Люди уверены, что делают мир лучше, когда его меняют. Но кто решает, что действительно красиво, а что просто новое? Эта история — взгляд со стороны того, кто видел всё и знает цену перемен.
Я всегда знал, что живу в правильном месте. Здесь было всё, что нужно интеллигентному существу с утончённым вкусом: виноградник, отбрасывающий ломаную тень, старая деревянная лавка, на которой можно было спокойно расположиться, не опасаясь вторжения, и море, шумевшее в такт мыслям.
Набережная не была идеальной. В этом и заключалось её совершенство.
Когда-то здесь можно было просто быть. Люди не приходили сюда, чтобы что-то делать. Они не суетились, не пытались осмысленно потреблять окружающее пространство, не устраивали соревнований, кто громче расскажет о своих впечатлениях. Они сидели. Молчали. Читали.
Я помню старика, который неизменно приходил сюда по утрам с книгой. Его лицо выражало то самое безмятежное удовлетворение, которое свойственно только тем, кто ничего не ждёт от мира, кроме того, что он и так готов дать. В его книгах, должно быть, были ответы на все вопросы, потому что он никогда не задавал новых.
Я помню музыканта, который появлялся на закате и вытягивал из своей гитары звуки, похожие на ветер. Они не были громкими, не требовали внимания, но если ты их слышал, то не мог не остановиться.
Я помню женщину, которая каждый день сидела на той самой лавке и кормила чаек. Она никогда не смотрела на телефон, не считала минуты до следующего события в своей жизни. Она просто существовала в этом моменте, делая его полноценным.
А ещё я помню тех, кто приходил сюда, чтобы просто смотреть на море. Они не фотографировали его. Они не пытались сделать его фоном для своих лиц. Они смотрели. А море, как известно, любит, когда на него просто смотрят.
Мой мир был устроен разумно. Люди не пытались улучшать его, потому что понимали: улучшать можно только то, что несовершенно.
Моё кафе тоже было правильным. Старые деревянные столы, запах кофе и теплоты, исходящей от каменных стен. Здесь можно было сесть в уголке и наблюдать за миром, оставаясь частью его, но не растворяясь в нём.
Я жил здесь долго. Достаточно долго, чтобы знать: если что-то работает, его не трогают. Это же очевидно.
Но люди редко довольны тем, что просто хорошо.
И именно это стало началом конца.
Я заметил первые признаки опасности, когда по набережной стали ходить люди в касках. Они смотрели по сторонам с выражением удовлетворённой обречённости, будто уже видели перед собой новую, улучшенную версию этого места, а старое – просто неприятное препятствие. Они шептались, кивали, делали записи в блокнотах. У одного был планшет, и он, щурясь, тыкал в него пальцем, словно судья, выносящий приговор.
Потом появились оранжевые ленты. Они обвили собой часть набережной, как паутина. Это было тревожным знаком. Люди редко делают что-то без разрушения.
Я сел на своей лавке и внимательно наблюдал за происходящим. Один из рабочих, проходя мимо, взглянул на меня, но быстро отвёл глаза. Хороший инстинкт. Он явно чувствовал мой немой вопрос: ты точно уверен, что знаешь, что делаешь?
Через день появились первые вывески про реконструкцию. Огромные баннеры, радостно сообщающие, что скоро здесь станет красиво, современно и удобно. Я посмотрел на них долго, потом взглянул на море, которое продолжало быть прекрасным без всяких реконструкций, и ещё раз посмотрел на баннер. Нет, я точно чего-то не понимаю в этой жизни.
Люди хотят изменить то, что прекрасно в своей несовершенности. Они жаждут симметрии, блеска, новизны, но не понимают, что именно в лёгкой небрежности и скрыта настоящая гармония. Виноградник, переплетающийся с коваными решётками, лавочки, на которых осталась память тысяч разговоров, старые фонари, свет которых мягко отражался в лужах после дождя. Они хотят стереть это и заменить на идеально выверенные линии, новые материалы, правильные формы.
Я видел, как люди, которые раньше просто сидели и смотрели на море, теперь останавливались перед вывесками и читали. Некоторым нравилась эта идея, они оживлённо обсуждали, как всё будет выглядеть. Но я заметил тех, кто молча качал головой. Им, как и мне, не нужно было ничего нового.
Ко мне подошёл один из старожилов набережной, тот самый мужчина, который читал книги. Он сел рядом и вздохнул.
