Родная деревня моя давно опустела. Одни жители разъехались, другие упокоились в земле сырой. Со временем дома поглотил лес, будто сама природа решила стереть следы человеческого бытия.
С юных лет я покинула отчий край, но в отличие от других беглецов, возвращалась сюда каждый год. Даже когда сквозь крапиву и бурелом едва угадывались контуры улиц, я пробиралась на погост навестить бабушку и родных, чьи кости покоились под мшистыми камнями.
Страшила мысль, что лес поглотит и кладбище. Но деревья, словно по велению незримой силы, обступали его полукругом, не смея переступить черту. Тропинки меж могил оставались чистыми, будто незримые стопы вытаптывали их каждую ночь.
В тот день я привезла блины, испечённые по бабушкиному рецепту. Аккуратно выложила стопку на холмик, присела на корточки, шепча слова, которые так и не успела сказать при жизни. Сумерки сгущались, когда я вернулась к мужу, ждавшему в машине. Михал, чужеземец для этих мест, всегда ворчал, но возил меня без него я бы заблудилась в чащобе.
Машина не завелась. Пока муж копался с проводами под капотом, я не выдержала рванула обратно, будто что-то позвало. Тропа вилась змейкой, кусты цеплялись за подол. И вдруг сквозь листву мелькнули силуэты. Четверо. Сидят на бабушкиной могиле и… едят мои блины!
«Эй!» вырвалось само собой. Я вломилась в полынью, сметая ветви. «Кто вы такие? Это же для бабушки!» голос дрожал от ярости. Незнакомцы вздрогнули. Один, худой, в потрёпанном костюме времён царя-батюшки, поперхнулся крошкой. Рядом мужчина в гимнастёрке, будто сошёл с военного плаката. Третий, в кепке-«аэродроме» и клетчатой рубахе, напоминал хулигана с окраин 70-х. А женщина… учительница? В строгом платье, с пучком седых волос.
«Вы… вы… как вам не стыдно?!» зашипела я, тыча пальцем в незнакомку. Та лишь развела руками, смущённо опустив взгляд.
«Это вы стряпали?» бородач в сюртуке облизнул пальцы, словно на пикнике. Кивнула, сжав кулаки.
«Шедевр, хрипло рассмеялся он. Каждый раз удивляете».
«Как… каждый раз?» мороз пробежал по коже. Значит, все эти годы…
Тут ветер рванул с реки, закрутил листву. Я зажмурилась а когда открыла, на могиле осталась лишь тарелка… пустая.
«Я пеку их для бабушки! Это поминальные блины!» голос сорвался в крик, эхом разлетевшийся меж могил.
Интеллигентная дама в платье с кружевным воротничком мягко улыбнулась: «Поминать дело благое. Только вашей бабушки здесь давно нет».
«Не пропадать же добру!» подхватил гопник, слизывая каплю мёда с ладони. Его кепка-«аэродром» криво съехала набок.
«Как это нет?» я замерла, чувствуя, как земля уходит из-под ног. «Она здесь похоронена!»
«Кто может уйти - уходит, загадочно протянула дама, переглядываясь с мужчиной в гимнастёрке. Мы же… застряли».
«Сорок пятый год, хрипло пояснил военный, проводя пальцем по ордену на груди. Осколок догнал. А они…» кивнул на бородача в сюртуке.
«Конь лягнул, тот вздохнул, поправляя пенсне. Век девятнадцатый, барин мой тогда новую упряжь пробовал…»
«Вы… призраки?» выдохнула я, цепенея.
«Ага! гопник щёлкнул языком. В семьдесят девятом на «Яве» в речку нырнул. Фото глянь!»
Он указал на покосившийся памятник. На потрескавшейся эмали юноша в клёшах, точная копия хулигана, доедавшего последний блин. «Павел Потапов. 1956-1979».
«Не верю! заломила руки. Привидения не едят!»
«А мы особенные, бородач облизнул усы. — Кто поминальную снедь отведает, тот на часок плотью обрастает».
«Врете! Вы просто бомжи!» — выпалила я, но дама лишь нахмурилась: «Словечко-то какое диковинное…»
Тут ветер донёс голос мужа. Я обернулась — и застыла. Над могилой висела лишь пустая тарелка.
«Где блины?» — Миша высветил фонарём холмик.
«Под цветами», — соврала я, глотая ком в горле.
На обратном пути смеялась сквозь слёзы. В следующий раз испеку вдвое больше. Со сметаной.