Перед заветной дверью Герман замешкался, потом все же робко постучал:
- Можно?
Никто не ответил. Тогда он вошел внутрь, медленно ступая по узкому коридорчику, ведущему в комнату. Тусклым светом горели бра, пахло какими-то тяжелыми духами, напоминавшими пудру. Откуда-то лилась музыка. Тревожные скрипки дрожали, нагнетая предчувствие затаившейся опасности. Звучный тенор драматически вступил :
"Прости небесное создание,
Что я нарушил твой покой,
Прости, но страстного не отвергай признанья,
Не отвергай с тоской..."
Портьеры цвета красного вина были наглухо задернуты. И никаких следов старухи! Поставив поднос на крохотный столик, Герман одним движением распахнул шторы, жмурясь от яркого, дневного света. Что за будуар куртизанки, черт возьми?
- Разве я просила это делать? - манерный женский голос заставил вздрогнуть и обернуться. Поначалу Герману показалось, что старуха ползет к нему на четвереньках: ее лицо сияло бледным пятном, плывя в томном сумраке комнаты. Он непроизвольно отшатнулся, задев при этом столик, и одна из чашек беззвучно упала на пушистый ковер.
- Простите, я... я все уберу сейчас, извините... - Герман склонился над чайной лужицей и только сейчас заметил, что старуха сидит в инвалидном кресле. Видя его смущение, она улыбнулась напомаженными, красными губами:
- Надо же! На этот раз они решили прислать ко мне молодого человека. Надо думать, вы расторопнее этих туповатых лимитчиц?
Герман стушевался, не зная что ответить. Старуха рассматривала его, а он - ее. На вид ей было лет сто, не меньше. Седые волосы уложены в высокую прическу, заколотую изящной шпилькой в виде розы, тонкие, старческие губы, со скорбно опущенными вниз уголками, накрашены кровавого цвета помадой, контрастирующей с бледной кожей. Одновременно она казалась и древней старухой, и молодой женщиной. Наверное, таким эффектом обладали ее глаза: живые, блестящие, так не похожие на мутные очи здешних обитателей.
"Вот так небесное создание, черт бы тебя побрал!" - подумал Герман, изо всех сил стараясь унять нервную дрожь. Наблюдая за ним, старуха улыбнулась еще шире, сверкнув идеальной вставной челюстью:
- Да полно вам стесняться! Не такая уж я и страшная. Вы любите Чайковского, молодой человек? - вдруг спросила она, кивнув на прикроватную тумбочку. Там Герман заметил небольшой проигрыватель для виниловых пластинок, современный и недешевый. Тенор, тем временем, надрывался еще сильнее:
"Красавица! Богиня! Ангел!" - и невидимый оркестр зашелся в музыкальном оргазме. Герман нервно сглотнул. Во рту моментально пересохло, и он сумел выдавить лишь несколько слов:
- Да не особо... Я в классике не разбираюсь, вообще-то... Вот, если там, рок, например...
- Боже! - старуха скривилась. - В моем присутствии даже не произносите этих слов. Значит, не любите классическую музыку? Что ж...
Она прищурилась, и Герману почудилось, что в эту самую секунду непостижимым образом решается его судьба.
"Сейчас выгонит, как и тех медсестер до меня!" - обреченно подумал он, расстроившись, и удивился сам себе. Мнение этой заносчивой, странной, нелепой бабульки вдруг стало важным для него, и это неприятно царапнуло душу, как воспоминание, которое изо всех сил стараешься забыть. Цепкий взгляд старухи скользил по нему так откровенно, так нагло, что он опустил глаза, чувствуя, как пламенеют щеки.
- Что ж! - повторила она, подъехав ближе. - Вы мне нравитесь. Давайте знакомиться: Иваницкая Изольда Павловна - и, ничуть не стесняясь, старуха вальяжно протянула руку для поцелуя.
Герману ничего не оставалось, как дотронуться губами до желтой, пергаментной кожи. Ее рука пахла мылом и пудрой, но не противно, а даже приятно, необычно. Впервые Герман не испытывал жалости, смешанной с отвращением, а наоборот, с каким-то трепетом и волнением увидел, как Изольда Павловна снисходительно улыбается.
