Леонид Борисович сидел на скамейке и, как блаженный, улыбался.
С неба, низкого, тяжеленного, набухшего густыми холодными тучами, щедро валил снег, впервые за эти два зимних месяца. Он то несся вниз, то, подхваченный ветром, вдруг менял траекторию и метался вправо–влево, а потом и вовсе вжикал вверх, совсем позабыв о законе земного притяжения.
Снег уже засыпал его шляпу, лег на плечи пуховым платком, оренбургским, какой был у бабушки, только чуть–чуть посветлее. Если Лёнечка в детстве болел, бабушка завязывала на его байковую рубашонку этот платок крест–накрест, давала пить чай с малиной и читала сказки.
И всё в этих сказках всегда заканчивалось хорошо, добро побеждало, влюбленные соединялись в нежном поцелуе, а зло уползало далеко под коряги, корчилось и тряслось от осознания собственного бессилия. И становилось хорошо, бабушкина комната плыла перед глазами, таяла, и Лёнечка засыпал…
Леонид Борисович чуть приподнял руки, покойно сложенные до этого на коленях, чуть наклонил голову, прищурился и стал рассматривать прилипшие к теплой перчатке снежинки. И ведь каждая неповторима, уникальна в своем величии, как жизнь.
Мужчина опять стал улыбаться, смахнул снег с усов, чуть приподнял воротник. Упал с плеч бабушкин платок, рассыпался на сотни частичек.
— Леонид Борисович? Вы? — под полы его шляпы заглянуло молодое, красное от легкого морозца лицо, чисто выбритое, красивое, даже шрам на щеке не портил вида. — Чего ж вы сидите?! Снег–то как валит. Вас уже всего засыпало!
Из пелены снегопада появилась рука в горнолыжной перчатке, принялась стряхивать с сидящего наметенные сугробики.
— Да, снег, Костик… Да какой! Валит, опомнился Боженька, укрыл–таки землю. Да вы идите, я еще посижу, подышу.
Леонид Борисович благодарно погладил соседского паренька Костика по руке, снова стал смотреть куда–то вдаль.
— Да как же вы подышите?! Поди, вас Марфа Викторовна заждалась уже! Ищет! Простудитесь, а вам нельзя. Давайте вставайте и домой. Марфа Викторовна вам чаю сделает, ужином покормит. Ну! — Костик всё тянул мужчину со скамейки, но тот вдруг оттолкнул его, отвернулся, пошевелил губами так, что возмущенно заходили над ними опять присыпанные снегом усы.
— Никуда я не пойду, Костя. Сядьте, да остановитесь же вы на миг! Всё бежите куда–то, скачете, как кенгуру, а что вокруг–то делается… — Леонид кивнул на двор, на ставшие уже белыми сугробами припаркованные машины.
— Ладно. Я сажусь. Вот, уже сел. — Костя послушно положил на скамейку перчатки, уселся на них, поелозил, закинул свою тощую ногу на другую такую же, сложил руки на груди, спрятав мерзнущие ладони в подмышках. — Я смотрю! Смотрю, чего вы!.. — Стал тоже внимательно глядеть на двор.
Ну двор и двор. Тесно, узко, в подвале мяукает местная кошка Анка. Анку кормят все, кому не лень, а вот взять к себе домой не решается никто, уж очень склочный у Анки характер.
Малыш в комбинезоне тащит к горке санки. Его мать, притоптывая, стоит под козырьком крыльца у пятого подъезда. Она уже порядком продрогла и всё уговаривает сына пойти домой. Но тот упрямится, снег только выпал, всю зиму не было, а тут вдруг!..
Костик посидел, повздыхал.
— А чего вы улыбаетесь? — спросил он наконец соседа.
— Я? — Леонид Борисович как будто совсем забыл о Костином существовании, даже вздрогнул, услышав адресованный к себе вопрос.
— Вы. Я за вами наблюдал минут пять, вы постоянно улыбаетесь, — кивнул Костик.
— У меня радость, Костя. Большая радость, и хоть мне не с кем ею поделиться, но я всё равно счастлив! — Леонид Борисович глубоко, свободно вздохнул, чувствуя, как холодный воздух струёй проникает в легкие, как становится от этого в груди приятно и немного хочется кашлять.
