Сенека о занятости и искусстве жить широко, а не долго
Сенека пишет:
Не то, чтобы нам дали мало времени, а то, что мы тратим его впустую. Жизнь достаточно длинна, и нам дано достаточно щедрое количество для самых высоких достижений, если бы все это было хорошо инвестировано. Но когда она растрачивается в безрассудной роскоши и не тратится ни на что хорошее, мы в конце концов вынуждены последним ограничением смерти осознать, что она прошла, прежде чем мы осознали, что она проходит. Так оно и есть: нам не дана короткая жизнь, но мы делаем ее короткой, и мы не плохо обеспечены, а расточительны... Жизнь длинна, если вы знаете, как ею пользоваться.
За тысячелетия до ныне устаревшей поговорки «время — деньги» Сенека предупреждал, что мы не относимся ко времени как к ценному ресурсу, хотя оно, возможно, является нашим самым драгоценным и наименее возобновляемым ресурсом:
Люди бережливо относятся к охране своей личной собственности, но как только дело доходит до пустой траты времени, они становятся особенно расточительными в том единственном, в чем справедливо быть скупым.
Тем, кто так тратит свое время, он дает недвусмысленное предостережение:
Вы живете так, как будто вам суждено жить вечно; ваша собственная бренность никогда не приходит вам в голову; вы не замечаете, сколько времени уже прошло, но тратите его так, как будто у вас полный и переполненный запас — хотя в то же время тот самый день, который вы посвящаете кому-то или чему-то, может быть вашим последним. Вы поступаете как смертные во всем, чего вы боитесь, и как бессмертные во всем, чего вы желаете... Как поздно начинать жить по-настоящему, когда жизнь должна закончиться! Как глупо забывать о своей смертности и откладывать разумные планы на пятидесятые и шестидесятые годы, стремясь начать жизнь с точки, до которой дошли немногие!
Девятнадцать столетий спустя Бертран Рассел, еще один из величайших умов человечества, риторически сетовал: «Какая польза будет от завоевания досуга и здоровья, если никто не вспомнит, как ими пользоваться?» Но даже Сенека, писавший в первом веке, считал занятость — этого двойного демона отвлечения и озабоченности — зависимостью, которая стоит на пути к овладению искусством жизни:
Никакая деятельность не может быть успешно осуществлена человеком, который занят… поскольку ум, когда отвлечен, не впитывает ничего глубоко, но отвергает все, что, так сказать, в него втиснуто. Жизнь — наименее важная деятельность занятого человека; однако нет ничего, чему было бы труднее научиться… Чтобы научиться жить, нужна целая жизнь, и, что может вас удивить еще больше, нужна целая жизнь, чтобы научиться умирать.
Сенека предполагает, что в нашем привычном стремлении обеспечить, чтобы в следующем мгновении было то, чего не хватает в этом, мы умудряемся стать, как выразился другой мудрец , «совершенными беглецами от самих себя». Сенека пишет:
Каждый торопит свою жизнь и терзается тоской по будущему и усталостью от настоящего. Но человек, который... организует каждый день так, как будто он последний, не жаждет и не боится следующего дня... Ничего нельзя отнять от этой жизни, и вы можете только добавить к ней, как если бы вы давали человеку, который уже сыт и доволен, пищу, которую он не хочет, но может удержать. Поэтому вы не должны думать, что человек прожил долго, потому что у него седые волосы и морщины: он не прожил долго, а просто просуществовал долго. Ибо предположим, вы должны подумать, что человек совершил долгое путешествие, и был застигнут врасплох бушующим штормом, когда он выходил из гавани, и его носило туда-сюда и гнало по кругу яростью встречных ветров? У него не было долгого путешествия, просто долгое колебание.
Сенека особенно скептически относится к обоюдоострому мечу достижений и амбиций — то, что Дэвид Фостер Уоллес позже красноречиво осудил, — из-за которого мы погружаемся в нашу выгребную яму неуверенности, неудовлетворенности и цепляния:
Неизбежно, что жизнь будет не просто очень короткой, но и очень несчастной для тех, кто приобретает большим трудом то, что должен сохранить еще большим трудом. Они добиваются того, чего хотят, с трудом; они владеют тем, чего добились, с тревогой; и при этом они не принимают во внимание время, которое больше никогда не вернется. Новые заботы занимают место старых, надежда возбуждает еще большую надежду, а амбиции еще большие амбиции. Они не ищут конца своим несчастьям, а просто меняют их причину.
Сенека предупреждает, что это в десять раз более токсично для души, когда человек работает на человека, так сказать, и упорно трудится ради достижения целей, поставленных другим:
Действительно, положение всех, кто занят, жалко, но самые жалкие те, кто трудится не над своими заботами, но должен сообразовывать свой сон с чужим, и свою походку с чужим шагом, и подчиняться приказам в самых свободных из всех вещей, любя и ненавидя. Если такие люди хотят знать, как коротка их жизнь, пусть поразмыслят, как мала их собственная часть.