- Как же ваше имя, юноша? - она вопросительно подняла тщательно нарисованную, тонкую бровь.
- Герман... Редкое сейчас имя, отец так назвал, но почему, не знаю...
- Как Герман? Неужели? - охнула старуха, приложив руки к груди. - Невероятное, просто фантастическое совпадение! Вас ко мне привела сама судьба, не иначе!
Герман слегка растерялся. Может, старая Изольда и правда, того?
- Видите ли, - пустилась она в объяснения, - Я оперная певица. Вы, в силу своей молодости, и, чего уж греха таить, дремучести, конечно же, не слышали обо мне, но поверьте на слово: в свое время я блистала и на сцене Большого, и в Мариинке, а однажды мне довелось выступить в самом Ла Скала, да... Больше тридцати лет я исполняла партию Лизы, и потому имя Герман для меня особенное. "Уж полночь близится, а Германа все нет, все нет!" - пропела она поставленным сопрано.
Герман обескураженно глядел на нее, и Изольда Павловна рассердилась:
- Боже, да это же "Пиковая дама" Чайковского! Вы что, и Пушкина не читали?
Она покатилась к проигрывателю и прибавила громкость.
- Вот на этой пластинке - я. Конечно, сейчас мой голос не тот. Связки ослабли, уже не репетирую каждый день. Остались только воспоминания. Как мы пели с Ванечкой Гергезовым! Вы, кстати, похожи на него. Те же пшеничные волосы, те же синие глаза... - Изольда мечтательно прикрыла веки, вслушиваясь в музыку.
"Как она успела разглядеть глаза, интересно? В таких-то потемках!" - пронеслось у Германа в голове, но Иваницкая не дала ему опомниться:
- Значит, так. Будете приносить мне еду, сюда, в башенку. Раз в день, после обеда, прогулка. Ноги мои ходят, но плохо, поэтому без коляски не обойтись. Сил у вас достаточно, справитесь. Вот и все. Можете идти.
Последние слова были произнесены так холодно, так надменно, что Герман тут же понял: пора убираться. Изольда Павловна смотрела в окно и не обернулась, когда он выскользнул из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь.
Весь день старуха не выходила у него из головы. Он нашел и переслушал записи ее спектаклей. Оказалось, что Изольда пела и Лизу в "Пиковой даме", и Татьяну в "Евгении Онегине", и Кармен в "Кармен" соответственно. Хоть Герман ничего не понимал в опере, и дураку понятно, что она действительно была звездой. С фотографий, найденных в интернете, на него смотрела знающая себе цену дива. Она и сейчас была такой: надменной, холодной, привыкшей к овациям и комплиментам.
- Вроде ей под девяносто! - сказала следующим утром Наташа, когда Герман забирал на раздатке пищеблока завтрак для Изольды Павловны. - Это просто чудо, Гер, что она тебя не забраковала. У меня все девчонки уже плачут от нее. Видать, нравятся ей молодые мальчики!
Как бы то ни было, но Герман действительно пришелся старухе по душе. Незаметно он привык к ней, и уже нетерпеливо ждал встречи в полутемной комнате. Изольда говорила, что ее глаза не терпят яркого света. В свое время ее зрение пострадало от сценического освещения, софитов, прожекторов, ламп, и теперь она передвигалась по комнате практически в темноте. Исключение составляли бра, а иногда - восковые свечи.
