Статья написана в рамках читательского марафона НЕСКУЧНЫЕ БИОГРАФИИ, проводимого каналом БиблиоГрафия https://dzen.ru/a/ZydH21E4KX3TUhao
Передо мною книга Захара Прилепина «Шолохов. Незаконный».
В ней 1087 страниц – это огромный писательский труд, и это не просто биография в привычном понимании жанра. Здесь нет сухого изложения фактов и событий; перед нами эпическая книга. Она несет в себе и роман, и детектив, и легенду, и миф, и фантазии автора на тему «что было бы если…»
Читалась книга легко, не на одном дыхании, конечно (врать не буду), а в напряжении четырёх суток так, что пока не прочла, делать ничего не могла. Это действительно, очень захватывающее чтение, а автор не обманул моих читательских ожиданий.
Биография великого писателя, написанная тоже писателем – это, безусловно, интеллектуальное наслаждение!
С Захаром Прилепиным я изучала историю русской литературы («Terra Tartarara. Это касается лично меня» (сборник эссе), 2009 и «Именины сердца. Разговоры с русской литературой» (сборник интервью с писателями и поэтами) — 2009). Ну кто ещё нам, провинциалам, просто, доходчиво и беззлобно поведает о либеральном и патриотическом лагерях, о столичной и нестоличной литературной жизни, о старых и новых именах в литературе, о политике, культуре и частной жизни? У него даже Анна Козлова белая и пушистая.
Зная свой недостаток – растекаться мыслью по древу – я сначала выдам всё главное по заявленной теме, что можно выделить из моей писанины, а потом перейду к моим любимым методам – цитированию и изложению, так, чтобы подуставший читатель был волен бросить мой опус в любом разонравившемся месте.
Итак, в путь!
Сравнение первое и главное
Для меня Михаил Шолохов и Захар Прилепин – фигуры соразмерные и равновеликие.
Патриоты. Правдоискатели. Бойцы. Жизнелюбцы. Трудяги. Исключительной одарённости мастера, гении – да!
Я даже не знаю, как эти характеристики по порядку расставить. Здесь всё – во-первых, одномоментно.
Оба они умеют отказаться от творчества, если жизнь того требует. Или Родина позвала. Даже если и не позвала – будут в первых рядах отстаивать честь России. Отсиживаться не будут. Шолохов с объявлением начала Великой Отечественной войны сразу подал рапорт на фронт, и сталинскую премию плюс полстолько же из личных сбережений – отдал в фонд обороны. Прилепин в 2014 году организовал свой фонд, волонтёрское движение и помощь Донбассу, и сам отправился на Донбасс.
Много можно найти между ними параллелей.
И с рязанскими корнями (срединной Русью!).
И по скороспелости своей (простите за сельхозный термин) – как в жизни, так и в творчестве они близки.
И с ранним писательством.
И с ранней женитьбой.
И с многодетной семьей.
И с уединением от столичной суеты в далёких местах для работы, жизни и дружеских встреч.
И верности однажды сделанному выбору. И выбор они этот сделали очень рано, раз и навсегда.
И по написанному наследию – где, о – да! – Есть гениальные произведения, а есть «просто великие», то есть «проза непререкаемого уровня» (по классификации самого же Прилепина, с. 974, с. 973). Здесь и далее сочла нужным указать страницы цитируемой книги: Прилепин Захар. «Шолохов. Незаконный». – М.: Молодая гвардия, 2023. – 1076 с.: ил.
Далее с чем проводить параллели будем, и как сравнивать?
По читательским интересам.
По народному признанию. И не только народному: по всем возможным премиям в рамках исторического времени.
По тиражам. У Прилепина, конечно, они шолоховскими быть не могут, но в рамках своей эпохи… Вот даже книга «Шолохов. Незаконный» названа главным редактором издательства «Молодая гвардия» Марией Залесской «самой тиражной книгой» .
Как ещё сравнивать будем?
По экранизациям?
По театральным постановкам?
Мало кому из современных литераторов известно чувство погони и чувство ухода от неё… Хотя, к сожалению, многие познали томление боевой жизни и по звуку отличают работу своих и вражьих орудий… Шолохов и Прилепин – бойцы. И этим все сказано. Было у Шолохова своё авиакрушение, ударившее по его «аномальной памяти». А у Прилепина – своё крушение-покушение 6 мая 2023 года в керженских лесах…
Можно сравнивать и сравнивать…
По зависти, наконец…
Скажете, нет вокруг Прилепина таких сплетен и склок, как вокруг Шолохова про плагиат? – Это просто солженицыны перевелись…
А вообще-то гадостей немало и про Захара понаписано…
Ну, хотя бы про то, что после Донбасса он ничего не написал… Как и Шолохов после войны, якобы, ничего не написал…
Михаил Шолохов был человеком Серебряного века, московским гимназистом (на одной улице с Буниным, между прочим, жил). Филолог Захар Прилепин давно вжился в эпоху Серебряного века, а по знанию истории русской литературы ХХ века давно стал классным специалистом. Достаточно назвать написанные им биографии: «Леонид Леонов. Игра его была огромна» (из серии ЖЗЛ), «Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи. Анатолий Мариенгоф. Борис Корнилов. Владимир Луговской», «Есенин. Обещая встречу впереди»…
Конечно, прикипевший к креслу филолог придирчиво ковырнёт пару мест в прилепинской книге, но мне, читателю, очень важно прочесть понятную, основательно объяснённую на каждом шагу, и к тому же увлекательнейшую книгу, а не ученую тягомотину, требующую перевода с русского на русский (я ученый мир не критикую, я сама ... отчасти причастна…).
…Или вот сравнить их можно по умению быть другом и выручать, вытаскивать друзей из беды, не оглядываясь на подрыв собственного благополучия…
Друзья, безусловно, это здорово!
Но вот сказала же при встрече с Прилепиным Шолохова Светлана про одинокость своего отца. А мнится, и Прилепин одинокий, хотя много вокруг него народа. И даже вовсе не потому, что вровень с ним поставить некого, мы же сейчас не о личностных масштабах, а о дружбе… Хотя что мы знаем-то, может есть у него настоящие друзья, или хотя бы один друг…
Не мне всё это раскрывать и описывать. Но найдётся соразмерный биограф для доброго дела. И не один. Одному, даже способному, не справиться, факт (вот и Давыдова вспомнили…).
Ну, а как же насчёт незаконности? С Шолоховым – там понятно: непризнанный внук купца Михаила Михайловича Шолохова, правнук купца Василия Тимофеевича Мохова… Его мать, Анастасия Даниловна Черникова, была насильно выдана замуж помещицей Анной Захаровной Поповой (сын которой – Дмитрий Евграфович Попов совратил прислуживающую Анастасию) за атаманца Степана Кузнецова. Тайна быстрого венчания и богатого приданного, данного за служанку господами, быстро раскрылась. Не раз битая мужем, и потерявшая родившуюся дочь, Анастасия Даниловна убежала к Александру Михайловичу Шолохову. Родившийся у них сын Михаил был единственным ребёнком. Отец смог усыновить своего сына только после смерти Степана Кузнецова.
Что касается Прилепина, то здесь уместно говорить о незаконности литературной. Незаконность почвеннической литературы просматривалась всю перестройку. По утверждению критика Андрея Рудалёва, в перестройку Распутин, Белов, Проханов, Лимонов были выдвинуты на маргинальную периферию. Перестроечная литература проводила линию отчуждения, линию отрицания отечественных культурных кодов. Произошло обнуление отечественной культуры, обнуление отечественной цивилизации. Культура, созданная в постсоветские годы, возводила хулу в отношении своей страны, являя, таким образом, кривое зеркало действительности. Чтобы стать хозяевами собственной страны и нашей цивилизации, необходимо, как считает А. Рудалёв, преодоление этой незаконности. Вот этим, вполне законно, занимается Прилепин. А нам пора быть признательными и благодарными ему!
Вот даже на этом можно было бы просто остановиться, чтобы констатировать моё участие в литературном марафоне, устроенном каналом БиблиоГрафия.
Но мы помчимся дальше!
Две «незаконности» Шолоховской судьбы
От «незаконности» происхождения Михаила Александровича Шолохова, по метрике Михаила Степановича Кузнецова, и начинает вести свой сказ Захар Прилепин. При этом параллельно шаг за шагом искореняя живучую клевету о «шолоховском плагиате» лучшей вещи писателя – «Тихого Дона». Верховья Дона, земля казачья – станица Вёшинская, хутора Кружилин, Каргин, Плешаков – места, где проходит основное действие романа «Тихий Дон». Его персонажи – семейство купца Мохова: «поданы они жёстко» (с.13); «…писатель Шолохов в известном смысле мстил Моховым, описывая их в ничтожном виде под собственной фамилией» (с. 25). Есть в повествовании ещё один родственник – купец Лёвочкин, у которого работали приказчиками три брата Шолоховых (в том числе, отец писателя); с Лёвочкина Михаил Александрович во многом списал купца Сергея Платоновича Мохова.
Романные коллизии «Тихого Дона» детально воспроизводят реальные истории семьи Шолоховых, их рода, соседей. Да и придуманные эпизоды и картины замешаны на основе множества житейских событий, запомнившихся любознательному подростку. Здесь и бывшая любовница в качестве горничной, и осваивающая новый дом уже немолодая женщина, и совращение моховской дочки казаком Митькой Коршуновым, и сословные предубеждения, порушив которые возможно стать изгоем в собственном роду (именно так и случилось с отцом писателя – А.М. Шолоховым, сошедшимся с Анастасией Кузнецовой). Отец Шолохова был предприимчивым, с авантюрной жилкой, но, как пишет Прилепин, был «классическим неудачником», попадающим в разные трагикомические истории. Однако «историями отцовских разорений в литературных целях» писатель не пользовался никогда (с. 15). А вот судьба матери отразилась в судьбе Анны (рассказ «Двухмужняя») и в судьбе Аксиньи («Тихий Дон»); «…эта стыдная, ничтожная, непризнанная жизнь изводила её» (с. 29). Однажды Шолохов сам указал на это: «Я никогда не забуду о том зле, что причинили моей матери помещики Поповы».
Захар Прилепин говорит, что создавая образ главной героини своего романа, Шолохов совершил немыслимое: «Прежде никто из русских классиков не решался на то, чтоб взять на растопку женского образа – материнскую судьбу. Шолохов сделает это. Возьмёт за основу страстного женского характера – не жену, не иных своих подруг, не соседских баб – а мать. Со всей кромешной путаницей её мужчин, страстей, похороненных детей, и вместе с тем – с её стойкостью, верностью, женственностью... Возможно, поначалу он сам удивился и даже испугался: разве можно так? А что сказал бы отец? А как сама мать посмотрит? Но, прожив с этой мыслью день, или неделю, или месяц, осознает: он прав. Мать всё поймёт. Потому что за каждой строкой, написанной сыном, будет любовь. Именно материнский образ, положенный в основание романа, и стал, кажется, залогом того воистину христианского мирооправдания и человекопонимания, явленного Шолоховым. Потому что перед матерью оступиться было нельзя» (с. 260 – 261).