В одном особенно пророческом отступлении Сенека делает замечание, которое кристаллизует то, что на самом деле поставлено на карту, когда человек просит, не говоря уже о том, чтобы требовать, чужое время — предостережение, которое с мучительной точностью применимо к современной болезни непрекращающихся просьб о встречах и довольно оскорбительного потока «Людей, Которые Чего-То Желают»:
Все те, кто зовут тебя к себе, отвлекают тебя от тебя самого.
Я всегда удивляюсь, когда вижу, как некоторые люди требуют времени других и встречают самый любезный ответ. Обе стороны имеют в виду причину, по которой время запрашивается, и ни одна из них не принимает во внимание само время — как будто ничего не просят и ничего не дают. Они играют с самым ценным товаром жизни, обманываясь, потому что это неосязаемая вещь, недоступная для осмотра и поэтому считающаяся очень дешевой — фактически, почти не имеющей никакой ценности.
Сенека полагает, что защита нашего времени — это важнейшая забота о себе, а противоположное — опасная форма пренебрежения собой:
Никто не знает ценности времени: люди тратят его щедро, словно оно ничего не стоит... Нам следует быть более осторожными, чтобы сохранить то, что прекратится в неведомой точке.
Никто не вернет годы; никто не вернет вас к себе. Жизнь пойдет по пути, по которому она начала идти, и не повернет вспять или не остановит свой ход. Она не вызовет никаких волнений, чтобы напомнить вам о своей стремительности, но будет скользить дальше спокойно. Она не будет удлиняться ради приказа короля или милости народа. Как она началась в свой первый день, так она и будет бежать, нигде не останавливаясь и не сворачивая в сторону. Что же будет в итоге? Вы были заняты, пока жизнь спешил вперед. Тем временем придет смерть, и у вас нет выбора, чтобы сделать себя доступным для нее.
Но еще «более идиотским», если использовать его недвусмысленный язык, чем постоянное занятие чем-то, является потакание пороку прокрастинации — не той, которая связана с производительностью , а экзистенциальной, той ограничивающей тоской по определенности и гарантиям , которая заставляет нас навязчиво планировать и хронически откладывать реализацию наших самых больших стремлений и воплощение наших самых больших истин под предлогом того, что будущее каким-то образом обеспечит более благоприятный фон:
Откладывание дел — самая большая трата жизни: оно отнимает каждый день, как только он приходит, и лишает нас настоящего, обещая будущее. Величайшее препятствие для жизни — это ожидание, которое висит на завтра и теряет сегодня. Вы устраиваете то, что находится во власти Фортуны, и отказываетесь от того, что находится в вашей власти. На что вы смотрите? К какой цели вы стремитесь? Все будущее заключается в неопределенности: живите немедленно.
Сенека переосмысливает это с помощью удачной метафоры:
Вы должны соизмерять быстроту времени со своей скоростью его использования, и вы должны пить быстро, как из быстрого потока, который не всегда будет течь... Так же, как путешественники, увлеченные разговором, чтением или какой-либо глубокой медитацией, обнаруживают, что прибыли к месту назначения, прежде чем осознали, что приближаются к нему; так же и с этим непрерывным и чрезвычайно быстрым путешествием жизни, которое мы совершаем в одном и том же темпе и наяву, и во сне, — занятые осознают его только тогда, когда оно заканчивается.
Возможно, неудивительно, учитывая его собственную профессию, что Сенека указывает на изучение философии как на единственное стоящее занятие ума и духа — бесценного учителя, который помогает нам научиться полностью жить в себе в этом «кратком и преходящем периоде» существования и расширяет нашу короткую жизнь вширь, так что мы можем жить широко, а не долго. Он пишет:
Из всех людей только те имеют досуг, кто уделяет время философии, только те действительно живы. Ибо они не только хорошо следят за своей собственной жизнью, но и присоединяют каждый век к своей. Все годы, прошедшие до них, добавляются к их собственным. Если только мы не очень неблагодарны, все эти выдающиеся основатели святых вероучений были рождены для нас и подготовили для нас путь жизни. Трудом других мы приводимся к присутствию вещей, которые были выведены из тьмы на свет.
От них вы можете взять все, что пожелаете: это не будет их виной, если вы не возьмете от них достаточно. Какое счастье, какая прекрасная старость ожидает человека, который сделал себя клиентом этих людей! У него будут друзья, у которых он может спросить совета по самым важным или самым пустяковым вопросам, с которыми он может ежедневно советоваться о себе, которые скажут ему правду, не оскорбляя его, и похвалят его без лести, которые дадут ему образец, по которому он должен строить себя.