– Коту-то ладно, – сказал он. – А я ведь уже не привыкну.
Я не стал спорить. Он сказал правду. Я привыкну. Мне достаточно будет найти новый уголок, новое место для наблюдений. Но я всё равно помню.
Прошло ещё несколько дней, и я понял, что пора начинать беспокоиться всерьёз. Исчезли скамейки. Они просто пропали, словно их никогда не было. На их месте остались голые пятна земли, которые скоро тоже должны были исчезнуть под плиткой.
Забор, в котором был мой удобный лаз, заменили временной перегородкой. Я, разумеется, нашёл новый путь, но сам факт был неприятным. В мире, который мне нравился, ничего не мешало двигаться туда, куда хочется.
Официант из кафе, в котором я жил, поставил передо мной миску с едой и присел рядом.
– Ну что, философ, – сказал он. – Скоро будет красиво.
Я посмотрел на него, как на идиота.
Красиво? Люди любят это слово, но редко понимают, что оно значит. Для меня красота – это старый стул у стены, на котором так удобно дремать. Это разбросанные по полу лепестки цветов после ветреной ночи. Это звук шагов на деревянном настиле, который теперь заменят безликим покрытием.
Красиво… Для кого?
Набережная теперь напоминала пациента перед операцией. Обездвиженная, обмотанная бинтами строительных лент, с вскрытыми плитами и обнажёнными корнями деревьев.
Я видел, как старик с книгой подошёл к одному из рабочих и спросил:
– А зачем?
Рабочий пожал плечами.
– Ну, так решили.
Вот оно – объяснение века. Так решили. И кто-то посчитал, что этого достаточно.
Я подошёл ближе и сел рядом со стариком. Это был мой первый жест солидарности.
Потом я видел туристов, которые пытались ходить по набережной, уворачиваясь от строительных заграждений. Они хмурились, переглядывались и говорили:
– Раньше тут было лучше.
Я молча соглашался.
Но никто их не слушал.
Я проснулся не от солнца, мягко пробирающегося сквозь виноградные листья, и даже не от аромата кофе, который обычно разносился из кафе. Меня разбудил звук. Глухой, рвущий воздух, как будто кто-то пытался выкорчевать саму историю этого места.
Техника.
Я знал, что этот день наступит, но всё же надеялся, что его не будет.
Я выбрался из своей любимой тени и вышел на набережную. Она уже не была похожа на себя. Там, где ещё вчера люди пытались лавировать между ограждениями, теперь не было даже этого. Оранжевые ленты порваны, скамейки исчезли, деревья, которые давали тень, вырваны с корнем.
Я остановился.
Где мой угол? Где тот самый мир, в котором можно было просто существовать?
Я посмотрел направо – там работал экскаватор. Его ковш поднимал куски старого настила, разбрасывая их, словно ненужные обломки прошлого.
Я посмотрел налево – группа людей в жилетах что-то обсуждала, водя руками в воздухе, словно уже рисовала идеальную картину будущего.
И я понял: началась война.
На меня никто не обращал внимания. Люди ходили в своих жёлтых касках, отворачивались, когда я пересекал их дорогу. Они боялись встретиться со мной взглядом. Наверное, инстинкт подсказывал им, что у меня есть вопросы, на которые они не могут ответить.
Один рабочий нёс новую плитку. Я сел у него на пути.
Он остановился. Посмотрел на меня.
– Ну что, котяра, убирайся, – сказал он, но без агрессии. Просто как будто ему сказали, что так надо.
Я не двинулся.
Он переместил плитку в другую руку и попытался сделать шаг в сторону. Я сделал то же самое.
Мы постояли так несколько секунд. Он растерялся, словно я предъявил ему счёт за моральный ущерб.
– Давай без этого, – пробормотал он и всё-таки обошёл меня.
Но я знал, что я выиграл. Он ушёл первым.
На месте моего любимого уголка кафе стоял мусорный контейнер. Чёрный, с наляпанной белой краской надписью, сделанной явно человеком, который ненавидит свою работу. Я подошёл ближе.
– Кофе с собой? – услышал я голос официанта.
Я посмотрел на него. Он выглядел довольным.
– Вижу, ты не в восторге, – сказал он, присаживаясь рядом.
Я не моргнул.
– Да ладно, ты же привыкнешь. Все привыкают.
Я перевёл взгляд на набережную, которая больше не была моей.
Старик с книгой стоял в отдалении. Он уже не пытался спрашивать, зачем всё это. Он просто смотрел. Я знал этот взгляд.