«Всё, что связано с неправедной любовью, легшей в основу «Тихого Дона», – человеческие страсти, пересуды, склоки, – составляло пространство его детства» (с. 30), – пишет З. Прилепин. – «”Тихий Дон” дописывался в 1940 году. Через целую жизнь Шолохов эту муку пронёс и своему тёзке – Мишке Мелехову – отдал. Незаконность рождения – та самая болезненная звезда, что неведомой волей взошла над судьбой Шолохова. Получив небывалый дар, равного которому не было ни у кого, он как начал с детства путь беззаконного человека, так во всю жизнь эту беду и протянул. Беду никак не заслуженную, но намертво подшитую и к жизни, и к таланту, и к судьбе…» (с. 38).
«Эту книгу ангел Шолохову в самое темя надышал», – говорит З. Прилепин о «Тихом Доне». И далее: «В “Тихом Доне” за каждым закоулочком видишь то Каргинский, то Вёшенскую, то Плешаково: лица соседей, ландшафты, судьбы знакомых, шолоховскую семью, то накрывающую на стол генералам, то идущую в отступление, то прячущуюся от банды Фомина.
Выпутать, отделить историю Мелихова от истории жизни Ермакова невозможно. Выпутать, отделить историю взаимоотношений Григория, Степана, Аксиньи, молодого барина Листницкого из поместья Ясеновка от истории взаимоотношений Александра Шолохова (отца писателя), Степана Кузнецова, Анастасии Даниловны (матери писателя), молодого барина Попова из поместья Ягодное – невозможно. Выпутать, отделить братьев Мелеховых от братьев Дроздовых – тоже нельзя. Котлярова и Валета с каргинской мельницы – как отделишь от Сердинова и Валета с Плешаковской мельницы? Никак…» (с. 972, 955).
Удивительна проза Захара Прилепина! Плотная, экономная, но при этом очень ёмкая… ничего лишнего! Он пишет зримо, полно и ощутимо так, что от боли дышать невозможно. О финале «Тихого Дона» он скажет предельно просто, но всё более возвышаясь мыслью, взлетит по патетики и поэзии! Кто ещё может вместить невместимое в половину страницы!
«Сын Мелехова – Миша. Михаил.
Шолохов был в одном лице и его сын, и его отец и его дух.
В 1940 году Прощённое воскресение пришлось на 17 марта. К этому дню первые читатели заканчивали чтение «Тихого Дона».
Завершилась книга, которая стала шолоховским прощением за всё.
…за то, как осуждали его мать и его отца – распутников, живущих вне брака, поперёк казачьего адата.
…за татарчука, нахалёнка, прижитого от мужика и потому исторгнутого из казачьего рода.
…за то, что выгнали, едва не посадив в тюрьму, из продинспекторов, лишив работы и надежды.
…за то, что норовя убить и зарыть, преследовали – так Григория преследовал жестокосердный Мишка Кошевой.
Но только, в отличие от Григория, Михаил Шолохов, его отец, сын и дух – обыграл всех и утвердил своё имя на Дону.
И простил всех, и у всех попросил прощения этой книгой.
Все памятники Шолохову, что стоят ныне по России, по какому-то будто сговору делают с того Шолохова, которому не менее полувека от роду, а то и больше.
А Шолохов должен быть запечатлён в 35.
В эти свои без малого 35 он написал «Тихий Дон», «Донские рассказы» и первый том «Поднятой целины». В 35 он был гений. Кудесник русского слова. Ненаглядный сын русского народа.
Потомок рязанских пушкарей, купцов, приказчиков, малоросских крестьян, казачьего сословия, а может быть, если поискать в роду, и запорожцев, и крымских татар, и черкесов – иначе откуда у него взялся коршунячий нос?..
Такому вот нужен памятник. Чтоб девушки мимо шли и, на миг ослеплённые, застывали: кто это, такой красивый и молодой?
Это Шолохов: жених своей России» (с. 669 – 670).
«Не вырывайте судеб из контекста эпохи»
В детстве (1914 году) Михаил сильно поранил ржаной остью (усиком от колоска ржи) глаза. Пошло сильное воспаление. Отец отвез его в Московскую больницу, где он находился четыре месяца. В это же время (Первая мировая война) в Московскую клинику (в знакомое для себя место) писатель Шолохов определит своего героя – Григория Мелихова с ранением.
В Москве после выздоровления старший Шолохов поместил сына в лучшую восьмиклассную гимназию, а жил Михаил у родственника отца, учителя этой гимназии, Александра Павловича Ермолова. Уже там он проявил склонность к сочинительству.
Отдаленность от дома склонила семью к выбору более близкой гимназии – в Богучаре. Жил он на постое у священника и учителя Закона Божьего Дмитрия Ивановича Тишанского, в семье которого много читал; там часто обсуждались взрослыми литературные новости; велись разговоры о новых писателях (о Горьком, Короленко, Бунине). Гимназия была классической, со строгими порядками. Некоторые особенности Богучарской среды, фамилии соседей и «срисованные» мелочи жизни запоминал любознательный Михаил. Потом была гимназия в Вёшенской.
Разлука с малой родиной дала Шолохову осознание, что он – донской. В отличие от других писателей, он никогда не стремился к столичной жизни, и именно на малой родине переживёт все трагедии эпохи.
Учеба в разных гимназиях и переезды семьи – Кружилин, Каргин, Москва, Богучар, Плешаков, знакомство с бытом мещанским, купеческим, священническим, наблюдение за трудом отца (бахчевиком, на мельнице, на кузне, приказчиком, хозяином своего дела), знакомство с новыми людьми – формировали личность будущего писателя.
Удивительно тонкое наблюдение делает З. Прилепин. Он отмечает «аномальную память» Шолохова, его безупречный слух на живую речь и способность художественного осмысления некогда услышанных историй, тронувших сердце (с. 267). Шолохов ничего не записывал, и однажды услышанное мог воспроизвести спустя годы.
На протяжении книги меня не раз посещала мысль: «Что, разве ещё нужно кому-то доказывать несостоятельную версию о шолоховском ”плагиате”? Неужели есть ещё люди, верящие в такую ерунду?» Представьте, есть любители шевелить погасший костёр, и подбрасывать труху сомнения нам, маловерам. Есть люди, которые кроме пакостей ничего больше делать не умеют, вот и пробавляются, чем могут.
Захар Прилепин доказывает и показывает, что многие картины «Тихого Дона» написаны с натуры, удачно «подсмотрены» и «подслушаны». Находит массу подтверждений среди записанных воспоминаний старожилов Каргинского хутора, указывающих на прототипы шолоховских персонажей, на сходство имен, фамилий жителей хутора и героев «Тихого Дона». В романном хуторе Татарском не раз упоминается Каргинская мельница, расположение улиц, кирпичная церковь с белой оградой, детские игры, казачьи песни, ярмарки, драки, свадьбы, похороны, запомнившиеся Михаилу Шолохову с детства.
В отдельных деталях географическим прототипом книжного Татарского послужил хутор Плешаков, расположенный на берегу Дона. Рядом был заливной луг, где издавна косили казаки.
Старожилы Каргинского хутора утверждали, что своего Христоню Шолохов списал сразу с двух прототипов: местного казака Хрисанфа и станичного казака Фёдора Чукарина.
События, описанные в романе «Тихий Дон», проходили не просто через хутор Плешаков, а через курень братьев Дроздовых, у которых квартировали Шолоховы. Братья Дроздовы вошли в добровольческую группу, сформированную Подтёлковым по приказу Календина. И невольно Шолоховы стали свидетелями самых ярких событий Гражданской войны на Дону.
Семья Шолоховых одно время проживала на хуторе Рубежном, где проживала и семья Фомина (родители, жена, дети). В романе «Тихий Дон» Шолохов дал детальные портреты членов семьи, с которыми несколько месяцев жил в соседстве. З. Прилепин пишет: «Когда 9 февраля 1919 года в Вёшенскую вошла 15-я Инзенская дивизия, Фомин стал окружным военным комиссаром. Шолохов впервые мог его увидеть ещё там: он как раз доучивался последние дни в гимназии – а комиссариат располагался напротив. Во время Вёшенского мятежа Фомин, как и его книжный двойник, успел убежать из станицы» (с. 145).
Бой под станицей Боковской, который дал анархистский батько Махно 204-му Сердобскому полку, фигурирует в романе «Тихий Дон» в картине поражения сотни Петра Мелехова и его убийства.
Отец и сын Шолоховы не ушли за Чир со станичным председателем исполкома, коммунистом Фёдором Чукариным и очень рисковали: в то время они работали статистами при исполкоме, считали налоги; нашлись бы обиженные – могли заявить на них махновцам. Захар Прилепин приводит целую россыпь бытовавших у местных жителей версий встречи Михаила Шолохова с Махно, даже допроса, и чудесного спасения. Людские фантазии это, или розыгрыши самого писателя? – «Но сам Шолохов действительно мог видеть Махно. Его многие каргинские жители наблюдали…» (с. 170).
Всё вместило прошлое. Тут и Лавр Корнилов, и Подтёлков с Кривошлыковым, и Фомин…
Проводником к Вёшенскому восстанию и основным носителем образа Гришки Мелехова в будущем романе писателю послужил казак Харлампий Васильевич Ермаков, которому в момент общения с Шолоховым было 36 лет, но судьбы его хватило бы на три жизни (с. 254). Главному герою он подарил свою внешность, костяк своей биографии, и даже «баклановский» удар, каким пользовался в бою Мелехов. Как утверждают исследователи, вся сюжетная канва, связанная с Мелеховым, прочертилась в биографии Ермакова. Харлампия Ермакова арестовали в январе 1927 года (и в июне расстреляли), когда полным ходом шла работа Шолохова над книгой. Его работа стала «своеобразным свидетельством в пользу того человека, что поделился с Шолоховым самым сокровенным – своей судьбой» (с. 266).
Первая должность подростка Михаила Шолохова – учитель по ликвидации неграмотности в хуторе Латышеве близ Каргинской. Дополнительно работал статистом в Каргинском исполкоме. При случае трудился чернорабочим и грузчиком. В это время он начал писать сатирические пьески, иногда с местным колоритом, по которым самодеятельность ставит спектакли, известные во всей округе. Его родственница Евдокия Семеновна Шерстюкова, тетка Дуня – большой знаток театра, шила костюмы и была гримером.
