашние дела, и право хоть на какой-нибудь отдых. Одинокая тысяча рублей, из которой он отделяет на наём письмоводителя 200, а с прокормом и 300 рублей, не обеспечивает существования его семьи… Бодрость духа, часто подвигающая человека на непосильный труд, пропадает у заседателя от частых устных или письменных выговоров и угроз за нескорое исполнение предписаний по многосложным делам. Ад сидения в тряской земской повозке во время жары или слякоти уподобляется аду чтения бумаг, приходящих с разных концов, то есть аду беспокойства, получаемого или от разных замечаний по пустым случаям или от необходимости немедленных сборов для поездки туда, откуда только что вернулся… Не всегда чисто одетый, с проглядывающим сквозь платье потом — летом, или промокший до костей и посиневший от холода — осенью и зимой, полуголодный, разбитый долгой тряской в дороге — вот страдальческий образ заседателя, желающего служить честно и исправно. Бросивший такую службу с отчаяния или прогнанный за неисправность с должности, он теряет веру в людей и самого себя и затихает в забвении.
Увеличение количества заседательских участков, следовательно уменьшение пространства их, — прибавка к содержанию и выдача особой суммы на наём письмоводителя, должность которого должна быть коронной, — вот первоначальные условия для смягчения тяжкой доли заседателя, а теперь «участь его — презрение», ибо он не в состоянии даже сносно удовлетворить требований ни службы, ни начальства, ни частных лиц.
Пришлось мне наткнуться на одного заседателя, вполне «чистого» человека, не лишённого заметной доли порядочности, и удивиться, — разумеется, втихомолку, что он служит в такой должности. Но, при разговоре с ним, я узнал, что он, прослужив без малого два года, оставляет свой пост по совершенной невозможности быть исправным и честным, хотя не имеет ровно никаких средств к существованию и весьма нуждается даже в пятисотрублёвом окладе. Выходит, что на этом посту в настоящее время может служить только человек или погоняемый безысходной нуждой, или совершенно равнодушный к своей узаконенной медленности и к тяжести тех нравственных потыканов и ругательств, которые сыплются на него со всех сторон. Меч правосудия ещё может подняться на такого сюжета, но опуститься на него не имеет права, если при силе ещё можно предполагать право.
Крестьянские порядки
Крестьянское самоуправление существует более 30 лет и родилось вместе с освобождением крепостных людей; если принимать во внимание степень нравственного развития крестьян, то надо сознать, что пространство их «государственного управления» довольно большое, весьма большое и на первое время из свободной жизни едва-ли удобоваримое для их желудков. Но это вопрос академический, по поводу которого можно спорить. Обратимся к действительности.
Крестьянин, состоя под начальством множества лиц и учреждений, управляется, однако, сам в своих домашних делах. И это предоставленное ему законом право даже и при неразвитости обывателя, забитого крепостным положением, могло бы с успехом служить для его нравственного и экономического развития, но отсутствие непосредственного наблюдения за его общественной жизнью делает то, что право это часто становится ему во вред. Присутствия по крестьянским делам учреждения коллегиальные, далеко стоящие от крестьянина, составленные из лиц, отягчённых отправлением своих прямых служебных обязанностей. Предводитель дворянства — председатель, окружной атаман и почётный мировой судья — члены. У первого чуть не 10 председательств в округе, второй — всецело занят военной и гражданской частями окружного управления; почётный же мировой судья всегда может уклониться от командировки по округу, сославшись на необходимость присутствия в съезде мировых судей. Остаётся единственный человек — это непременный член присутствия, у которого или два округа Хопёрский и Усть-Медведицкий, первый и второй Донские, Черкасский и Ростовский, или же, если и один округ, то с 50 (Таганрогский) или 38 (Донецкий) волостями.
В первом случае непременный член угрожает не численностью крестьян, а огромным пространством, которое он должен проезжать в целях серьёзного наблюдения за жизнью крестьянского населения: Хопёрско-Усть-Медведицкий район, начавшись от реки Чира, оканчивается верховьями Хопра — с одной стороны и от Воронежской губернии с запада (слобода Солонка) до реки Купавы — на границе Саратовской губернии. А кто хорошо знаком с картой Донской области, тот поймёт, что этот район добрая треть Донской области. То же самое, и даже более, надо сказать и о заведывании волостями первого и второго Донских округов, лежащими между Доном (недалеко от Семикаракорской станицы — Кузнецовская волость) и станиц Трёх-Островянской и Сиротинской (Бузиновская волость) — это с одной стороны и от Манычских соляных озёр (Манычско-Грузская волость) до границ Усть-Медведицкого округа (волость Добринская).