- Врачи говорят мне, что в темноте глаза подвергаются еще большему напряжению! - рассказывала она, дымя тонкой сигаретой в окно. - Вздор, на мой взгляд! Я им не верю. Во тьме я вижу как кошка, как сова. А вот днем слепну. Особенно летом, в полдень, когда солнце в зените. Знаешь понятие "полуденный ужас"? Ну конечно, куда тебе... А между тем, это весьма интересный феномен! Мне однажды довелось испытать такое. Мы были на гастролях где-то в провинции. Из аэропорта ехали на автобусе. Знаешь, вокруг все луга, поля, такая красота! И вот решили остановиться, ноги размять. Все высыпали из душного салона, а на улице прямо пекло! И вот тут-то мне и поплохело. Вокруг вдруг все замерло: ни крика птицы, ни гудения шмеля. Выжженная трава и одно сплошное солнце. Помню, как Ольга Синецкая побледнела, указав в сторону леса: "Иза, посмотри, там из-за деревьев на нас смотрит какой-то черный человек!" Не знаю, был ли он, да и не хочу знать. Мы вернулись в автобус, и всю оставшуюся дорогу я читала книгу, боясь поднять глаза и увидеть сухую траву, потрескавшуюся землю и это жуткое, давящее, раскаленное солнце...
Герман слушал ее, раскрыв рот от удивления, и Иваницкая рассмеялась:
- Какое же ты еще дитя, Гера! Все тебя удивляет, все для тебя впервые. Ах, если бы я только могла вернуться в свои восемнадцать! Если бы могла... Подожди! Я показывала тебе свои старые фото? Нет? Так доставай альбом, ну же!
И снова начинались ее бесконечные рассказы, сотканные из воспоминаний. Часами, самозабвенно, она говорила о том, как пела в Большом, и как в нее были влюблены все молодые тенора, и даже один мальчик-скрипач из оркестра. На старых снимках Герман рассматривал витиеватые автографы неизвестных ему оперных певцов. Собственно, все оперные певицы и певцы были ему незнакомы. Ну, может, за исключением Паваротти. Его Герман знал, но исключительно по многочисленным пародиям телевизионных шоу, которые так любили смотреть бабульки в пансионате.
Изольда рассказывала, иной раз напевая оперные арии, и Герман погружался в блаженную дрему. Театральный зал, помпезные люстры, оркестровая яма, а на сцене - она. Прима, дива, звезда!
- Гергиев мне однажды сказал: "Я думаю, ваш голос слышен даже на небе!" Я тогда рассмеялась, а он так покраснел, был еще мальчишкой. Но талантливым, чертовски талантливым! Это было понятно уже тогда. Ну, кто такой Гергиев, надеюсь, не надо объяснять? - Иваницкая снисходительно улыбнулась.
- Худрук Мариинки? - робко предположил Герман. Старуха захлопала в ладоши:
- Браво! Ты делаешь успехи, мой мальчик. Глядишь, так и сделаю из тебя человека...
Герман, выросший на окраине города, в обыкновенном рабочем поселке, открывал для себя новый мир, подобно младенцу. Оказалось, что кроме унылой серости и ежедневной борьбы за выживание, кроме нищенских зарплат и продуктов по акции в "Пятерочке", есть и нечто другое, до поры скрытое от его взгляда. Целая вселенная - блестящая, сверкающая, полная классической музыки (настоящей музыки, а не суррогата, как любила говорить Изольда), и великолепных голосов. Он листал страницы старого альбома и восхищался. Вот Изольда стоит на мостике, исполняя партию несчастной Лизы, а вот она уже страстная цыганка Кармен, или нежная Татьяна, сочиняющая письмо Онегину. Каково это? Он пытался представить и не мог. Его пленил этот загадочный, театральный мир. Своя жизнь начала казаться ему убогой, лишенной смысла, бесконечным днем сурка. Поневоле вспоминалось несчастливое детство, равнодушная мать, безденежье и тщетные попытки поступить в мед на бюджет. Станет ли он врачом, и надо ли? Пожалуй, Герман впервые усомнился в правильности своего выбора. Какое будущее ждет его? Работа в затрапезной больнице, или, что еще хуже, амбулаторный прием в поликлинике? Да и сейчас не лучше. Здесь, в последнем приюте стариков, в царстве тлена, увядания и смерти, он вдруг остро почувствовал одиночество и ненужность. Но ведь и старуха Иваницкая была рядом, и это после такой звездной, такой головокружительной карьеры!
Как-то он осмелился и спросил, как же она оказалась в "Северном".