Все переживания Шолохова в тот период крутились, опять-таки, вокруг незаконности. По несовершеннолетию, и по непонятному сословному происхождению (а это было важно в новой жизни не менее, чем в дореволюционной России) Михаил не мог вступить в комсомол (не казак, не купец, не мужик…), из-за этого не мог попасть в ЧОН, где давали паек, ботинки, форму и оружие. Но он знал всех чоновцев и работал с ними наравне. «Хроника боевых столкновений тех месяцев впечатляет… – пишет Захар Прилепин. – Интенсивность боевых действий в зиму с 1920 на 1921 год была почти такой же, как и годом или двумя раньше. Шолохов в буквальном смысле вырос на Гражданской войне» (с. 173 – 174).
В 17 лет Михаил Шолохов стал продинспектором. Представьте, вихрастого паренька с винтовкой, в казённом комбинезоне красно-кирпичного цвета и босиком! А продинспекторов, как из истории известно, стреляли, душили, резали, рубили. Потому что новой власти, пролетариату нужен был хлеб, а взять его можно было только у крестьян: «…не взваливая на хлеборобов непосильных задач, страна не спаслась бы. Она выжимала из крестьян все соки, чтобы жить, двигаться, побеждать…Не всякий в состоянии представить, как вообще в 17 лет можно было не просто заниматься серьёзной и крайне рискованной работой, но и в иных ситуациях вершить человеческие судьбы. Но тогда, случалось, подростки взрослели быстрей, чем их родители успевали в новой жизни разобраться. В 17 своих лет Михаил Шолохов сначала будто бы нагнал отца, а потом и перерос. Сложное детство сироты при живых родителях и огромном дедовском наследии. Четыре гимназии, Москва, Богучар. Бесконечные переезды по станицам и хуторам. Сотни знакомств, жизнь в дюжине разных семей – от священников, до повстанческих командиров. Недолгая пора достатка после покупки отцом мельницы, и вся последующая кровавая круговерть. Шолоховскую юношескую память, как волшебный шар, качни – и с одной стороны явятся белогвардейские генералы, с другой – махновцы, с третьей – красноармейские полки. А ведь ещё и театр у него был, и первые драматургические опыты, и актёрская работа, и гастроли по хуторам, и в те же самые дни, недели, месяцы он с ЧОНом колесил по степи, дежурил на колокольне… И голод был, и мор, и погони, и перестрелки. Господи, чего только не случилось с ним, вокруг него, в его сердце к 17 годам!
…В Букановской нет-нет, да и спрашивали: а лет-то тебе сколько, комиссар?
Отвечал: 20» (с. 202, 201, 203).
Старожилы утверждали: станица Букановская между красными и белыми переходила из рук в руки 12 раз!
Работа продинспектором отразилась в «Донских рассказах» Шолохова.
«…главная опасность его подстерегала вовсе не со стороны кружащих по Дону банд, – пишет З. Прилепин о работе продкомиссара. – Вести работу в те дни и месяцы, когда в одном курене ещё держатся, в трёх других люди от голода доходят, а в иной зайдёшь, а там все умерли, – то ещё испытание». Анонимный донос вновь перечеркнул все усилия молодого Шолохова: «Три года шёл к тому, чтобы стать полноправным бойцом Красной армии; но жизнь оказалась беспощадной и привередливой – взяла и выпихнула на обочину» (с. 215). Надо сказать, с позором выпихнула: осудили, под прицелом водили, в подвале держали… По его признанию писателю А. Софронову, «два дня ждал смерти… Жить очень хотелось…».
Несмотря на жесточайшие неудачи в Букановской, Шолохов не озлобился и не стал врагом большевизма. Ему хотелось учиться. Он едет в Москву. Но и тут не складывается с учебой, нет ничего определённого и постоянного с работой. Зато знакомится с молодыми писателями и сам начинает писать. Он пишет экспериментальные вещицы, нечто комическое и лукавое. Но уже начинает понимать, что лучше всего писать о том, что сам хорошо знаешь. И уж чего-чего, а знания жизни у молодого Шолохова столько, что хватило бы нескольким писателям.
З. Прилепин так говорит о раннем вхождении Шолохова в литературу: «Шолохов – мальчик, повзрослевший среди смертей.
Он рос в мире, где непрестанно, в течение всей его ранней юности, убивали. Всё вокруг было в смертях. Повсюду, в каждом соседском доме был свой растерзанный, казнённый, замученный.
Он не только писать начал рано – у него все было слишком рано.
Он рано понял, как злы на язык люди. Как слаба даже кровная родня, когда их дома избегали дядья и тётки, а родная бабушка по отцу так и не посадила его на колени ни разу.
Он без родителей рано учился жить. Его в девять лет в Москву отправили, потом Богучар был – сам себя отстаивал в чужой среде этот мальчишка совсем маленького роста.
Он в 14 лет узнал не только войну, когда мужики друг друга рубят на куски – а как бабы могут пленного насмерть забить мотыгами.
Он продинспектором стал в 17 лет. Судьбы решал человеческие! Мог миловать, мог под суд отдать.
Он женился рано, в 18 лет.
Он в 19 уже несколько шедевров написал и стал московской литературной звездой.
У него обнаружился невиданный дар, в первых же рассказах он показал, насколько глубоко знает жизнь, как безупречно выхватывает невиданные в русской литературе типажи.
Жизнь научила его быстро работать и не терять присутствия духа…
А как скоро, как неотвергаемо получил он право именоваться народным заступником, когда к нему шли, шли, шли люди: самых разных возрастов, селяне, партийцы, военные, прокурорские работники – сплошным потоком: как к самому родному и самому мудрому. Который может всё и поможет всем.
Ему в ту пору тридцати ещё не было!
“Тихий Дон”, говорят, в 20 и в 25 лет – не пишут. А вот так – как он – живут, когда тебе 18, 25, 29?» (с. 949 – 950).
В Москве Шолохов нашёл друга на всю жизнь, Василия Кудашёва – «человека, наделённого ангельскими полномочиями… скромного, лишённого зависти, безотказного помощника в сотнях самых разных дел» (с. 224). Но, наверное, не это главное. Хотя и это тоже важно.
Главное, что хотелось бы дописать к сказанному, это афористичное заключение Захара Прилепина:
«Не вырывайте судеб из контекста эпохи.
Даже гений живет в социуме и зависим от него.
Даже Шолохов» (с. 965).
А вот ещё афоризм: «В России не надо ходить за три моря, чтоб узнать неведомое. Всякий обитатель южной ли, восточной, северной ли русской окраины – носитель неслыханного опыта. Со своей скрученной в огромный узел столицей Россия слишком мало знала и знает саму себя»… Читать Прилепина – как именины сердца праздновать…
Сравнения последующие, которых в книге много
Начиная с пятой главы «Москва бездомная» читателя ждёт множество литературных имён и сведений о писателях целой эпохи. Это не просто перечисления, а сопоставления известных и менее известных, а то и вовсе неизвестных авторов, которых Прилепин сравнивает…
Сравнивает по возрасту, по талантливости, по работоспособности, по известности, по отношению к ним сильных мира сего, по убеждениям… и так деле… И это чтение необыкновенно увлекательное, даже если не все имена нам известны, поскольку ненавязчивые пояснения о писателях и их творениях в книге обязательно имеются.
Ну, например…
Знаете ли Вы, что ровесниками были Хемингуэй, Владимир Набоков, Леонид Леонов, Андрей Платонов, Юрий Олеша, Константин Вагинов… Все они с 1899 года.
Знаете ли Вы, что многие писатели шолоховского поколения свои главные прозаические вещи написали почти одновременно, когда были очень молоды? Совместно входили в литературу Аркадий Гайдар (повесть «В дни поражений и побед» писалась в 18-20 лет, повесть «Школа» – в 23); Григорий Мирошниченко (писать начал в 19, «Юнармию» написал в 24); Артём Весёлый (впервые опубликовался в 18 лет, книгу «Россия, кровью умытая» начал писать в 21); Исаак Бабель (первая публикация – в 19 лет, начал писать свои «Одесские рассказы» в 26); Юрий Олеша (публикуется с 16 лет; в 25 написал «Три толстяка, в 27 – роман «Зависть»); Вениамин Каверин (первые рассказы – в 20 лет; роман «Десять десятых судьбы» – в 23); Всеволод Иванов (первые рассказы публикует в 22, к 26 годам напишет повести «Партизаны», «Цветные ветра», «Бронепоезд 14-69»); Леонид Леонов (в 23 напишет свои шедевральные рассказы и повести, в 24 – роман «Барсуки»); Николай Островский (первую повесть напишет в 23, в 26 – роман «Как закалялась сталь»). Юный Шолохов (с 1905 года рождения) выдал за два с половиной года 26 рассказов и одну повесть. И с 1926 года начинает работать над «Тихим Доном».
На упрёк в якобы малой образованности казака Шолохова (кстати, академика), З. Прилепин проводит такую параллель: И. Бунин, М. Горький, А. Гайдар, А. Веселый, Л. Леонов тоже не доучились в гимназиях: «Жизнь была главным учителем Шолохова. Божий дар был его путеводителем. Всему остальному доучивали книги. Английский писатель Чарльз Сноу, финский литератор Мартти Ларни – все отмечали богатую шолоховскую библиотеку. Как писал современник: ”Ни одной молчаливой, застывшей полки. Каждая из книг побывала в его руках, начинена закладками, пометками. Прочитана, продумана, оценена…”» (с. 949).
Несколько раз на протяжении своей книги З. Прилепин выстраивает писателей эпохи «по ранжиру». Например, по воинским званиям, полученным в середине войны. В 1943 году Шолохову было присвоено звание полковника, уровнявшее его с Фадеевым. Симонову, Твардовскому, Михалкову, Катаеву, Тихонову, Вишневскому, Соболеву, Полевому, Сельвинскому присвоят звание подполковника; майорами будут Леонид Леонов и Евгений Долматовский, чуть позднее – Андрей Платонов…
Может показаться интересным обсуждение претендентов на получение ПЕРВОЙ сталинской литературной премии 15 августа 1940 года на закрытом заседании президиума Союза советских писателей. На заседании присутствовали – Павленко, Катаев, Соболев, Федин, Кирпотин, Жаров, Лебедев-Кумач – а это уже величины! Рассматривались главные сочинения года: «Тихий Дон» Шолохова, «Степан Кольчугин» Гроссмана, «Уважаемые граждане» Зощенко, «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского, «Санаторий “Арктур”» Федина, три пьесы – «Вдохновение» Всеволода Иванова, «Метель» Леонида Леонова, «Кремлёвские куранты» Николая Погодина, поэма «Маяковский начинается» Асеева, стихи Твардовского, Лебедева-Кумача, Симонова, Щипачева…
Ни у кого не было сомнения, что премия – шолоховская. Прилепин пишет: «И заслужил он её не только выстраданным за 14 лет гениальным текстом, но и всей своей жизнью, шедшей поверх литературных склок – в совершенно иных направлениях и к иным целям. Быть может, это была премия ещё и за спасенные жизни Лугового, Логачева и Красюкова. За сына Платонова. За возвращённую к работе Цесарскую. За героя Гражданской Попова – которому теперь Шолохов ещё и орден Красной Звезды вернул, потому что Попова при аресте награды лишили. Быть может, и за тот хлеб, что он вымаливал у Сталина для Верхнего Дона. Шолохов знал, что его небывалый талант подарен ему этим народом, этой землёй, этой степью, этой рекой, и всю жизнь строил как благодарение за неслыханный подарок» (с. 680 – 681).
