В деревне таких, как Марфа Захаровна, называли просто — злыдня. Не баба, а грымза, что за всю жизнь ни одного доброго слова не сказала. Соседи с ней не здоровались, дети её обходили стороной, а кошки — те и вовсе шипели, стоило ей пройти мимо.
Говорили, что Марфа была ведьмой, хотя никто точно не знал. Просто уж больно удачно у неё всё сходило с рук. Кур, бывало, у кого-то ночью порежут — утром глядь, а Марфа уже куру в печке запекает, да с таким видом, будто сама её вырастила. Или молоко у коров в деревне вдруг станет горьким — а у Марфы, знай себе, сливки белые да густые.
Жила она одна, без семьи и друзей, будто бы специально отгораживаясь от всего мира. Дом её был тёмный, как чулан без окон, с покосившимся забором, на котором висели какие-то старые тряпки — то ли от ветра, то ли от дурного глаза.
Когда Марфа померла, никто не плакал. Соседи облегчённо вздохнули, мол, хоть теперь деревня заживёт спокойно. Да только не тут-то было.
Хоронить её пришлось без попа, потому что местного не было, а тот — из соседнего села, едва узнав, о ком речь, только перекрестился да отказался. «Не хочу, — говорит, — с такой связываться». Так и закопали Марфу, не отпев, не проводив как следует.
Сначала по ночам у её дома слышались шаги. Будто кто-то по крыльцу шаркал. Потом в окнах соседей стали мелькать тени, похожие на её горбатый силуэт. Но самое страшное началось, когда в деревне люди один за другим стали болеть.
Кого-то сводило судорогами, у кого-то ночами по телу шли ледяные мурашки, а один парень и вовсе, рассказывали, проснулся ночью оттого, что кто-то сидел у него на кровати. Да так и остался с сединой в волосах.
Ведьму, говорили, надо упокоить. Но кто осмелится? Нашлась одна бабка, Прасковья. «Была не была», — сказала она и пошла на кладбище. Остальные издали смотрели, как она бродит между могил, шепчет что-то, разбрасывает зёрна, чтобы мертвые не шли за ней.
Вернулась Прасковья поздно. Села у ворот, платок с головы сняла и молчит.
— Ну что там? — спросили её.
А бабка только рукой махнула:
— Не лежит она там.
— Как не лежит? — испугались люди.
— Так и не приняли её. Земля её не держит.
И правда. Наутро могила Марфы оказалась развороченной, а в ней — пустота.
После этого в деревне началась настоящая смута и паника. Люди перестали выходить на улицу после заката, в домах плотно задвигали занавески, а в дверных косяках появилась свежая зола — чтобы мертвый не переступил порог.
Но это не помогло. Ночами по деревне слышались шаги, кто-то видел горбатую тень у своих окон, а у Кузьмы, что жил напротив Марфы, в доме регулярно тухла печь посреди ночи.
Старики понимали, что самим не справиться. К утру собрались на сход и решили звать ведунью из соседнего села.
Пришла ведунья к полудню. Высокая, с острым взглядом, в платке, каким только на поминки завязываются. Обошла деревню, посмотрела на избы, остановилась у дома покойницы. Постояла, будто с кем-то негромко разговаривая.
Потом к людям повернулась:
— Пока не отмолите — не уймётся.
И велела всей деревне 9 дней ходить на кладбище, с ладаном да с молитвой. Люди хоть и боялись, но пошли. У могилы старухи разжишали огонь, дымыли ладаном, жгли свечи, и все дни шептали слова, которых толком и не понимали. Строго как велела ведунья.
На десятую ночь никто не спал. Кто говорил, что видел, как тень у дома Марфы растворилась, а кто — что скрип её старого крыльца раздался в последний раз.
Но с той поры деревня зажила спокойно. Болезни отступили, тени в окнах больше не мелькали, а могила Марфы Захаровны больше не тревожила местных. Хотя те до сих пор гадают, куда делось тело покойницы...