— Да? А так бывает, что не с кем? А Марфа Викторовна? Пойдемте–пойдёмте! Она с удовольствием вас выслушает! — Костя опять потянул мужчину за рукав, но тот вырвал руку.
— Нет! Уж кому–кому, а Марфе этого знать совсем нельзя! Это сделает ей больно! Так что идите вы сами, а я посижу. Хорошо мне, очень хорошо…
Леонид Борисович приподнял лицо, подставил его снежинкам. Те падали на его выступающий нос, немного как будто качали своими лучиками, а потом таяли, скатываясь вниз слезинками.
— Ну со мной поделитесь. Я же вижу, что вам хочется! — предложил Костя. Он врал, Леонид Борисович был счастлив как бы сам по себе, и совсем не искал, с кем разделить счастье, давно привык жить вот так, «в шкатулке», но уж очень парню стало любопытно, что там такого могло стрястись у старика, что он торчит на лавке битый час и улыбается. — Может, вы продолжите улыбаться где–нибудь под крышей? А то у меня, признаться, уже промокли кроссовки. О! У меня идея! Давайте пойдем в кафе, закажем чайник чая, а Марфе Викторовне я позвоню, чтобы не волновалась о вас. Как вам такой вариант, Леонид Борисович?
— Нет. Я хочу сидеть тут, — упрямо покачал головой дядя Лёня. — А ты иди.
— Нееет. Тогда я тоже буду сидеть тут, — пожал плечами Костик, слепил снежок, запустил в фонарный столб, промазал.
— У меня… — Старичок нагнулся, заговорщицки подмигнул. — У меня родилась внучка. Представляешь, Костя, у меня родилась внучка! — тихо, почти шепотом сообщил Леонид, растерянно как будто усмехнулся. — Уму непостижимо! Крошечная, ужасно красивая! Вот! Вот я сейчас тебе покажу! — Он вынул из кармана телефон, стал быстро искать фотографию, путался, от этого нервничал, опять тыкал по экрану. — Вот! Смотри!
Костик уставился на невнятное, размытое, темное фото с каким–то младенцем. Костя знал по рассказам матери, что все дети рождаются сморщенными, красными, похожими на недовольных старичков, они кричат и извиваются. Как тут можно говорить о красоте?!
Малыш на фотоснимке спал и тоже был красным, недовольным. У лица он держал кулачок. На его головке была надета смешная клетчатая шапочка.
— Да… Хороший… — протянул Костян.
— ХорошАЯ. Это девочка, я же тебе сказал! Моя внучка. — Леонид Борисович даже немного рассердился из–за того, что Костя так прохладно отнёсся к услышанной новости.
— Ну хорошая, ладно. Хотя, если честно, мне кажется, что все дети в роддоме на одно лицо. Ну, когда по телеку показывают… — Под тяжелым взглядом Леонида Борисовича Костя замолчал, делиться своими познаниями про роддом больше не стал.
— Да как же одинаковые?! Ты погляди, нос мой и щёчки тоже. Ну внимательней рассмотри! — поднес к самым глазам парня смартфон дядя Лёня.
— Похожа. Ну вот теперь вижу, что похожа! Поздравляю, Леонид Борисович! Действительно радость! — хлопнул себя по коленке Костя. — А чего ж нельзя Марфе Викторовне вместе с вами порадоваться, а? Это ж и её внучка тоже. Давайте…
— Не давайте. Она не имеет никакого отношения к этому ребенку. Это совсем другое, Костя, совершенно ей чужое! — Леонид взволнованно вскочил, стал расхаживать перед парнем, рубить воздух руками. Снег сыпался с него охапками и шматами, а поля шляпы обвисли, напитавшись влагой.
— Как так чужое? — совсем растерялся Костик, слегка подобрался весь, боясь как будто, что дядя Лёня вцепится ему в куртку.
— А так. Я расскажу тебе, Костя, ты выслушаешь и никому больше не расскажешь, понял? Ты должен мне пообещать! — поднырнул под снегопад дядя Лёня, уставился в испуганное лицо парня, задышал жарко, очень решительно.
— Я–могила, дядя Лёня. Валяйте, рассказывайте! — махнул рукой Костик, пошевелил пальцами на ногах, не отморозить бы…
— В молодости я был очень… Как бы это выразиться… Любвеобилен, Костя! Да–да! Я был высоким, статным, я умел говорить комплименты и ухаживать… — начал дядя Лёня.