Только два непременных члена имеют по одному округу, но в Таганрогском районе 50 волостей, а в Донецком 38 и эти чиновники всецело поглощены исполнением поручений по крестьянским делам, которых так много, что почти не остаётся времени для наблюдения за действиями крестьянского самоуправления. От такого органического недомогания отделаться нет возможности, и если у нас введётся и хорошо пойдёт институт земских начальников, то только тогда крестьянская часть населения страны может получить поддержку в удовлетворении нужд самоуправления, находящегося теперь в руках или неграмотных волостных старшин и сельских старост и отчасти пьяных, отчасти мошенниковатых писарей разных названий.
В Усть-Медведицком округе, от которого я уклонился несколько, те же грехи в крестьянском управлении, как и везде. Из восьми волостей его, в весьма немногих замечается нечто подобное порядку и исправности, в остальных же — одна причина: невозможность иметь над местным управлением постоянный контроль характеризует неприветливый колорит местных деятелей — старшин, старост и писарей. В одном месте, при неграмотном и нераспорядительном старшине, всем делом заведует писарь, становясь властью единоличной; в другом грамотный и в руки собирательный старшина — всему голова, и значение писаря обращено в ноль; в третьем пьяный староста и ничтожный по своей грамотности и характеру сельский писарь служат тормозом и волостному правлению при исполнении разных обязанностей, и все вместе — горький плод отсутствия серьёзного наблюдения по причинам о которых я сказал выше. Вся такая неурядица ложится тяжёлым гнётом на крестьянина, от которого, поэтому, нельзя ожидать никакого успеха ни в чём. Если ко всему сказанному вы присоедините недавние бедствия — неурожай, холеру и скотскую чуму, то картина выйдет полная.
Начальник спрашивает у одного сельского старосты:
— Бываешь ты в кабаке?
— Точно бываю и часто бываю — за недоимщиками, значит, смотрю.
— А допьяна там напиваешься?
— Бывает, только не часто.
— А как?
— Да не часто… недоимщиков, значит, не найдёшь там, ну, и выпьешь…
— Так, со знаком на груди, и напьёшься?
— А как же? Его, сказывают, николи снимать нельзя… Ответ дашь…
— А когда ты при знаке и пьяный, то ответа не дашь?
— Хто ж его знает… Должно, надо и за то отвечать…
Старшина, в той же слободе живущий, присутствуя при таком разговоре, улыбается, глядя на наивные объяснения своего подчинённого. Точно это дело к нему, старшине, и не относится.
В одной волости, где неграмотный старшина, а потому писарь всё забрал в свои руки, жалуются приехавшему начальнику, что писарь выдал паспорт жене без согласия мужа, также, что волостное правление завело переписку о розыске ушедшей от местного дьякона работницы. Начальнику пришлось очень долго доказывать, что в первом случае нарушен прямой закон, а во втором, что не дело волостного правления чинить розыски прислуги, оставившей своего хозяина. В этой же волости, вместе с тем, крайняя медленность в исполнении судебных решений — точно это не дело волостного правления, а в сущности волосного писаря. Такие блукания крестьянских властей — более или менее повсеместны, и поставить им преграду можно только новым, с хорошим составом, учреждением. При существующей обветшалой оболочке, может быть много желания для исправления к лучшему, но нет путей, а потому желания останутся желаниями и даже благочестивыми, но из них, как известно, сделана мостовая в будущем жилище нераскаявшихся грешников.
