Утром она нашла в почте конверт от юриста. Подруга Катя, адвокат по семейным делам, настояла на консультации.
— Ты в шоковом состоянии, — Катя вручила ей бумаги с печатями. — По закону, даже если квартира в его собственности, ты имеешь право на половину — брак-то официальный. Но если свекровь вложила деньги…
— Сто тысяч, — прошептала Анна. — Полгода назад. Он говорил, это заём.
— Тогда она может требовать долю, — Катя вздохнула. — Но это всего 1.25%. Судья сочтет это незначительным, если…
— Если я не убью её до суда? — Анна попыталась шутить, но голос сломался.
Возвращаясь домой, она купила торт «Прага» — любимый Алексея. «Попробую поговорить по-хорошему», — убеждала себя, разглядывая подъездные окна. Их балкон теперь украшали занавески в рюшах — подарок свекрови «для уюта».
Валентина Ивановна встретила её на пороге с телефоном у уха.
— Да, они тут разводятся, — говорила она кому-то. — Нет, не жалею — сама виновата, детей заводить не хочет, карьера…
Анна уронила торт. Кремовая масса растеклась по плитке, напоминая абстрактную картину.
— Вон, — прошипела она, указывая на дверь. — Сейчас же вон из моего дома.
— Твоего? — Свекровь засмеялась, записывая голосовое сообщение. — Спроси у Лёши, чей это дом.
Алексей, появившийся из ванной с полотенцем на плечах, замер как школьник, пойманный на списывании.
— Мама, может, хватит? — его голос дрожал. — Мы всё вернём…
— Вернёте? — Валентина Ивановна села в кресло, будто вростая в обивку. — А кто платил за твой институт? Кто ночами сидела с тобой, когда астма душила? Теперь я чужая?
Её слезы — внезапные, обильные — казались Анне поддельными, как дешёвые бриллианты. Но Алексей подошёл, опустившись на колени:
— Мам, прости…
В ту ночь Анна ушла к Кате. В сумке — паспорт, ноутбук и смятая распечатка Семейного кодекса. Подруга, не задавая вопросов, налила рюмку коньяка:
— Держись. Завтра будем бороться.
Битва заняла месяц. Юрист Кати нашла в договоре купли-продажи пункт о том, что 100 тысяч были займом — Алексей, оказывается, сохранил расписку. Судья, пожилая женщина с жёстким взглядом, прервала монолог свекрови о «сыновьем долге»:
— Гражданка Семёнова, вы требуете 1/80 долю в квартире? Готовы платить за коммуналку и налоги?
Валентина Ивановна, вдруг ссутулившись, пробормотала что-то о «семейных ценностях».
Когда приговор огласили («Исковые требования удовлетворить частично…»), Анна не почувствовала триумфа. Алексей, сидевший на последней скамье, напоминал побитого пса.
Они молча шли домой через парк, где прошлой осенью кормили уток.
— Я… я не знал, что она так… — он раздавил каблуком пустую банку.
— Знаешь, что самое страшное? — Анна остановилась у пруда. — Я перестала тебе доверять.
Примирение началось с мелочей. Алексей сам вынес сервиз с синими розами. Анна сняла икону, но оставила скатерть с оленями — «на память». Валентина Ивановна звонила каждый день, пока сын не сменил номер.
В марте, разбирая старые коробки, Анна нашла конверт с надписью «Наш дом». Внутри — схематичный рисунок: этажерка с цветами, кресло-качалка, детская кроватка… На обороте почерком Алексея: «Когда-нибудь здесь будет наше всё».
Она плакала, сидя на полу среди газет и скотча. Он принёс чай, молча обняв за плечи.
— Давай переоформим квартиру пополам, — прошептал он в её волосы. — И… может, начнём с того рисунка?
Сейчас в гостевой комнате стоит мольберт Анны. На холсте — эскиз детской с планетами на потолке и медным краном в ванной. В углу, на книжной полке, пылится горшок с геранью. Иногда, проходя мимо, Анна поливает её. «Кровь гуще воды, — думает она, — но цветы могут расти даже на камнях».
Через год на пороге появилась Валентина Ивановна с пирогом «Наполеон». В подоле — фото сына в первом классе и слова: «Я… хотела извиниться». Анна, поглаживая округлившийся живот, шагнула в сторону:
— Заходите. Только, пожалуйста, без перестановки мебели.
Дверь закрылась, но на этот раз тихо.