— Да ну! — протянул Костя. — А тетя Марфа знает?
— Не перебивай! Слушай и молчи! — шлепнул его по плечу мужчина. — Так вот. У меня было много женщин, каюсь! И они сначала любили меня, а потом, когда я остывал, проклинали. Господи, Костя, нет ничего страшнее, чем женщина, которую ты разлюбил. Она же непредсказуема! Одна, как моя Наташа, станет плакать, рвать на себе волосы, хватать тебя за руки, уговаривая полюбить себя обратно, другая, это как Светик, разозлится, швырнет в голову вазу или запустит сковородой, третья, Анька, вредина ещё та, позвонит на работу, пустит о тебе сплетню, испортит репутацию. Брошенная женщина, Костя, это готовая машина для твоего у б и й с тва. Но я выжил, не знаю, как, но у всех моих бывших пассий как–то обустроилась жизнь, всё наладилось, появились семьи. Я радовался за них, честно! Каждая заслужила это счастье — быть чей–то женой. Я смотрел на них, идущих под руку с мужьями, катящими коляски и щебечущими о чем–то, и завидовал. Нет, правда! Я–то был один. А годы уж не те, чтобы скакать и кочевряжиться. И детей у меня не было. А у них были. А ведь я мог бы быть на месте каждого из этих мужей! Мог бы гордо трясти карапузом и принимать поздравления. Но нет. Я стоял в сторонке, а мои бывшие свысока, насмешливо смотрели на меня. Потом появилась Марфа. Она ни на что как будто не претендовала, даже наоборот, отталкивала мои притязания, как холодом обдавала. И я пропал… Совершенно пропал. Я сам привел её в ЗАГС, хотя раньше бежал от этого места, как ошпаренный, умолял выйти за меня замуж. Она полгода думала, всё же согласилась. У нас родился Пашка, я его люблю, но… Но всегда было такое чувство, что есть у меня кто–то ещё, всегда я ждал, что одна из «моих прошлых увлечений» позвонит и скажет, что у неё от меня ребенок, что она требует алименты, ну, или что–то в этом духе… Ну, не могло быть у меня столько осечек, уж извините! Я был тогда полностью здоров, мог бы и семерых детей родить! Усмехаешься? Тебе кажется, что я сумасшедший? — тряхнул головой Леонид Борисович.
— Признаться, да. Другие боятся таких звонков, а вы прям ждали… Да и зачем вам эти дети? Свой есть, и хорошо. А вон, оказывается, как… — Костик соседа даже немного больше зауважал, какой тот оказался дамский угодник!
— Да, я ждал. Да потому что все эти мужчины, которых нашли мне на замену, так сказать, мизинца моего не стоили! Это некое чувство собственности, понимаешь? Они, возможно, воспитывают моего ребенка! С моими генами, талантами, дарованиями, с моим легким характером, чувством прекрасного. А сами они, эти мужланы, мизинца моего не стоят!
— Да вы злой гений, дядя Лёня! Делиться не хотите потомством, да? Семя свое первородное пожалели? Дык не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал. Уж извините. Слушайте, — Костик принялся чесать кончик носа, чтобы Леонид не увидел его улыбки. — Ну а как бы Марфа Викторовна отнеслась к такому сообщению, что у вас где–то там, на стороне, растет ребенок?!
— Никогда бы она об этом не узнала. Понятно вам, Костя? Ни–ког–да! И вот, вырос же ребенок! И родил мне внучку! И пусть не я растил, как ты выразился, но я дал шанс, я ж вложил гены, и какие! Костя, мало кто из моих ровесников был так умен, уж прости за нескромность. И ты бы видел этих увальней, которые в итоге расхватали моих девочек! Господи, да кого от них можно родить?! Нет, я не боялся, я надеялся, что все же кто–то из детей моих пассий — мое потомство. Да, я такой один на миллион. И пусть от меня скрыли ребенка, дочь, но зато она как–то узнала про меня и сообщила, что у нее родилась девочка, моя внучка. Теперь я поеду туда, я всё узнаю, я познакомлюсь с ними и буду помогать. Да что там помогать! Я буду растить! Я готов и обязан!