В начале войны Сталинскую премию – 100 тысяч – Шолохов перевёл в фонд обороны, накинув к лауреатским деньгам 50 тысяч из накоплений. Так Шолохов заложил в культурной среде новую традицию…
Прилепин указывает на «симптоматичное» размещение подписей писателей под некрологами… Его взгляду многое говорит расположение фамилий в списках депутатов Верховного совета очередного созыва… в списках писателей-делегатов на съездах…
Сначала – Фадеев, как главный литературный чиновник, потом Шолохов и А. Толстой (или наоборот) через запятую…
После войны все списки возглавлял Шолохов, хотя от чиновничьей службы всегда отказывался.
Или вот такую шутливую иерархию-шарж, опубликованную на весь разворот в праздничном, к очередной годовщине революции, номере «Литературной газеты» опишет нам Прилепин. В «Октябрьском параде писателей» – «…первый – в шляпе и с тросточкой, конечно, Горький.
А вторым идёт… Шолохов! С огромным подсолнухом на плече.
Третий – Парфёнов, играет, растягивая меха, на гармошке, на которой написано «Бруски»: имеется в виду, что он растягивает свой бесконечный роман.
Четвёртый – Гладков, с «Энергией» под мышкой.
Пятый – Валентин Катаев.
Шестой – Леонид Леонов.
Следом за ним, вдвоём, Ильф и Петров, ведут золотого телёнка на поводке.
За ними ещё один, наряду с Горьким, литературный старейшина, Викентий Вересаев.
Замыкает десятку Новиков-Прибой, далее следует Алексей Николаевич Толстой и все прочие.
Но Шолохов-то, Шолохов!..
И ладно ещё – Горький: кто ж оспорит его место? Но этот-то! Юнец! 27 лет – и уже второй…» (с. 415 – 416).
Или такой вот ещё шарж в «Литературной газете» за 5 мая 1937 года, после «чистки» в писательских рядах: изображён огромный пароход. На верхней палубе – Алексей Толстой, Ставский, Шолохов, Николай Тихонов, Демьян Бедный. На второй – Бабель Лебедев-Кумач, Фадеев, Федин, Панфёров, Михаил Голодный… На третьей – Паустовский, Катаев, Леонов, Тынянов, Соболев, Сельвинский, Вишневский, Шкловский… Всеволод Иванов барахтается в воде. Пастернак плывет на лодке, привязанной к пароходу… (с. 548 – 549). Вот кто бы нам, кроме Захара Прилепина, сделал такую наглядную перезагрузку истории советской литературы?!
Задаваясь вопросом, «откуда Шолохов понабрался такого умения описывать и понимать все с войной связанное?», Прилепин отмечает, что автор блистательных «Партизанских повестей» Вс. Иванов нигде не воевал, но находился в гуще событий Гражданской войны; Л. Леонов, написавший и «Барсуки», и «Взятие Великошумска», в Гражданской «участвовал по касательной», в атаки не ходил, был журналистом; известный баталист А.Н. Толстой в годы Первой мировой был военкором, в Гражданской не участвовал. «Время их насыщало – сотни встреч, знакомств, разговоров, – пишет Прилепин. – Шолохов с детства жил, по сути, в среде военной, где служили и воевали большинство мужчин. Ещё ребёнком попадал под бомбёжки, наблюдал перестрелки, сшибки. С юности отлично владел стрелковым оружием, теоретически знал основы сабельного и штыкового боя. Неоднократно, рискуя жизнью, находился в самой гуще противостояния советской власти и повстанцев на Дону… Поразителен в Шолоховском случае не только изобразительный его дар, но именно доскональное знание темы. Оно явлено и в “Тихом Доне”, и в “Донских рассказах”, и в “Они сражались за Родину”. Притом что это были две, вернее даже три совсем разные войны, и русских аналогов, когда один и тот же автор дал соразмерной силы сцены боёв и Первой мировой, и Гражданской, и Отечественной, пожалуй, нет. Есть Хемингуэй, давший мощные картины тех же мировых войн. И это славное и символическое соседство…» (с. 997 – 998).
Ох, уж эти обобщения Захара Прилепина! Как можно оторваться от таких наблюдений: «Лучшие мировые писатели оставляют одного, двух, редко когда больше типических героев, которые поселяются посреди народа, а затем и человечества, становясь нарицательными. У Сервантеса – есть Дон Кихот и Санчо Панса. У Дюма – его мушкетёры. У Верна – Паганель. У Дойла – Шерлок и доктор Ватсон…» Далее – перечисление на полстраницы авторов и их героев из мировой и отечественной литературы, размышление о памятниках, поставленных литературным героям… Потом о Шолохове: «А у Шолохова нарицательных героев целая тележка, и он правит ею не спеша. Есть памятник его нахалёнку. Есть памятник Григорию и Аксинье, да не один. Есть памятник Щукарю. Есть памятник Андрею Соколову. Есть памятник киногероям “Они сражались за Родину”…» (с. 1073). И далее: «Шолохов смотрел на людей – прости Господи, – взглядом, каким, кажется, смотрит на людей Бог. Люди страшные, слабые, беспощадные, но любимые. Оттого, что всё ещё любящие и жертвующие собой во имя той любви» (с. 1075).
На вопрос о творческом упадке позднего Шолохова, Захар Прилепин прозорливо отмечает, что писателей шолоховского поколения, невероятный взлёт который пришёлся на молодые годы, позднее остудила творческая стагнация и замедление по причине жесточайшей перегрузки времени, безжалостных критических атак, общей зациркулированности культурной жизни: «Сохраниться в целостности не удалось никому»… И ничего лучше уже созданных своих лучших произведений потом они уже не напишут (Серафимович «Железный поток», А. Степанов «Порт-Артур», Вс. Иванов «Партизанские повести», Фадеев «Разгром», Панфёров «Бруски», Гладков «Цемент», Ильф и Петров «Золотой телёнок» и «Двенадцать стульев», Б. Лавренёв «Сорок первый» и «Ветер», А. Мариенгоф «Циники», Ю. Олеша «Три толстяка»). Творческое долголетие подтвердят только В. Катаев и Л. Леонов. В. Катаев, преодолев тридцатилетний творческий спад, обретет «новое дыхание, став, по сути, новым писателем» (с. 965). Л. Леонов к первым пяти романам, написанным за 10 лет, пишет последний, «Пирамида», пишет в течение 44 лет! Что касается Шолохова, З. Прилепин говорит: «Шолохову не хватило леоновской усидчивости и веры в необходимость создания последнего труда. Но, рискнём сказать, Леонов и в 30-е не надорвался до таких степеней, как Шолохов, и в самолёте не падал оземь, и с алкоголем завязал всяческие отношения, и курить бросил. Он себя приберёг. А Шолохов – нет. Кто-то здесь вправе его осудить за это?».
Ещё такое вот сравнение современников на предмет их приспособленности к журналистскому труду. Шолохов не был силен в журналистике, что и сам признавал; ему так и не удалось освоить «выработанный уже спустя десятилетие советской власти газетный воляпюк, характерный в целом, увы, для мастеров любого уровня, в том числе позднего Горького, позднего Серафимовича, поздней публицистики Алексея Николаевича Толстого» (с. 971).
А как сильна параллель между Пушкиным и Шолоховым: «Народная любовь к Шолохову объясняется ещё и тем, что он, как и Пушкин, гармоничен. Шолохов, вопреки всему, в самом высоком смысле здоров, и читая его, не подцепишь никакую душевную болезнь. Внешне вольнодумцы, внутренне Пушкин и Шолохов собранны, молитвенны. Они не просто веруют в промысел, но знают о нём наверняка. Шолохов, как и Пушкин, жизнелюбив, ласков к миру, обращён к товарищам, смел, порывист, но и замечательно работоспособен при этом. Они и родились неподалёку: если у Шолохова день рождения 24 мая, то у Пушкина по старому стилю – 26 мая. По новому стилю их разносит на две недели, но звёзды остаются общими. Обращённый к свободе и влюблённый в декабристов не менее, чем Шолохов в своих повстанцев, Пушкин был безусловным имперцем, последовательно поддерживавшим любые военные устремления России. Как и Шолохов век спустя. Пушкин шёл к императору, как к главному своему читателю – так же Шолохов шёл к вождю. И как Пушкин писал шефу жандармского отделения Бенкендорфу, не слишком заботясь о репутации, но требуя принять его помощь при подавлении строптивых поляков, ибо слава Отечества превыше любых человеческих репутаций, так Шолохов писал Брежневу, говоря между строк: если ты не можешь принять решение о Праге – призови меня, твой полковник всегда в строю» (с. 1046). Кто ещё, кроме Прилепина, несколькими крупными мазками сможет написать коротко и ёмко подобную картину?!
«Первым своим романом Шолохов создал целый мир, куда вместил все семейные тайны, все душевные открытия. Всё, что увидел, достиг и постиг», – пишет Захар Прилепин, и по гениальности определяет место автора «Тихого Дона» в одном с ряду выдающимися мастерами мировой литературы: с Франсуа Рабле, создавшем «Гаргантюа и Пантагрюэля», Сервантесом – с романом «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», Даниэлом Дефо – с его «Робинзоном Крузо», Джоном Рональдом Руэлом Толкином – с «Хоббитом, или Туда и обратно» и «Властелином колец», Сэлинджером с «Над пропастью во ржи»… (с. 961).
З. Прилепин увлекательно и подробнейшим образом проводит жизненные и творческие (в литературе и кино) аналогии между М. Шолоховым и Гайто Газдановым; Шолоховым и Хемингуэем, обнаруживая «поразительное сходство рисунка судьбы» (с.968)… Вплоть до личного сходства: Гайто Газданов «всю жизнь женат только на одной женщине, старше его». Хемингуэй «тоже попадал в авиакатастрофы на небольших самолётах – причем дважды», «тоже был завзятый рыболов и неутомимый охотник», наконец, за ним тоже следили спецслужбы, и его телефон прослушивался…
Далее Захар Прилепин отмечает (и аргументирует!) типологическую родственность и соразмерность в малой своей прозе таких писателей, как Михаил Шолохов («Донские рассказы»), Гашек («Приключения бравого солдата Швейка») и Джек Лондон (малая проза): «Во всех трёх случаях перед нами жёсткая, умело сделанная, ритмически выверенная, мышечная, мужская проза, посвященная описанию попыток преодоления неодолимого» (с. 973).