Я видел, как туристы подходили к краю разрушенной набережной, переговаривались между собой.
– Раньше тут было лучше, – сказала женщина.
– Да, но теперь зато красиво, – ответил её спутник.
Я посмотрел на него с выражением, которое мог понять только старик с книгой.
Потом появился человек с камерой. Он поставил треногу, поднял дрон.
– Будет офигенный вид, – сказал он.
Я посмотрел на него. На его экране уже не было разрушенной набережной. Только перспективы нового, гладкого, аккуратного будущего.
Я понял, что он не видит того, что вижу я.
Я развернулся и ушёл обратно в кафе.
Я услышал, как официант за моей спиной пробормотал:
– Тоже мне, философ.
Да. Именно.
Я знал, что люди не остановятся. Они никогда не останавливаются. Они считают, что их изменения — это прогресс, что любое движение вперёд всегда лучше, чем покой. Они думают, что знают, как должно быть правильно.
Но я знал другое.
Именно поэтому я вышел на улицу в тот день с одной-единственной целью — показать им, что они ошибаются.
Мой первый метод был прост. Я сел перед трактором.
Не так, как это делают собаки, радостно виляя хвостом, или как голуби, которые всегда успевают улететь в последний момент. Я сел с достоинством.
Водитель посмотрел на меня.
Трактор замер.
Рабочий в кабине моргнул, потер переносицу и, сделав вид, что ему просто нужно что-то проверить, вылез из машины.
— Чёрт, — пробормотал он, глядя на меня.
— В чём дело? — спросил кто-то издалека.
— Кот.
— Ну и что кот?
Он почесал затылок.
— Он... сидит.
Это был тот случай, когда молчание громче крика.
Они пытались меня прогнать. Один махнул рукой, другой сделал шаг вперёд, но не дошёл. Какой-то инстинкт остановил их. Возможно, дело было в том, как я смотрел на них.
Это был взгляд существа, которое здесь живёт, и существа, которое здесь временно. И все понимали, кто из нас кто.
В конце концов, рабочие посовещались, а потом решили:
— Перекур.
Я наблюдал, как они уходят.
Первый раунд за мной.
Но я знал, что одной победы мало. Люди упрямы.
Значит, пора переходить ко второму методу.
Я подошёл к группе людей, которые стояли неподалёку, обсуждая реконструкцию. В центре был мужчина, который громче всех говорил:
— Ну, вот будет цивилизованно! Красиво, аккуратно. Все будут довольны.
Я сел рядом с ним.
Я не издал ни звука. Я не двинулся. Я просто смотрел.
Он почувствовал это. Поначалу не придал значения. Потом посмотрел на меня.
— Чего? — спросил он.
Я продолжал смотреть.
— Ну? — в голосе уже звучало раздражение.
Моя тактика работала.
— Я вообще люблю котов, — сказал он.
Хорошая попытка.
— Но вот чего ты смотришь так, а?
Ты знаешь, почему, человек.
Наконец, он не выдержал.
— Да ладно вам, ну и что, что раньше было хорошо? Теперь будет по-другому, но не хуже. Люди привыкнут.
Вот она, ошибка.
Я видел старика с книгой, который стоял неподалёку и наблюдал за нашей сценой.
— Они забудут, — сказал он тихо.
Я посмотрел на него, и он понял, что мы с ним одной породы.
Да, люди забудут. Они привыкнут. Они перестанут вспоминать, как было раньше. Они начнут считать, что так и должно быть.
Но я не забуду.
Никогда.
Последний метод был самым простым. Я просто лёг в тени виноградника.
Это была демонстрация того, что всё, что они делают, бессмысленно.
Какие бы они ни ставили заборы, какие бы они ни клали плитки, какие бы они ни меняли лавочки — я всё равно останусь здесь.
Рабочие не обращали на меня внимания. Но я знал, что это временно.
Я чувствовал, как вокруг всё меняется.
Но я никуда не собирался уходить.
Я наблюдал за людьми, как за волнами. Они приходили, уходили, несли с собой шум, движение, какие-то надежды, а потом растворялись, будто их никогда не было.
Сначала они ворчали.
– Ну, раньше тут было лучше.
– Всё сломали, а нового ещё нет.
– Кто вообще это придумал?
Но прошло время, и волны стали тише.
Люди начали привыкать.