— Ну а какой роддом? Как зовут мать? — поинтересовался Костик.
— Я не знаю. Я должен всё это како–то выяснить. Ты мне поможешь, Костя. На, звони! — Леонид вдруг сунул парню в руки свой телефон. — Там же есть номер, с которого отправили сообщение. Ты позвонишь и представишься моим секретарем, всё расспросишь. Ну! Чего ты ждешь?!
Костик растерянно ковырял в руках телефон–раскладушку. Ерунда какая–то! Какие–то внучки, Жучки, дочки…
А ведь таким казался дядя Лёня тихим стариканом, член правления, лекции читал для жильцов, как морить тараканов и чем опасен обычный ас пи рин. С женой своей, Марфой Викторовной, никогда не спорил, все делал, как она скажет…Костик считал дядю Лёню подкаблучником и нюней, а тут вон оно что! Да у него девчонок было столько, что Костику и не снилось!
Неужто Марфа Викторовна перевоспитала?
Да, перевоспитала, так скрутила и привязала к себе, что не оторвать. И не руганью, не угрозами и плетьми, не слезами. Она просто постепенно убедила Лёнечку, что без неё он не выживет. Мир–то меняется, а он как будто не успевает. Да, на работе его уважают, считаются, и как будто достижения есть, и почет, но… Но ведь это всё благодаря Марфе! То она ему что–то подсказала, то с нужными людьми познакомила, то наоборот, увела откуда–то, где он бы потерпел неудачу. И дома у них уютно благодаря ей, и здоровье у Лёнечки отменное, потому что она за ним следит, каждый год вывозит на море да на источники, да в грязевые ванны окунает. Нет, конечно, Леонид в ее глазах — богатырь, и князь, и царь, второй после Бога! Что вы, что вы! Даже сына ему родила, СЫНА! Потому что у настоящих мужчин, всегда говорила она, первыми рождаются сыновья.
И Лёня ей верил. Она вскармливала его самолюбие, потакала, выворачивала все так, что он — молодец, а она — при нём, хвалила, что только медом не мазала. Но однажды сама встала за штурвал. Поворотным моментом была одна некрасивая сцена, мимолетный роман Лёнечки с какой–то актриской. Господи! Страшненькая, маленькая, цыпленок ощипанный, смотреть не на что! А Леонид Борисович посмотрел, и взыграло в нем ретивое, и стал он по ночам пропадать, глаза прятать, курить начал, чтобы Марфа чужих духов не почувствовала. А ей и не надо было! Что она, собака—ищейка что ли? По мужчине сразу видно, гуляет он или нет. Марфа, по крайней мере, сразу понимала. Это не посторонние запахи или поздние возвращения, это в прикосновениях, во взгляде, в том, как вздрагивает, когда звонит телефон.
— Я развожусь с тобой, Лёня. Я развожусь и увожу Пашеньку. Я буду жить у матери, сама воспитаю сына. А ты исчезнешь из нашей жизни, — сказала она утром хмурому мужу.
— Марфа? Ты в своем уме? — уронил он ложку, та звякнула о кофейную чашечку, кофе расплескался на скатерти, пятно расползлось вопросительным знаком.
— А ты, Лёня? Ты с кем связался? С кем, Лёнечка?! — Марфа нависла над мужем, нагнулась, задышала ему в лицо. — Эта актрисулька на твою квартиру позарилась, на место теплое при Минстрое, на деньги. А ты и уши развесил? Не стыдно? Ладно, мы уедем. Сын вырастет, я ему правду расскажу, и общим знакомым врать не стану, имей в виду. Завтра нас тут не будет.
Марфа тогда только казалась решительной, гордой, а в душе всё рвалось снарядами, в глазах темнело…
И Леонид спасовал, в ноги ей кинулся, вымолил себе прощение. Ох и сладкое это было прощение, горячее, хорошо, что Паша в то утро крепко спал, к завтраку вышел поздно...