Рассуждая о «неровности» творческих результатов Хемингуэя, Лескова, Тургенева, «и Киплинга, и Трумэна Капоте, и Ромэна Гари, и кого угодно», Захар Прилепин дает интересную классификацию книг: есть книги гениальные (как «Тихий Дон, например), а есть книги «просто великие» (как, например, «Поднятая целина», «Они сражались за родину»). И тем более интересно к каким книгам он отнесёт лучшие (и не очень…) произведения Н. Гарина-Михайловского, Ф. Сологуба, В. Вересаева, М. Агеева (М. Леви), Сергеева-Ценского, Бунина, Зайцева, Шмелёва, Куприна…
Ну и, наконец, ещё одна сравнительная параллель ранних гениев.
Прилепин находит верное определение гениальности: озаренность. «”Знает все не уча” – сказано было про Серафима Саровского, – напоминает он, и далее пишет, – …Сознание неспособно принять гениальность, посетившую человека, как неспособно осознать бесконечность вселенной.
Иномирность познавшего все, не уча, Шолохова никогда не перестанет пугать.
Шолоховский случай, помимо всех рациональных объяснений, по сути своей – озарение».
И далее Захар Прилепин выводит ряд гениев, «озаренных в необъяснимо ранней юности»: Пушкин, Лермонтов, Блок, Артюр Рембо, Есенин… И в прозе: Н. Гоголь (первый том «Мёртвых душ» издал в 32 года), Л. Толстой (в 39 закончил основную часть эпопеи «Война и мир»).
Вот такие художественные биографии о жизнях замечательных людей, написанные писателями уровня Захара Прилепина, читать бы да изучать хотя бы не простым грешным читателям, а студентам-филологам, да доморощенным молодым, немолодым и состарившимся (не заметив молодости!) писателям, или же возомнившим себя таковыми!
Живучий миф о плагиате
Сколько раз пришлось Михаилу Шолохову уезжать в поисках своей литературной судьбы в Москву, и возвращаться несолоно хлебавши, в донскую станицу – сначала – одному, потом с молодой женой, которая призналась, годы спустя: «Какая у него была уверенность в своих силах! Он говорил мне: увидишь, меня будут переводить на иностранные языки!..» (с. 232). Ему посчастливилось обрести поддержку мудрого наставника – Александра Серафимовича (А.С. Попова), дончанина, почти земляка, разглядевшего гениальный дар у начинающего автора. Серафимович по-отечески относился к Шолохову.
Михаилу посчастливилось порадовать напоследок отца первыми изданиями рассказов в газетах и журналах – живыми, понятными: с соседями, Доном, степью, Чиром… Не напрасно, все испытания жизненные были не напрасно!
Смерть отца (1925) стала не только отметиной в сердце, но началом работы над романом. В это время у него родилась первая дочь – Светлана. Было Шолохову 20 лет.
«А в январе 1928-го случилось очередное чудо русской литературы: журнал “Октябрь” начал публиковать “Тихий Дон”, – пишет З. Прилепин. – Первая книга романа вышла в четырёх номерах подряд, с января по апрель. Он сделал её за десять месяцев: с января 1926-го по сентябрь 1927-го. К апрелю 1928-го был уже готов второй том: полгода ушло на его доработку. С учетом первых подступов к теме в те же плюс-минус десять месяцев уместилась работа и над ним тоже» (с. 290).
Удачливость Шолохова в отношении выхода первой книги такого «белогвардейского» романа, Прилепин объясняет победой группы Сталина во внутрипартийной борьбе. Троцкий имел к расказачиванию прямое отношение, и «Тихий Дон» давал возможность публичного переосмысления вопроса о казачестве; «“Правда” устами Серафимовича во всеуслышание на всю страну определила Михаила Шолохова как литератора, размахнувшего громадные крылья» (с. 294 – 295). «Тихий Дон» печатали журналы; он выходил отдельными изданиями. Слава настигла писателя. И деньги, конечно.
Восторженные публикации, отзывы. Вот только от земляков критика была, ростовская. 14 октября 1928 года в газете «Молот» была опубликована подборка якобы читателей под заголовками: «Однобокая картина» и «Кривое зеркало». Некий П. Максимов дал критику книги Шолохова. А потом ещё Ю. Юзовский. Дело известное: в своем Отечестве пророка нет.
«Первые слухи появились зимой 1929-го», – констатирует З. Прилепин. Какие?
– Шолохову досталась чужая рукопись…
– Шолохов не тот, за кого выдает себя: он старше, участник Гражданской, и бывший белогвардеец, даже подъесаул Донской армии.
Запустил слухи писатель Феоктист Березовский.
Нам сейчас даже трудно себе представить, насколько опасно в те годы было расследование по поводу участников Вёшенского восстания на предмет того, были ли шолоховские антигерои реальными повстанцами, и что за это их могло ожидать!
Поименно известно, кто из литераторов стоял за распространением слухов.
В «Октябре» уже публиковалась третья книга «Тихого Дона», а при газете «Правда» создается комиссия по поводу авторства Шолохова (редактор Н.И. Бухарин, сестра Ленина – М.И. Ульянова, Серафимович). Ситуация на контроле у Сталина. По результатам работы комиссии Л. Авербах пишет опровержение слухам в «Рабочей газете» за подписями Серафимовича, Авербаха, Киршона, Фадеева, Ставского: «Так партия вернула ему честное имя» (с. 318).
Однако критический накат на Шолохова продолжался. И это очень мешало писателю завершить роман. Опускались руки. Однажды он признался всегда поддерживающей его Евгении Левицкой (к которой относился по сыновнему, и в письме писал «роднее Вас читателя у меня нет»): «Сколько бы не изгалялись браты-писатели, оказавшиеся через одного лютой сволочью, – а Гришку я напишу таким, каким считаю нужным» (с.322).
Прилепин пишет: «Левицкая, кажется, первой заметила: в Мелихове явно кроется что-то автобиографичное. Он сам как Гришка был. Соврать – значит, предать и Харлампия Ермакова, зарытого в землю, и отцовскую память, и свою собственную совесть. Сдался бы Шолохов – не было бы такого романа» (с. 322).
И вот роман издается полностью. И начинается новая волна клеветы с плагиатом :
«… можете вообразить, как ему было больно?
У него не просто попытались отобрать результаты пятнадцатилетнего труда – который он, с надорванными нервами, загнанный как зверь, бесконечно уставший, год за годом вёл к финалу. Рискуя в буквальном смысле погибнуть раньше своего Григория. Посреди лжи, зверства и подлости.
У него ведь отобрали детство, соседей, юность!
Материнские муки, отцовское мытарство отобрали!
Дедов дом! Лавку, где отец служил и куда Мишка мальчонкой прибегал за конфетами! Больницу Снегирёва в Москве!
Мельницу – отобранную один раз в реальности, – отобрали ещё раз!
Берег Дона, им подсмотренный, – и тот украли: передарили куда-то на Нижний Дон, где таких берегов нету! Каргинский хутор украли! Жизнь в Плешакове разворовали! Дружбу и посиделки с Харлампием Ермаковым умыкнули!
Все голоса, краски, запахи, для которых он разыскивал самые точные слова – все забрали.
Душу вывернули наизнанку и плюнули туда» (с. 976).
Всех клеветников здесь упоминать неуместно, но вот Солженицына стоит. Предпоследняя глава книги называется «Месть». Это когда после многолетних молчаний вновь поднялась волна дознаний о «шолоховском плагиате»:
«Так Шолохова на семидесятом году жизни нагнала чёрная звезда беззакония, под которой он родился.
Всё детство лгали, что мать его прижила невесть от кого. Что он и не казак вовсе, а чей сын – приказчика Шолохова, барина Попова или атаманца Кузнецова – ещё вопрос. Раздавленный этим унижением, он все равно не сдался и пророс назло своей черной звезде – невероятный донской цветок.
Сделав полный круг, черная звезда все равно встала над его теменем.
Семьдесят лет назад возникла ложная путаница, чей он сын, как его зовут, имеет ли он вообще право на жизнь, на казачий статус и на то, чтоб сесть за парту с другими детьми и под фамилией кровного отца.
Теперь злоязыкие, бесстыжие люди ставили под сомнение авторство его любимого детища, отнимая фамилию уже у книги, в которую Шолохов вложил свою жизнь, себя самого, родовую память.
За что судьба так наказывала Шолохова, кто из его предков притянул на потомка такую муку, гадать не станем.
Так сложилось, и от этой подлой меты не уйти вовек.
По какой бы стёжке не шёл бы этот невинный ребёнок в десятые годы начала столетия, безжалостные станичные дети кричали ему вслед:
– Приблуда! Нахалёнок! Под забором нашёлся!
Где бы не звучало имя Шолохова теперь, всегда найдётся рот, который прокричит, в сущности, те же самые слова» (с. 944).
Просто поражаешься, как мог Шолохов с его знаменитостью и народной любовью, отличающийся «принципиальной прямолинейностью, предельной гражданской честностью и поразительным мужеством» (с. 959), вновь оказаться под подозрением. З. Прилепин объясняет: «Антишолоховедение – чудовище, у которого взамен отрубленной тут же растёт новая голова. Гибнет одна концепция – тащат, с бесстыжими глазами, другую» (с. 948).
Авторы версий о шолоховском плагиате передавали авторство «Тихого Дона» 48 претендентам!
Вот всем бы нам прочитать страницы размышлений Захара Прилепина по поводу писательской и читательской веры в шолоховский плагиат с подачи Солженицына!
Шолохов получил Нобелевскую премию. В станицу Вёшинскую читательские письма шли мешками. Появилась дюжина экранизаций по его произведениям. В библиотеках он оставался самым востребованным писателем страны.
Безоглядная любовь к нему была очевидна и полноводна. Как удалось новым властителям дум десакрализировать имя Мастера, посеять зёрна сомнения даже в честнейших из честнейших – В. Шукшине (который назвал Шолохова «земным светом правды»), В. Белове (признавшемся позднее: «… евреи с помощью демагогии энергично и постоянно внушали нам ложные представления о Шолохове. Ядовитая мысль о плагиате, запущенная определёнными силами и поддержанная Солженицыным, посещала иногда и мою грешную голову…»)? Впрочем, писатель-фронтовик, офицер Смерша Федор Абрамов говорил, что для него никогда не было проблемы «Шолохов и Крюков».