Я видел, как туристы, которые вначале крутили головами в поисках исчезнувших лавочек, теперь садились на новые, гладкие, с идеальным покрытием.
Я видел, как местные, которые ещё недавно качали головами, теперь пожимали плечами.
– Ну, теперь зато красиво.
Это были самые страшные слова.
Я сел на старом месте, где раньше стояли деревянные столы, за которыми пили кофе, читали книги, обсуждали погоду, не спеша, как это принято у людей, которые никуда не торопятся.
Теперь здесь было другое кафе.
Не то чтобы оно было плохим. Оно было… стандартным.
Новые столики блестели на солнце, официанты носились с планшетами, всё работало идеально.
Но это было кафе, которое могло стоять в любом городе. В любой стране.
Кафе, у которого не было прошлого.
Я почувствовал, как что-то изменилось в воздухе.
Раньше люди здесь сидели просто так. Они могли смотреть на море, слушать, как чайки переговариваются в небе, как играет уличный музыкант.
Теперь они приходили сюда делать фотографии.
Я видел, как молодая пара уселась за столик, выровняла телефоны, сделала несколько снимков, проверила, достаточно ли удачный угол, потом посмотрела друг на друга, улыбнулась и встала.
Они не выпили ни глотка из своих чашек.
Я смотрел на этот спектакль, понимая, что вот оно, настоящее лицо перемен.
Не снос зданий, не новая плитка, не отсутствие старых лавочек.
А то, что исчезло настоящее.
Я не заметил, когда именно это случилось, но уличный музыкант больше не приходил.
Тот старик, который читал книги, не появился на новой набережной.
Женщина, которая кормила чаек, больше не приходила на своё место.
Их никто не выгонял. Их просто стало нечему здесь держать.
Я видел, как официант из моего кафе суетился, подстраиваясь под новых клиентов.
Те, кто приходил раньше, знали, что можно подождать лишние пять минут, потому что никто никуда не торопится.
Теперь все требовали быстро.
– А что у вас самое фотогеничное? – спросила девушка в модной одежде.
Я посмотрел на неё так, как умеют смотреть только коты.
Официант на секунду замялся, но потом справился.
– Капучино с красивой пенкой и французский круассан.
Она кивнула, и через минуту фотографировала чашку с кофе.
Я отвернулся.
Люди привыкают.
Они могут возмущаться, жаловаться, ностальгировать, но в итоге они забывают.
Новая набережная стала нормой.
– Всё-таки хорошо сделали, – сказал кто-то за соседним столом.
– Да, сначала было непривычно, но теперь...
Я не слушал дальше.
Я видел, что они уже приняли это.
Но я нет.
Я не забуду, как было.
Я всё ещё помню звук старого деревянного настила, по которому люди ходили босиком.
Я помню тень виноградника, скользящую по стенам в конце дня.
Я помню старые камни, на которых сидели и просто смотрели на море.
Я видел, как всё это исчезло.
Но я остался.
Я снова сел в своей привычной тени, как будто ничего не произошло.
Потому что, в конце концов, что бы они ни переделали, я всё равно остаюсь здесь.
Я сидел в тени и смотрел на новую набережную.
Она была аккуратной. Она была современной. Она была… никакой.
Люди больше не возмущались. Они ходили, сидели, фотографировали, листали ленту в телефоне, обсуждали, куда пойти дальше.
Музыканта не было.
Старик с книгой не вернулся.
Женщина с чайками не пришла.
Те, кто чувствовал, что здесь раньше было что-то другое, исчезли. Их место заняли те, кто увидел всё это впервые и решил, что так было всегда.
Я сидел и смотрел, как этот новый мир принимает новых людей.
Но я не был его частью.
Я остался таким, каким был.
Я знал: люди привыкают.
Они перестраивают мир, а потом забывают, каким он был до этого. Они делают новое и через год считают, что старого и не существовало.
Но я помню.
Я помню запах старых досок, по которым ступали босые ноги.
Я помню лёгкий шум старых фонарей, когда по ним пробегал ветер.
Я помню книги, которые люди читали, а не фотографировали.
Я помню музыку, которая звучала для моря, а не для лайков.
Я помню, каким был этот мир до того, как его решили исправить.
И что бы они ни сделали, я буду помнить.
Люди могут переделать всё вокруг, но мне достаточно одной тени, чтобы знать – я всё равно хозяин здесь.
Записки интеллигентного кота — это не просто наблюдения, а хроника исчезающего мира. И он будет продолжать наблюдать.