Владения Ефремовых, графов Шуваловых, Чернушкиных, Поздеевых
Северная часть Усть-Медведицкого округа заключает в себе крупные помещичьи имения, которые отделяются друг от друга казачьими станицами. После Себряковского округа, если следовать вверх по Медведице, через несколько станичных юртов, лежит слобода Даниловка с хуторами, где живут бывшие крестьяне Ефремовых, потомков знаменитых донских атаманов прошлого столетия, Данилы и Степана Ефремовых. Перед освобождением крестьян все Ефремовские имения сосредоточены были в руках одного наследника и заключали в себе 50 000 десятин земли в разных округах области. Слобода Даниловка — богатое село, близ которого большая водяная мельница, принадлежащая теперь одному из наследников Ефремовых. Из этой слободы вышло семейство Мордовцевых, в составе которого был теперешний писатель-историк Д. Л. Мордовцев, получивший первоначальное образование в Усть-Медведицком окружном училище, в начале сороковых годов. Отец его, бывший крепостной Ефремовых, впоследствии уволенный ими на свободу, и похоронен в ограде даниловской церкви, где на его могиле находится памятник.
Ещё на 25 вёрст повыше лежит слобода Орехова — имение графов Орловых-Денисовых теперь перешедшее к графине Шуваловой. Это последнее донское крестьянское поселение, отделяющееся от соседней Саратовской губернии юртом Островской станицы. Владельцы этого имения, в котором роскошная помещичья усадьба, никогда не живут в ней. Немец-управитель и управляет этим имением, и занимает в нём барское помещение, где живёт настоящим барином. Всё это, вероятно, делается для сохранения престижа власти.
Если с северной части Медведицы спуститься на юг, на реку Арчаду, где находятся две значительных слободы: Чернушевка господ Чернушкиных и Гулеевка (возможно Гуляевка) — бывшее имение Позднеевых, то нужно прорезать некоторые станичные юрты и войсковой участок. На этом последнем находится 600 десятин земли, орошаемой искусственным образом и дающей баснословные урожаи. Это — единственный на Дону оазис, который, благодаря энергии умершего М. И. Жеребцова, а особенно сына его Александра, может быть назван образцовым клочком земли, куда следует поехать всем нашим крупным сельским хозяевам, и именно для того, чтобы поучиться делать многое почти из ничего. Жаль только, что участок земли, на котором практикуется орошение, лежит в таком захолустье.
Здание, где помещается Чернушевское волостное правление, находясь на возвышенной плоскости, скорее на полугоре, образец заброшенности. Если два три человека, разбежавшись с горы, дружно толкнут руками в его стену, оно наверно скатится с горы. Давным давно построенное, с дырами там и сям, с плохими дверями и окнами, оно не способно вместить в себя живых людей в зимнее время, ибо чернила, уж на что редкое снадобье, а замерзают в нём; бедность местного волостного общества велика в такой мере, что не может дать капитала не только на постройку нового здания, но даже на починку старого. Прекрасный помещичий дом, тенистые сады и гостеприимство владельцев этого имения значительно умеряют отчуждённость от остального мира, в которой чувствует здесь себя непривыкший путник. Но эта отчуждённость скоро исчезает, когда вы, через несколько вёрст, приезжаете в хутор Фролов, мимо которого проходит Грязе-Царицинская железная дорога. Сейчас вы почувствуете запах Европы и воспрянете духом. Свисток паровоза точно говорит вам: не отчаивайся, завтра же можно доставить тебя на свет Божий.
Но мне пришлось перерезать железную дорогу, снова погрузиться в отчаянную глушь. Всё занято здесь своей злобой дня и ему нет дела ни до умственной жизни, ни до успехов человечества. Когда попадаешь в такую тьму, то всякий противоположный гнилому настроению случай бьёт в нос также резко, как отрыжка после выпитого шампанского. На одной станции я случайно разговорился с одной попадьёй, которая, как оказалось, окончила гимназический курс и не лишена живого мировоззрения. «Чувствуешь, говорит она, как погружаешься в тину, и как эта тина тебя засасывает — и не имеешь сил освободиться». Да. А ещё хуже, что осознаёшь это. Лучше бы кругозор свой ограничить стенами своего дома. По крайней мере не страдал бы. Между тем, глаза невольно смотрят дальше, сердце чувствует больше, ум требует обмена мыслей и общения, а цепи долга, приковывающего к месту, грузно давят плечи. Куда бежать? Кому пожаловаться? Откуда ждать помощи? Что я мог сказать в утешение существу, заживо схороненному? Кроме банального пожелания не поддаваться засасывающей тине, сказать нечего. Но сказать то легче, чем слушать. Сказал — и уехал, а тот, кто слушает, оставайся и борись с этой тиной, да сам, один без постороннего участия. И да поможет Господь всем таким душам, бесприютно метущимся по пустыне!