В защиту Шолохова норвежский славист Гейра Хьетсо выпустил в Копенгагене книгу «Буря вокруг “Тихого Дона”». Прилепин пишет: «Такое случается: когда чужестранцы не за славу, а во имя правды спасают русскую честь, а этнически вроде бы русские, иной раз даже донцы, не покладая рук и с волчьим усердием выгрызают печень и душу» (с. 1005).
Конечно же, в перестроечные годы много всякой дрянной информации шло (а сейчас разве меньше?!) – о Зое Космодемьянской, о молодогвардейцах, о шолоховском «плагиате»… Господи, да что только не хотели порушить в наших душах! Я это хорошо помню. Но почему-то не зацепило. И изначально увиделось как клевета. Почему? Не то, чтобы мы были шибко умные или политически подкованные на четыре ноги, нет! Но всё-таки советское воспитание свою закваску в нас оставило, и хватило сердца, чтобы так уж безумно не кинуться на дурацкие приманки. Да и – чего греха таить? – спасались мы тогда, и выживали поодиночке, учились-таки ставить личное свое выживание выше общественного. Не до этого нам было.
О Солженицыне никто лучше Прилепина не сказал: «…привычка, не зная в полной мере, утверждать смело и наобум в нём крепко к тому времени поселилась и стала ни больше ни меньше – творческим методом… допущения и ошибки в текстах Солженицына представлены в каком-то воистину катастрофическом обилии…» (с. 946).
Да, вот ещё Вячеслав Лютый справедливо заметил, за что у нас не любят Солженицына: за то что Родину он уродиной увидел… И нас своими глазами хотел заставить посмотреть… Это ведь хуже, чем ветхозаветный Хам братьям посмотреть предлагал.
Ну и остановимся на этой солженицынщине в праведном гневе. Кто захочет разобраться, разберётся!
А мы просто успокоимся ярким и сочным афоризмом Прилепина:
«Примеров, когда литератор гениален в 21 год – множество. Примеров, когда гениальный текст был гениально дописан другим человеком – нет…
Но ведь эти люди всерьёз воображают, что если есть тетрадка, с неё можно четыре тома срисовать.
У Пушкина имеется неоконченный роман “Арап Петра Великого”. Возьмите и допишите» (с. 956 – 957).
Украинский и еврейский вопрос
Пожалуй, ни у какого другого писателя нет в произведениях столько о взаимоотношениях русских, украинцев и казаков. Только «в романе “Они сражались за Родину” действуют несколько типологически разнородных украинцев, вместе с тем явно несущих черты общего национального характера…». И ныне вполне по-современному слышатся мысли и слова героев этого произведения: «…Брешешь ты, хохол, сучье вымя, ты – петлюровец и самый махровый украинский националист! Жёлто-блакитная сволочь ты!... – …Ты сам великодержавный кацап! Какое ты имеешь право меня, коммуниста с восемнадцатого года, петлюровцем называть?» И так далее…
Именно на основе этого произведения З. Прилепин итожит сложность межнациональных отношений на Дону: «…Отечественная война, через кровь и муку, словно бы смела все прежние, многовековые этнические распри и обиды: всякий нёс свою жертву во имя общего Отечества, ложась иной раз в общую братскую могилу… долгий и страшный бой между великороссами и малороссами, донцами и запорожцами, иногородними и повстанцами, красными тавричанами и украинскими самостийниками, зажиточными казаками и замордованными батраками – шёл посреди его сердца. Всякий раз Шолохов выбирал свою сторону. Порой – с болью. Но – выбирал. И этот выбор вмещался в одно слово: Россия» (с. 1042).
Сам Шолохов остался верен своему однажды сделанному выбору в пользу большевиков. Но для него всегда первым было – русский, и только потом – советский. А не наоборот. «Он всегда помнил: воевать с Москвой, пусть и большевистской, не стоит – путь этот обречен на поражение» (с. 1026). Но именно у Шолохова в художественных произведениях немало сказано об Украине, как о возможном плацдарме для атаки на нашу Родину.
«Украинский вопрос как и еврейский – наиважнейший и непростой для Шолохова», – констатирует Захар Прилепин (с. 197)
Неоднократно Прилепин возвращается к страницам шолоховских книг, описывающих персонажи еврейской национальности, освещая закрепившуюся в сознании казаков: «…евреи – казакам не товарищи» (с. 1014). Прилепин отмечает, что Шолохов не был ксенофобом: «Посмевший без всяких прикрас подавать национальные вопросы в своей прозе, шумно разругавшийся с Эренбургом в годы Великой Отечественной, но оставивший без саркастического внимания его оттепельные ожидания, ввязавшийся в спор о псевдонимах и ставший центром “русской партии” Шолохов был помечен, как ксенофоб. …С другой стороны, добрая половина сторонников версии о шолоховском плагиате – русскоязычное литературоведение израильского разлива: некоторые ему так и не простили известной репутации» (с. 1019 – 1020).
Давайте проникнемся, с каким смаком раскрывает литературные псевдонимы маэстро Прилепин, будто бы на скрипочке выводит виртуозное соло! С каким заходом приоткрывает дверь в историю литературных «толстяков», раскрывая современному читателю глаза на истоки литературных баталий!
Критик Леопольд Леонидович Авербах, при рождении носивший имя Исер-Лейб Меер-Шоломович Авербах (племянник самого Якова Свердлова!)…
Поэт Джек – на самом деле Яков Моисеевич – Алтаузен...
Редактором «Октября» был уроженец Херсона, поэт и критик Семён Абрамович Родов.
И далее: «В редакционный совет входили поэт Александр Безыменский из Житомира, сын своего отца Иоиля-Шимона Гершановича, писатель Юрий Либединский из Одессы, сын своего отца Натана Либеровича, а так же Леонид Авербах. Проверенные бойцы литературных баталий. Шолоховский парадокс состоял в том, что он, по меркам тех лет, должен был восприниматься в качестве “попутчика”. Однако он изначально выбрал себе самую что ни есть левацкую компанию. Если б Шолохов опубликовал свой роман в журнале “Красная новь”, где закрепились “попутчики” и крестьянские поэты, с него сразу пролетарский критический спрос был бы втрое жёстче. Но заход через “Октябрь”, с предварительной рекламой в “Правде”, на какое-то время сбил пролетарским ортодоксам прицел. На левом фронте, в редакционном портфеле “Октября” не было сильных прозаиков, способных составить конкуренцию матёрым “попутчикам” – Алексею Толстому, Леониду Леонову или Всеволоду Иванову. Шолохов стал козырем “Октября”» (с. 306).
По жизни и творческому ремеслу Шолохов дружил со многими евреями.
И в продолжении к вопросу о делении на «наших» и «не наших» по национальному признаку в книге названы имена друзей М.А. Шолохова: писатель и редактор Марк Колосов, ростовский кинематографист и фотограф Леон Мазрухо, поэт Григорий Кац, прозаик Михаил Штительман, Евгения Левицкая и её дочь Маргарита, закадычный приятель Бабель и несостоявшаяся любовь – актриса Эмма Цесарская.
В 1942 году драматург, поэт и писатель Леонид Первомайский (на самом деле Илля Шлёмович Гуревич) со товарищи создают еврейский антифашистский комитет. Сталин возлагал на комитет большие надежды. К комитету хотели привлечь Шолохова. Не зная истинного положения вещей, он наведался на собрание, но увидев перед собой еврейское сообщество, сказал в сердцах: «Я же один среди вас русский». И послал этих «борцов за мир» далече.
Конечно же, не был Шолохов ксенофобом, и не «еврейский вопрос» беспокоил его в последние годы жизни, а русская национальная культура как надежный шит огромного государства. Об этом болела душа до последних дней.
Шолоховское здоровье дотянуло его до 70 лет: «Тихим, внимательным, вдумчивым стариком проживет Шолохов ещё несколько лет. Ушла из жизни охота, окончились зарубежные путешествия, перекипели любови, отъездили в гости друзья, праздники случались только семейные, и даже петь теперь он мог уже разве что вполголоса. Ничего уже, кроме России и её будущего не волновало и не мучило его… (с. 1005). Свидетель жесточайшей схватки внутри русского народа, пропустивший все это через свою душу, он словно бы стал самим остовом государства, которое тянул на себе, как последний пророк. Будто знал – уйдёт он, и все рухнет» (с. 1042 – 1043).
Известное, долго вынашиваемое письмо М.А. Шолохова секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу от 14 марта 1978 года обнаруживает социально-политическую прозорливость писателя, поставившего вопрос о защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении её истории в печати, кино и телевидении, раскрытии её прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства. Прилепин пишет: «Шолохов недвусмысленно предупреждал: без возврата к русской национальной традиции мы не выдержим предстоящего противостояния с врагом. Ведь вы, властители, сами того не зная, взрастили в Советской России не одну культуру, а две. Первая хранит Отечество и печётся о русском народе. Другая – России тайно враждебна. Пользуясь данными ей возможностями, она может в самый неожиданный момент предать. Представители и приверженцы этой культуры подвержены манипуляциям, капризны, двуличны, чрезмерно активны. Политические противники страны за рубежом знают об этом. И нам лучше тоже знать… Шолохов прозрел главное и недвусмысленно предупредил об этом власть… В шолоховском письме упоминается сионизм… Шолохов завел речь не столько о сионизме в узком его значении, а о существовании в России серьёзной части интеллигенции, чуждой не только социалистическому проекту, но и русской истории как таковой…» (с. 1006 – 1009). Прилепин обстоятельно описывает ответственных товарищей, вошедших в состав комиссии, созданной для рассмотрения вопросов, поднятых писателем. Почти все они дожили до перестройки и видели правоту Шолоховских слов. Понимали и то, что «один писатель оказался умнее их вместе взятых, таких сановитых» (с. 1011).
Отношения Шолохова с народом и партийной элитой
Нельзя сказать, что путь писателя Шолохова был светлым и безоблачным. У него было немало завистников, немало врагов. И это было связано не только с его книгами, но и с его убеждениями, общественной жизнью. Нам трудно представить себе, но в 1929 году на Дону ещё рыскали банды. Что в становлении коллективизации – доселе невиданного дела – было много вопросов без ответа. К нему постоянно шли люди, потому что не к кому было, и потому что знали: Шолохов может помочь.
На него постоянно строчили доносы. «Кто-то в Ростове, собрав всевозможные слухи, начал осмысленно топить Шолохова… В Ростове знали: Шолохов разъезжает по округе, общается с десятками людей; когда возвращается – к нему непрестанно идут ходоки; на шолоховский адрес ежедневно приходит по дюжине писем – с жалобами и просьбами. Материала у Шолохова о происходящем в округе слишком много» (с. 332), – пишет Захар Прилепин.