- Видишь ли, Гера, - начала Изольда, закуривая очередную сигарету, - жизнь - это не только аплодисменты и награды, цветы и подарки, улыбки и поцелуи. Все это оставалось там, за дверьми оперного театра. А дома... Дома был неудачник-муж и дети, которые выросли без меня. Я была для них приходящей мамой, в вечной спешке от спектакля к спектаклю. С мужем мы развелись, в итоге, а дети остались с ним. Я для них никто, понимаешь? Чужая, почти незнакомая женщина. Так что, Герочка, не удивляйся, что под конец жизни я оказалась в доме престарелых. Я вот давно ничему не удивляюсь. Привыкла, знаешь ли...
Ее глаза заблестели, и она отвела их.
"Нет, тебе не все равно. И совсем ты к этому не привыкла!" - с какой-то злостью подумал Герман. Захотелось обнять Изольду, утешить, но что бы это изменило? Герман дотронулся до ее холодной, сухой ладони, и она в ответ крепко сжала его пальцы.
Так катились дни в пансионате. Днем Герман гулял с Изольдой, кутавшейся на холодном ветру в роскошную шубу в своей навороченной коляске. Больше всего она любила кормить уток возле маленького прудика, неподалеку от инженерного особнячка. Иваницкая крошила батон, смеялась, а утки в развалку ходили вокруг нее, нещадно клюя друг друга. Герман глядел на нее и вспоминал мать. Может, они с ним могли бы вот так же гулять, улыбаться, болтать обо все и ни о чем? В памяти всплыли ее холодные, равнодушные глаза, тонкие, поджатые губы, скупые похвалы и ни единой улыбки. Гаденыш, идиот, поганец: вот все, что он унес с собой во взрослую жизнь. Герман встряхнул головой, прогоняя наваждение. Нет и еще раз нет. Он уже клялся себе, что вычеркнет семью из мыслей, из памяти, из жизни. Новой, успешной, сытой, богатой жизни. В том, что так и будет, Герман почему-то не сомневался.
В начале весны Изольда начала плохо себя чувствовать. Шалило давление, побаливало сердце, кружилась голова. Все чаще она отнекивалась от прогулки, оставаясь в постели. К тому времени Герман стал для нее самым близким человеком. Дети не навещали ее, да и другие родственники не появлялись. Изредка кто-то из древних обитателей "Северного" узнавал ее, просил автограф. В один из поздних вечеров, когда ей было особенно нехорошо, она позвала Германа к себе.
- Гера... - она полулежала на высоких подушках, прикрыв глаза. - Подойди, присядь...
Он сел на краешек кровати, отметив про себя, что Иваницкая стала выглядеть хуже. Бледная, худая, она напоминала ссохшуюся мумию, лежащую среди подушек и одеял.
- Гера, ты в последнее время заменил мне всех. Я знаю, что конец близок, скоро умирать... Что ты так смотришь? Вот только не надо этой притворной жалости! Ты прекрасно знаешь, сколько мне лет. Так что оставь удивленные глаза для той девочки из процедурного. Настя, кажется?
- Откуда вы знаете? - простодушно удивился Герман.
Старуха слабо улыбнулась и погрозила ему тонким пальцем.
- Откуда, откуда! Давно на свете живу, много чего подмечаю. Ну, я тебя не за этим позвала...
Изольда потянулась к серебряной цепочке, висевшей на ее шее. Герман видел ее и раньше, всегда думая, что там крест или ладанка. Дрожащими руками старуха достала цепочку, и Герман увидел маленький, пушистый, рыжий комок, напоминавший... кошачью лапку!
- Кошачья лапа! - словно прочтя его мысли, отозвалась Изольда. - Гера, ты выслушай меня, пожалуйста. И не сочти все, что я тебе расскажу, старческим бредом...
Первую часть можно прочесть здесь
Ольга Нестерова
Продолжение следует
Мой роман "Тайна пикового туза"
В интернет-магазине издательства «Rugram» роман можно купить по акции как новинку (скидка действует при регистрации, это быстро, удобно и выгодно). Также по промокоду SNOW будет дополнительная скидка.
«Тайна пикового туза» на Wildberries: hwww.wildberries.ru/...spx
На «Ozon»: hwww.ozon.ru/...уза