оглавление канала, часть 1-я
Существует множество пословиц и поговорок, сложенных нашим народом, чтобы обозначить важность и неотвратимость судьбы. Ну, например: «Судьбу на кривой кобыле не объедешь». Или: «От судьбы на печи не спрячешься». Много можно было бы написать подобных изречений. Смысл их всех сводился только к одному: чему быть – того не миновать. Ну например, бежал, бежал человек на автобус, споткнулся и упал. Коленку расшиб, или там, шнурок у него развязался. Злится, досадует, что автобус от него ушел и ждать теперь еще неведомо сколько времени придется. А автобус возьми, да (не дай Бог) на следующем перекрестке в аварию попади. Но это, так сказать, короткий путь судьбы. Случайная неслучайность, и тут же, бац! И вот она, судьба настигла. Но у этой капризной дамочки был и другой, длинный путь. Казалось бы, незначительная деталь или мимолетная встреча, а потом… В общем долго, непредсказуемо, а иногда и страшно. Я легких вариантов никогда не искала, поэтому предпочитала (собственно, меня об этом никто и не спрашивал) следовать путем длинным и извилистым. И, соответственно, огребала всего и много, и по полной программе.
Все началось довольно прозаично. Накануне пасхи приехала я к своей двоюродной сестре, чтобы достойно приготовиться к встрече праздника. Куличей напечь, пирогов всяких, салатиков там для закуски, ну и прочих вкусностей для праздничного стола. Моя тетушка, родная сестра моей матери и, как следствие, мать моей сестры, проживала на тот момент вместе с ней. Высокая, статная, с черными волосами, уложенными в красивую высокую прическу, с правильными, можно сказать, точеными чертами лица, она напоминала мне образ Некрасовской женщины из его знаменитой поэмы. Характер у нее был тоже схожий. В смысле, и в избу горящую и коня на скаку. В общем, все, как по писанному. Женщина она была строгая, порядок во всем любила, а еще очень увлекалась литературой. Особенно любила она читать исторические романы. Вот, видимо, на этой почве она сестру и нарекла Августой. Имечко, надо сказать, то еще. И в раннем детстве сестре доставалось по самые уши. Как ее только не называли! И Гусей (со всеми вытекающими производными от гусенка, до гусыни), и Авой, и даже Усей. Фантазия у детей в этом возрасте просто зашкаливала, особенно, в том, что касалось кличек и прозвищ. В домашнем обиходе все ее звали как есть, Августа. А для меня она была Сеней. Не знаю, чего мне в голову втемяшилось! Сестра была старше меня лет на пять, и в детстве мне какой-то умный человек объяснил, что имя Августа, это производная от названия последнего месяца лета. В моей детской голове это ознаменовалось началом осени. Отсюда и имя у меня родилось: Осень. Или коротко, Сеня. Сестра, привыкшая ко всякому за время своего детства и юности, на «Сеню», в виду своего покладистого и незлобливого характера, охотно откликалась, правда, только в моем, так сказать, исполнении. Была она писаной красавицей. Зеленые глазищи на пол лица, русые светлые волосы, чуть пухлые губы. В общем, на улице мужики на нее оглядывались. Не могу сказать, что я была серенькой мышкой на ее фоне, но так, ничего особенного. Карие глаза, черные брови и в контраст к ним светло-пепельные волосы, с некоторых пор, обстриженные очень коротко. И имечко у меня тоже «не подкачало». Мамуля моя, была филологом по образованию, и удостоила меня именем Авдотья, иногда путая с именем Евдокия (кстати, в паспорте значилось "Евдокия"), это кому как нравилось. Естественно, дома и близкие друзья звали меня просто Дуськой, а иногда и Дунькой. В общем, какой-то микс, в котором никто так и не удосужился разобраться, включая и меня саму. Мое отношение к этому безобразию коротко можно было определить народной пословицей: «…хоть горшком, лишь бы в печку не ставили». Может, из-за несуразных имен, а может, выражаясь высоким стилем, судьба такая, но обе мы успели побывать замужем и даже успели развестись. Не сложилось, как говорится. Я, не теряя оптимизма, бодро заявляла, что не встретился еще мне тот самый, «мой» мужчина. Тетушка, по язвительности своего характера, бурчала ехидно на подобные заявления, что, мол, такой еще вообще не родился. И добавляла в сердцах, что с таким-то характером, как у меня, ни один мужик не уживется. Меня это ничуть не печалило. И я продолжала, несмотря на тетушкины колкости, стойко радоваться жизни.