Одним из самых влиятельных недоброжелателей Шолохова был Сырцов, выведенный в «Тихом Доне» под собственной фамилией. Некогда он был одним из главных организаторов «расказачивания», а в 1929 году занимал пост председателя совета народных комиссаров РСФСР (то есть был преемником Ленина и Рыкова на этом посту), членом ВЦИК и ЦИК СССР. Огромная партийная величина, он имел шансы занять место Сталина. Именно он возглавил радикальную антисталинскую позицию, поддержанную секретарём ЦК компартии Грузии Виссарионом Ломинадзе; координаторами оппозиционного блока выступил редактор журнала «Настоящее» Александр Курс, литератор Исаак Нусинов.
После прямого столкновения с Сырцовым на заседании Совнаркома, Сталин вызвал Шолохова на встречу. Он наблюдал за стремительным взлётом молодого писателя, и ему нужна была книга о расказачивании: «В своё время член РВС Южного фронта Сталин был отозван с этого направления. Расказачивание началось и случилось без него. Ответственность за трагедию несли ряд деятелей, находящихся ныне в сталинской оппозиции, – читаем мы в книге «Шолохов. Незаконный». – Писателю даже помогать не надо. Ему просто не надо мешать. Сталинский внимательный интерес к “Тихому Дону” мог иметь мотивации, схожие с интересом к булгаковской пьесе “Дни Турбиных”. Да, и там, и там – про белых. Да, и там, и там – мечутся русские люди, не умея выбрать верной стороны. Но ведь все равно наша большевистская правда побеждает? Да, победа была трудной, да, случались обидные ошибки. Но окончательная правда оказалась на нашей стороне. А о тех, кто эти ошибки допустил, мы ещё поговорим. Оградим товарища Шолохова от нападок и поблагодарим его за честность» (с. 318).
Едва вернувшись из Москвы, где пребывал по своим издательским делам, Шолохов обнаруживает, что за его долгое отсутствие многое изменилось. Близкие в растерянности. Домой шли жуткие ходоки: люди в округе голодали. Беда на Верхнем Дону: полный провал по хлебозаготовкам…
По вопросам колхозного хозяйства северных районов Дона Шолохов писал письма, звонил и просил личных встреч с товарищем Сталиным. Подробнейшим образом излагал положение крестьянства на Верхнем Дону: о голоде, смертности, падеже скота, о перегибах во время хлебозаготовок, перечисляя станицы и хутора, приводя цифры и множество примеров, требуя комиссию и прося помощи. Не раз и не два по получению таких писем Сталин вызывал Шолохова в Москву, обсуждал дела на Дону с Генрихом Ягода (тот занимался делом Трудовой крестьянской партии).
Шолохов добивался создания комиссии, списания задолженностей тысяч тонн зерна прошлых лет с колхозов Вёшенского района, обеспечения помощи… Это спасло многим людям жизни…
В Москве Шолохову предложат писать о самых болезненных вещах, происходящих на Дону, в главный партийный печатный орган, в газету «Правду». И он пишет. О нарушении законов в период коллективизации. О борьбе с кулачеством. О недоглядах и перегибах на местах, о разгильдяйстве и бесхозяйственности… Зачастую прямым текстом обвиняя местную власть в головотяпстве. Теперь ему не надо писать письма Сталину. Свои удары по партийному донскому руководству он наносит через газету «Правда». Не любили его местный власти…
Участники Гражданской войны, члены ЦК, руководившие на Донщине всем сущим, обладающие невероятным влиянием, имеющие огромную сеть агентов, старались изжить Шолохова, хотя бы вытеснить его с родного Дона, чтобы не портил жизнь. А ещё лучше – закопать живьём. Это Генрих Самойлович Люшков – глава НКВД по Азово-Черноморскому краю (который вылепил дело Кирова и участвовал в создании первого московского процесса). Это он завел папку с грифом «секретно» под названием «Агентурное дело “Друзья”» куда попали родственники и ближний круг Шолохова: Пётр Луговой, председатель райисполкома Тихон Логачёв, член бюро Вёшенского РК, уполномоченный Совета народных комиссаров по заготовкам Пётр Красюков. Опытный фальсификатор Люшков быстро привел ДРУЗЕЙ к аресту, как врагов народа.
Был у Шолохова враг и покрупнее – Генрих Ягода…
Многие страницы книги посвящены борьбе с Григорием Овчинниковым – секретарём Ростовского горкома партии – это его сняли с должности Шолохов и Луговой.
Ударом по Шолохову со стороны местного партийного руководства был арест руководителей первого Вёшенского колхоза им. С. Будённого: председателя Аро Ароновича Плоткина (прототип Давыдова), заведующего земельным отделом Вёшенского района – Ивана Григорьевича Шевченко (Шевченко спасти не удалось; его расстреляли); членов Вёшенского бюро Ивана Корешкова и Пётра Красюкова и др. Секретарь Вёшенского райкома ВКП (б) Пётр Луговой избежал ареста только в связи со сменой места работы. И Шолохов опять срывается и спешит помочь, отстоять, оправдать… И – да! Тут будет то самое шолоховское «безоглядное и беспощадное письмо из всей сталинской почты в 1930-е годы»: Шолохов выступает против Шеболдаева (первый секретарь крайкома партии, руководитель региона), Зимина (второй секретарь крайкома партии), Овчинникова (секретарь Ростовского горкома партии, уполномоченный крайкома по Вёшенскому району, злейший шолоховский наветник), Шарапова (уполномоченный крайкома по Вёшенскому району), Гольмана (чрезвычайный уполномоченный крайкома), Фёдорова (заведующий зерновым сектором крайкома) – за своих соседей, за близких и дальних (с. 439 – 440). Ситуация и впрямь страшна, и не только на Дону: неурожайные 1933 – 1934 годы привели к голоду.
Много страниц посвятил Прилепин коллективизации – катастрофе, «настигшей многострадальное крестьянство» (с. 435), и, читая эти страницы, изумляешься: как многого мы не знаем! По крайнем мере, о изощрённых пытках, о выселении целых семей (якобы за утайку хлеба) на улицу в лютый мороз без права соседям приютить замерзающих… да, о таком нам полезно было бы узнать или напомнить… «Был ли на всём Дону хоть один народный заступник, Шолохову равный? – Задаётся вопросом Прилепин. – История литературы помнит бесстрашное путешествие Чехова на Сахалин, где он осуществил перепись и поведал обществу о бесправии местных жителей. Помнятся столовые, что открывал Лев Толстой в эпидемии голода. Но подвиг Чехова и подвиг Толстого не был сопряжён с прямой угрозой их собственной жизни. Шолохов же шёл в лоб. Он задался целью – наказать местное, вконец озверевшее партийное руководство. Не ради собственных обид – но в отместку за неслыханные страдания, принесённые казачеству» (с. 448 – 449).
После Бориса Шеболдаева первым секретарём Азово-Черноморского обкома ВКП (б) стал Ефим Георгиевич Евдокимов. Давние недруги Шолохова Виделин и Чекалин решили при Евдокимове сжить Шолохова со свету. Доносы, аресты, пытки шолоховских друзей.
Шолохов остался один.
И были мысли о самоубийстве…
Да и вообще в книге гораздо больше перечислено недругов Шолохова, со всеми подробностями их мерзких дел. Например, Гречухин, Малкин и Ежов. Времена такие были.
«Автор монументального труда поведал нам много нового, до этого скрытого цензурой, рассказал не только о жизни выдающегося писателя, но и дал подробный и честный анализ общества того времени, показал “без прикрас” политиков самого высокого ранга СССР: Сталина, Ежова, Хрущёва, Брежнева, литераторов: М. Горького, С. Есенина, Н. Островского, А. Серафимовича, В. Кочетова, К. Симонова, И. Эренбурга, А. Фадеева, А. Калинина, А. Солженицына ... – пишет о книге Прилепина «Шолохов. Незаконный» Павел Кожевников (Проза.ру). – И всё это подано профессионально и чертовски интересно. Думаю, сними сериал кто-то по этой книге, – будет, несомненно, великолепный блокбастер!»
Целая плеяда партийных деятелей от Орджоникидзе до Маленкова стремилась сделать все, о чем просит их Шолохов.
Сталин обсуждал романы с автором, заказывал ему эпос о войне, устроил Шолохову день рождения на личной даче, дарил коньяк... Переписывался с Шолоховым и читал его письма на 30 страниц, взывающие о сложной ситуации в период коллективизации на Дону. Сталин вырывал Шолохова из смертельных объятий НКВД. Прилепин описывает встречи Сталина с Шолоховым зримо, кинематографически; такие исторические реконструкции, конечно, дорогого стоят.
«Сталин относился к литературе предельно серьёзно... Он хотел, чтобы советская литература заняла ведущие позиции в мире», (с. 392) – пишет Прилепин. И в другом месте: «Задача его была ясна: создание великой социалистической литературы – наряду с великим театром, великим кинематографом, великой музыкой, великим изобразительным искусством – должно было сгенерировать новый тип людей, для которых героизм – норма жизни» (с. 425). Великолепный (как теперь говорят) ПРОЕКТ!
Что же (помимо таланта, конечно же) сумело расположить Сталина к Шолохову? Прилепин пишет: «Невероятное шолоховское упрямство и отстаивание тех, кого он считал своими товарищами и с кем готов был разделить вину, сложно было не заметить».
«Мне кажется, Сталин ценил отцовскую откровенность. И его бесстрашие. И талант», – скажет З. Прилепину дочь Шолохова, Светлана (с. 1069). По её же словам, «самый близкий и единственный друг – это Кудашёв Вася…» (с. 1068). Но она же сказала: «Отец был очень одиноким человеком» (с. 1073).
Сталин не мог не оценить в писателе преданность друзьям: ведь бросался он им на помощь по первому зову, спасал их, рискуя собственной головой (показательны в этом случае его борьба не на жизнь, а на смерть, с сильными мира за своих друзей – Лугового, Логачева, Красюкова, а так же случай с Платоновым и его сыном). Такой самоотверженности и Сталин мог позавидовать; иметь в союзниках надёжного боевого писателя было важно для вождя.
В период развенчания культа личности Шолохов чурался навязчивого антисталинизма, понимая «катастрофическую сложность этой темы». Захар Прилепин припоминает ответ писателя на вопрос о Сталине в интервью Альберту Аксельбанту: «Он был сильным лидером в то время, когда необходимо было иметь сильного лидера» (с. 1044).
Хрущев общался с писателем запросто, как с земляком: звал Шолоховых в гости и сам не раз бывал у него со своей семьей.
С Брежневым Шолохов был «на ты»; в войну случилось им ночевать, укрывшись одной шинелью.