Марфа была на седьмом небе от счастья обладания супругом, а он… Он понял, что пропал, растворился с концами в её волосах, мягком, гибком и страстном теле, в её голосе, движении бровей, полумесяце бедер и нежных прикосновениях маленьких теплых пальцев. Пропал… И стал вести активную общественную жизнь, читал лекции соседям, варил варенье, катал Пашу на велосипеде, строил дачку под Тулой. И только иногда, перед самым рассветом, проснувшись вдруг, горевал о своей удалой молодости, о непознанных доселе и так и оставшихся таковыми женских душах, коих было безмерное количество…
Если Марфа сейчас узнает о существовании дочери «на стороне», да что там дочки, уже и внучки, то вымолить себе прощение Леня уже не сможет, не хватит сил!..
Костик нехотя набрал номер.
— Как её зовут? Имя?! — зашипел он Леониду Борисовичу.
Тот только развел руками. Семя — оно и есть семя, а имя кто ж узнает, много их было...
— Алло! Алло! Извините, вас беспокоят из приемной Леонида Борисовича! — выдал Костик, когда на той стороне сотовой связи наконец ответили. — Что? Говорить тише? Хорошо.
— Кто вы, что вам нужно? — зашептал женский голос.
— Я? Я по поручению… Леонид Борисович, давайте, вы сами как–то… Я не знаю, право… — Костик передал растерянному соседу сотовый.
— Ладно. Давай! — Леонид вдруг как будто засветился изнутри, расправился, притопнул. — Извини, дочка, я не знаю, как тебя зовут! Я не знаю, твоя мама мне так и не рассказала о твоём существовании, но я так рад! Я рад, что есть ты, моё продолжение, а теперь и малышка, моя внучка. Знаешь, я всегда чувствовал, что где–то растет… — Он даже задохнулся от восторга, от того, что идет снег, так торжественно и по–царски щедро, что горят на столбах желтые фонари, как будто свечи на торте в честь его внучки. Ей еще нет и двух дней, но город уже празднует появление на свет этого младенца, и…
— Погодите! Мужчина, вы вообще кто? Какая я вам дочка? Совсем с этим снегом все с ума посходили! Ах, вы тот, кому я по ошибке послала фотографию! И вы даже не знаете, как зовут вашу дочку? Отбой, дядя. И не звоните сюда больше.
Незнакомка нажала «отбой», а Лёня даже не узнал, как её зовут, «не его дочь», которая сегодня родила «не его внучку»…
Костик в ужасе смотрел на побледневшего Леонида Борисовича, на то, как осунулось сразу его лицо, постарело. И снег как будто перестал, небо расползлось, обнажив своё черное холодное нутро, а шляпа дяди Лёни совсем обвисла.
— Не расстраивайтесь, Леонид Борисович… Бывает, — промямлил Костик. Теперь он наконец может пойти домой и встать под горячий душ. Но как же сосед? Ну как его оставишь в таком состоянии…
— Я расстраиваюсь? Я? Ты что, Костя! Да она просто обижена на меня! Конечно, ведь я не участвовал в её жизни столько лет, бедная девочка… Ну ничего! Ничего, она простит меня и позвонит ещё! А все же новорожденная хороша! Очень на меня похожа! — горячо рассуждал расстроенный Леонид Борисович, шагая вперед.
Костик кивал, сходства он не видел, но кивал…
… Марфа Викторовна удивленно осмотрела мужа, приняла в руки его мокрое пальто, шляпу.
— Лёнечка, где ты был? Я волновалась! — наконец спросила она.
— Я гулял, Марфа. Снег–то какой, дорогая моя! — Он взял её за руки, закружил, но потом споткнулся об упавший зонтик, остановился. — Прекрасный вечер, прекрасный!
Марфа пожала плечами. Снег и снег. Только забот теперь больше — ходить по этим сугробам…
Перед сном Леонид Борисович еще раз тайком посмотрел присланную фотографию младенца, улыбнулся. И всё же хорошо, что родился новый человек! Родился в такой волшебный день — со снегом, первым в эту зиму. Значит, будет счастливым. Ну и что, что не его, Лёни, потомство! Все мы от Адама и Евы, все друг другу родня.
С этими успокаивающими мыслями он уснул, а Марфа ещё долго ворочалась, грея о мужа замерзшие ноги.
— Седина в бороду… — вздохнула она и тоже наконец закрыла глаза.
А за окном опять пошел снег, выдержал паузу, большую, «мхатовскую», и повалил с удвоенной силой, чтобы свое первое утро новорожденная встретила в белоснежной, нарядной Москве, городе, которому предстоит вершить её судьбу…