Иногда, за праздничным столом, намахнув граммов пятьдесят коньячка, тетя Валя, расчувствовавшись, со слезой в голосе глядела на наши с сестрой счастливо улыбающиеся рожицы, и шептала, не скрывая отчаянья: «Брошенки…» Не могу сказать, что я на это не обращала внимания, просто привыкла к подобному выражению теткиных чувств. Правда, однажды я, все же, попыталась установить истину в этом вопросе, назидательно проговорив: «Теть Валя, не нас бросили, а мы бросили. Чувствуешь разницу?» Но тетка разницы, кажется, не чувствовала, потому что, на мою короткую отповедь, сердито буркнула: «Да без разницы! Брошенки и есть!» И, видимо, от отчаянья, хватанула еще пятьдесят граммов коньяку, и шумно втянула в себя воздух, будто это был не коньяк, а медицинский спирт. После этого, я с теткой спорить не бралась, потому как, после смерти мамы она для меня оставалась единственным родным человеком, так сказать, из старшего поколения, и огорчать ее мне не хотелось.
Ну, в общем… После тяжелого трудового дня, целый день провозившись на кухне и умудрившись напечь просто-таки немыслимую гору всяких пирогов, плюшек, куличей и прочей снеди, мы с сестрой сидели на диване в гостиной, уютно укрыв ноги пледом, и читали книги. Выбрать у Сени было из чего. Библиотека была богатой, собранной, так сказать, книжечка к книжечке двумя поколеньями семьи. Для пущего уюта, она еще растопила камин, который тоже имелся в ее квартире, расположенной в самом центре города на последнем, третьем этаже. Именно подобное расположение квартиры и позволило в свое время ее мужу (бывшему, разумеется), соорудить такое диво-дивное. Пожалуй, это была единственное светлое пятно памяти о его пребывании на жилплощади сестры. Ну, в общем… Не буду отвлекаться.
Итак… За окном темная ветренная апрельская ночь. Ветви кленов, близко стоящих к дому, изредка, как голодные коты, царапались в окно под порывами ветра. Небо было затянуто низкими тучами и из них на землю, с неизменной периодичностью, сыпался то снег, то дождь. Тем уютнее было нам сидеть на мягких диванных подушках и смотреть на горящий огонь. И вот тут-то, казалось бы, в самое спокойное, можно сказать, умиротворенное время и наступил тот самый момент, от которого пошел отсчет судьбы, изменивший мою дальнейшую жизнь. Правда, я об этом в тот момент и не догадывалась. Потом, по прошествии многих лет, я иногда задавала себе вопрос: а знай я, что именно этот момент и будет неким переломным, изменила бы я что-нибудь, чтобы избежать всего того, что происходило позже? И с грустью вынуждена была констатировать (себе ведь не соврешь), что вряд ли…
Отложив в сторону книгу, глядя задумчиво в огонь, я тихо проговорила:
- Слушай, Сень… А ты знаешь, у греков существует такая красивая традиция. За пятнадцать минут до полночи, люди собираются у церкви, и ждут выноса огня, который привозили из Иерусалима. И когда священник выходит и выносит из церкви этот огонь, люди, стоящие ближе всех, зажигают от него свои свечи, а от них зажигают близ стоящие, и этот огонь передается из-рук в руки. Со стороны это выглядит очень красиво. Представь только, темнота, и в этой темноте загорается несколько огоньков, а потом, очень быстро, словно приливная волна эти огоньки распространяются везде вокруг, где стоят люди. А потом, они несут этот огонь в дом, и ставят свечу с этим огнем на праздничный стол. Красиво, правда? – Я мечтательно закатила глаза.