Медведицкие пески
Начались пески, которые провожали меня до самой Усть-Медведицы. Неужели нет средств остановить их распространение? Некоторые хутора и части слобод совсем засыпаны этим передвижным материалом, для которого нет ни суда, ни управы. Мне пришлось на Медведице встретить несколько мест, где когда-то находились зажиточные усадьбы, о которых можно судить по остаткам садов с прекрасными плодовыми деревьями. В Донецком округе есть войсковые земли, качество которых, от нанесённого песка, изменилось в короткий срок. На Медведице и Арчаде есть прекрасные леса, которые хотя и ограждают эти реки, но на передвижение песка по полям не имеют ровно никакого влияния. Умудриться и не пожалеть денег, да засадить бы эти песчаные пространства кустарником, который препятствовал бы песку переноситься с места на место…
Усть-Медведица вся вылезла на гору, а внизу осталась только старая станица, то есть заброшенная её часть. Новое — всё незнакомое, старое еле дышит. Кроме всего уездного, в этом пунктике имеется клуб, где, естественно, царят одни карты. По праздникам собирается много публики в клубный сад, где происходят танцы под особый оркестр. Есть приезжие из Петербурга. Весело ли им в Усть-Медведице — это вопрос, но она довольна тем, что к ней приезжают из столицы. При клубе порядочная кухня и сносный буфет, за которым стоят не лишённые грации интеллигентные буфетчицы. В этом Усть-Медведица на только догнала, но даже опередила Черкасск. Относительно стоимости «фишки» Усть-Медведица выше. Там и ставка больше, и шаржировка. Вообще — успех. Что же касается до «засасывания тиной», то есть отсутствия признаков умственной жизни, то в этом она может поспорить с Новочеркасском и даже дать ему несколько очков вперёд. Но это преимущество она получает потому, что в ней представителей интеллигенции меньше, чем в Новочеркасске, где каждый образованный человек, окончивший курс наук даже в высшем учебном заведении, считает себя исправно исполняющим свои житейские обязанности, если к служебному труду он прибавляет ежедневный клубный труд, освежающий и укрепляющий его душу и его мысли… Дальше этого не идёт и Усть-Медведица, вероятно, по пословице: «Каков поп, таков и приход».
Дорога из Усть-Медведицы в южную глубь этого округа, уже настоящую глушь, привела меня в Распопинскую станицу, где я, между прочим, услышал, что несколько времени назад, в юрте соседней, Клетской станицы, в одной из котловин Дона, на самом дне этой реки, опознана потонувшая барка старинных времён. Смельчаки достают из неё некоторые вещи — какие-то невероятной величины гвозди и другие предметы из железа. Некоторые думают, что барка эта везла Петру I воинский материал под Азов; но это, разумеется одно предположение. Об этой находке местное управление, будто бы, донесло в Новочеркасск, но распоряжений оттуда ещё не последовало.
Прорезав реки Куртлак и Цуцкан, я очутился на Чиру, близ Чернышевской станицы в слободе Чистяковке. Река эта изобилует прекрасными затонами, полуостровами и островами. На одном из таких затонов, почти полуострове, находится прекрасный фруктовый сад на пространстве 11 десятин, окружённой с одной стороны Чиром, с другой Двуречкой, купленный частным лицом за 1000 рублей. Истинно поэтическое место это даёт очаровательное уединение, где река Чир, обладая песчаным дном, представляет прекрасное купанье. Такой же точно, но уже совсем остров, весь покрытый фруктовыми деревьями, встретил я на той же реке в хуторе Боковом. В Чистяковке живут те же помещики, которые владели тамошними крестьянами до их освобождения.
После их гостеприимного крова, где я услышал много рассказов из недавнего донского прошлого, я выехал из Усть-Медведицкого округа, прорезав его в разных направлениях.
Взамен перенесённых дорожных неудобств, пришлось привезти с собой оттуда интересный материал, внятно говорящий о жизни местного населения. Заброшенность и косность — вот ей девиз…
А. К.
Газета «Приазовский край» № 210-211 от 18-19 августа 1893 года.
- Стихотворение Александры Васильевны Себряковой.
Навигатор ← Усть-Медведицкий округ