Но «единственным настоящим шолоховским товарищем на самых верхах» Прилепин назвал Алексея Косыгина… Пятый орден Ленина заболевшему писателю приехали вручать председатель Совета министров СССР А. Косыгин и секретарь ЦК М. Суслов…
Привычно уже считаются поэты в России пророками, а писатели – провидцами. Вот такое отношение – как к провидцу – было к Шолохову и у народа, и у властей. Ясное дело, что не каждый писатель или поэт на такое транстендентальное звание тянет. Но мы же говорим не про И. Эренбурга, а про М. Шолохова!
Издержки войны
Прижизненная биография «Михаил Шолохов» вышла в 1941 году. Её автор – И. Лежнёв. И всемирно известному Шолохову в это время не было ещё и сорока лет!
Но впереди была война и ещё половина жизни.
Ушли на фронт товарищи Шолохова: Василий Кудашёв, Юрий Лукин, ростовский прозаик Михаил Штительман, ростовский поэт Григорий Кац. Шолохов стал спецкором от газеты «Красная звезда» (редактор Д. Ортенберг); служил на смоленском направлении в 19-й армии Конева. Работал на Сталинградском фронте. На западном фронте в районе Дорогобужа.
С каждым военным годом увеличивались списки погибших на фронтах писателей. Шолохов же попал в авиакрушение и чудом остался жив. Его с огромным трудом извлекли из покорёженного железа: тяжелейшая контузия, сотрясение мозга, смещение органов грудной клетки… Но он сбежал от врачей, выступал в частях, на радио, рвался на передовую… Авиакатастрофа потом сказалось на его здоровье и дальнейшей жизни…
В войну Шолохов успел вывезти семью из Вёшенской из-под бомбёжки, а через несколько часов, когда вернулся за матерью, увидел её погибшей, страшно изуродованной во время бомбёжки.
Жуткие последствия катастрофы и смерть матери ударили по сердцу писателя.
Пропажа второй части «Поднятой целины» в годы войны на какое-то время отбила охоту к завершению романа.
Всё значительное из написанного Шолоховым было сделано до его сорока лет. Впереди оставалось ещё почти столько же. Но из нового будет написана только «Судьба человека».
Он напишет сотню страниц «Они сражались за Родину» – первые, предвоенные главы и последние военные. «Соберётся с духом и сделает вторую книгу «Поднятой целины», пройдя по своим, поросшим травою, молодым следам» (с. 754).
После войны Шолохов полюбил Приуралье, казахские степи, озеро Челкар… Уезжал с женою, порыбачить и поохотиться. Спрятаться от людей, чтобы никто не нашёл и не дозвонился…
Последнюю главу «Над тихой водой» З. Прилепин начинает встречей М. Шолохова с В. Шукшиным, уже признанным в мире кино, и прибывшим в Вёшенскую в составе киногруппы с И. Лапиковым, Ю. Никулиным, В. Тихоновым, Г. Бурковым (снимали фильм «Они сражались за Родину»).
Очень интересно читать размышления и предположения невысказанных бесед этих двух писателей: признанного, состоявшегося, и уже немолодого, метущегося между кино и литературой, с его замахом на грандиозные темы (о Степане Разине), мыслях о скоротечности времени и о том, что для работы писателя необходимо уединение в местах, где остались твои корни… Встреча с Шолоховым перевернула, как пишет В. Белов, «доконала» Шукшина: «Вот в ком истина! Спокоен, велик! Знает, как надо жить. Не обращает внимания ни на какие собачьи тявканья» (с. 989). И кто знает, как могла эта встреча отразиться на творчестве Шукшина, поживи он подольше…
75-летие Шолохова отмечались с великими почестями. В Кружилине, где он родился, открыт его музей. Принято решение об установлении бюста Шолохова в станице Вёшенской (прижизненный памятник!). В мире к тому времени вышло 800 изданий его книг на 80 языках – общим тиражом свыше 50 миллионов экземпляров (с. 1043).
И ещё вот такой маленький штрих к портрету Шолохова: он уничтожил (сжёг) все черновики к первой и третьей книге романа «Они сражались за Родину», объёмом в целый том: «Шолохов не мог себе позволить оказаться ниже заданного им самим уровня» (с. 1056).
В последние годы у него бывали луганский скульптор Николай Можаев, маршал авиации Александр Ефимов, генерал бронетанковых войск Болгарии Полина Недялкова, болгарский космонавт Георгий Иванов, актёры Пётр Глебов и Петр Чернов, писатели Пётр Проскурин и Валерий Ганичев. Все они не приняли 1991 год и последующие события (с. 1055).
Опираясь на тексты Шолохова и его героическую биографию, З. Прилепин написал удивительные характеристики писателя, которые в пригоршнях надо перенести в современные учебники по литературе. Вот одна из них:
«Типологически Шолохов – боец…
Для Шолохова, как для всякого русского мужика, война вздор и поруха, но если она пришла: чего кривляться-то? Бери оружие в руки, иди – и работай эту кровавую работу, никто за тебя её не сделает.
Если хорошо работаешь – поклон тебе и память.
Если бьёшь людей ради удовольствия и от злобы: позор тебе и ад. Или мука во все сердце, какая случилась с Григорием после той, гениально описанной атаки на матросский пулемётный расчет» (с. 992 – 994).
Знает Прилепин, что говорит. За его плечами – две Чеченские войны, Донбасс – и с этим опытом и пониманием жизни он взялся за написание биографии М.А. Шолохова.
Внук писателя, А.М. Шолохов на презентации книги З. Прилепина «Шолохов. Незаконный» на Красной площади в Москве, сказал, что в 1948 году, во время эйфории по поводу окончания Великой Отечественной войны, М.А. Шолохов говорил: «Американским капиталистам как воздух нужна война, как вода нужна человеческая кровь, для того, чтобы скрывать свои делишки, для того, чтобы обескровить народ, который может быть не возьмёт тогда их за глотку, осознав мерзость всего, что осуществляется во имя наживы…» Далее А.М. Шолохов добавил от себя: «Всё, что происходит сейчас, Шолоховым уже описано, и читая Шолохова, можно лучше понимать, что происходит сейчас, и даже прогнозировать будущее».
Шолохов жив. Он востребован. Он до сих пор остается поводырём соотечественникам.
Когда человек теряет жизненные опоры, когда рушатся его идеалы, когда он не может найти ответы на вопросы, поставленные временем, он обращается к книгам, нашим великим писателям. Не случайно изданные большими тиражами книги Шолохова сейчас отправляют на СВО.
Рost scriptum
Совсем немного о своем канале. Когда я открывала его, говорила, откуда у него такое название: «SOS-РЕАЛИЗМ». Дескать, поэт Сергей Потехин так про мою прозу сказал. Но и Потехин не сам придумал это, а лишь приспособил. Так вот, этот термин выдвинул ещё в 2011 году в газете «День Литературы» Владимир Винников по отношению к роману Р. Сенчина «Елтышевы». И я полностью соглашусь с ним, что «SOS-РЕАЛИЗМ» точнее характеризует творчество названного писателя, которого вместе с Захаром Прилепиным, Сергеем Шаргуновым и Германом Садулаевым настойчиво называют «новыми реалистами».
Но почему-то это название не прижилось, а прижился «новый реализм». А первое название видится мне лучшим, и проза Шолохова вполне подошла бы под «SOS-РЕАЛИЗМ»…
Мне посчастливилось побывать на презентации критика Андрея Рудалёва «Четыре выстрела» в сентябре 2018 года в Москве. Его книга – как раз о названной уже великолепной четверке (Прилепин, Сенчин, Садулаев, Шаргунов).
Там я взяла у Прилепина автограф. И вот уже сфотографировав его книги и автограф для этой статьи, прочитала, а что там? А там пожелание: «МИРА и ДОБРА»!
Мои постоянные читатели знают, что с такими пожеланиями я к ним всегда обращаюсь. Оказывается, не сама я эти слова придумала?
Захар Прилепин прибыл на презентацию с Донбасса. Он потерял хорошего своего друга. Ну, что он мог писать на книжках своим читателям, ещё вчера, буквально, будучи на войне?! Мира и добра!
Мне хотелось бы написать, что сегодня СВО коснулось всех. Но, к сожалению, это не так. Хотя, слава Богу, многие за это время проснулись и поняли, что если они не изменят своего личного отношения к СВО, то дроны к нам в офисы залетать будут…
А многим СВО прошла по самому сердцу. И мне тоже.
Поэтому всем вам – МИРА и ДОБРА, дорогие мои!
Несколько цитат из книги З. Прилепина «Шолохов. Незаконный», которые в статью не вошли, но показались мне важными:
«Мало кто из числа русских классиков не просто слышал русскую песню – от нянь, от мужиков и баб на покосе, – но как бы и жил внутри этой песни изо дня в день. А Шолохов именно так и рос. Песни словно бы создавали, крепили, строили его сознание.
Из казачьей песенной мифологии он вынес первый и неотвратимый урок: всё предопределено, боли нет предела, но свой путь надо пройти» (с. 34).
«Имя и судьба Шолохова приоткрывают нам пути в его род.
Его род разветвляется в русский народ.
Каждая ветвь этого рода для нас дорога и значима. И мы зачарованно смотрим, как с разных краев Руси-России – Новгорода, Чернигова, Рязани – собирался его гений. Даже сам по себе этот разброс – север, юг и центр России – символичен.
Жизнь же Шолохова является ещё и замечательной иллюстрацией ко всем его романам и помогает увидеть их иначе, глубже, по-новому» (с. 979).
Прозу М.А. Шолохова З. Прилепин называет «донским, казачьим русским раблезианством», не чуждым русской народной смеховой культуре, лишённой всякого ханжества, и выхватывает для иллюстраций яркие примеры, мгновенно проявляющиеся перед глазами: «В прозе Шолохова бурлит, плодоносит, пенится, цветёт новая жизнь. Там сквернословят, произносят скабрезности, на виду у всех сморкаются, до полного остервенения пьют. Там бабы вытирают тарелки исподней юбкой и пахнут потом. Там у Гришки Мелехова «грязное тело» – чирьи, и автор не стесняется оскорбить этим своего персонажа. Там все тот же Мелехов на ходу застёгивает ширинку, при этом разговаривая с бабой. Там Дарья слаба на передок и гуляет, пока не подцепит сифилис. Там дед Щукарь страдает поносом. Там Островному снятся голые мужики, собирающие помидоры. Там правоверные коммунисты, забыв про работу, охотятся на котов…» и т.д. (с.1047). Трудно не согласиться, что Шолоховым двигали не эстетические поиски, а чувство правды: «Шолохов был бесстрашный писатель не только в политическом смысле – он брал все темы, за которые браться до сих пор было нельзя: от инцеста до импотенции, от групповых изнасилований до детской проституции. Он не щадил читателя и не делал ему никаких скидок» (с. 1051).
Теперь уже точно всё!
Всем - мира и добра!
Татьяна Марьина.