И в этот самый момент, я почувствовала, словно моего виска коснулся крылом ангел судьбы. В комнате на несколько мгновений повисла тишина. А потом, отложив книгу в сторону, сестра, спустив ноги с дивана, вкрадчиво спросила:
- А который сейчас час?
Я, быстро глянув на часы, стоявшие на каминной полке, настороженно ответила:
- Половина двенадцатого…
Мы с ней поглядели друг на друга, и в этот момент наши взгляды сказали все.
Сенька соскочила с дивана и заметалась по комнате, скороговоркой проговаривая:
- Так… Все… Собирайся… Чем мы хуже греков?! – И сама себе ответила: - Ничем не хуже! – Замерла на мгновение посреди гостиной, и, голосом командира кавалерийской дивизии, скомандовала: - Чего расселась?! Живо давай, а то к огню не успеем. До церкви еще доехать надо!
Поспешно выпутавшись из плена теплого пледа, я тоже заметалась по комнате, будто у нас уже начался пожар. И тут же поняла, что всю одежду, в которой я приехала к сестре, часа два назад, я затолкала в стиральную машинку. И сейчас на мне было широченное до пола платье из веселенькой оранжевой ткани в цветочек, пожертвованное мне сестрой, так сказать, для моего комфортного пребывания в ее квартире. Наши комплекции, увы, были совершенно разными. Сестра росточка была небольшого и чуть полноватая, а с моим метр семьдесят пять и весом в шестьдесят килограмм… В общем, ее платье на мне болталось, как на колу. А на улице был, не минус, конечно, но плюс невеликий. Я жалобно посмотрела на Сеню и проблеяла:
- А моя одежда вся мокрая…
Сестра досадливо отмахнулась.
- Не боись… Чего-нибудь из своего гардеробчика подберем… - И принялась вытаскивать из шкафа кофты штаны и свитера.
Отсутствие одежды по моей фигуре меня, увы не остановило (опять – судьба, блин!). Выбрав из общей кучи какие-то штаны а-ля узбечка, напялила их под платье, которое решила не снимать (теплее будет, на улице, чай, не май месяц), сверху платья надела какой-то не то жилет, не то джемпер (зато теплый, козьего пуха), подвязала все это каким-то пояском от старого банного халата, и не глядя в зеркало, так сказать, от греха подальше, вылетела вслед за сестрой в коридор. Разумеется, моя кожаная курточка по моде в обтяжечку на все это сено не влезла. Сеня оглядела меня критическим взглядом, потом глянула на беспомощно висевшую в моих руках куртку, и критически помотала головой.
- Нет… Так не пойдет. Не влезет… - Констатировала она уже очевидный факт. – Надо тебе какой-нибудь плащик подыскать, или пальтишко. – Она с головой нырнула в дебри платяного шкафа, стоявшего в прихожей, продолжая комментировать вслух найденную ею одежду: - Нет… Это, пожалуй, не годится. Это тоже… - затем послышался торжествующий вопль, и сестра вынырнула с какой-то бесформенно толстой вязаной одежонкой, напоминающей мне картину нашего передвижника Василия Григорьевича Перова «Проводы покойника». Я скуксилась, а Сенька рыкнула на меня:
- Нечего привередничать! Одевай, что дают, и поехали, а то опоздаем к раздаче огня!
Я окинула взглядом сестру, и хмыкнула про себя. Одета она была, конечно, в свое, в отличие от меня, но вид у нее был… В общем, в Милане на подиуме нам с ней делать было нечего. И это меня несколько примирило с моим внешним видом. Так как размер ноги у нас с ней был разный, то обула я свои лаковые туфельки веселенькой весенней окраски. Все вместе это выглядело просто чудовищно. Но в одном я была с Сенькой согласна: идем не на бал. Правда, когда перед выходом (точнее, перед выбегом) из дома я мельком глянула в зеркало, то мысленно закатила глаза. Какой там Милан, твою дивизию!!! Нас в таком виде и на паперть не пустят, не то, что в саму церковь! И если нас не остановит милиция – это будет просто чудо.
