Заметка Дмитрия, координатора Первого московского хосписа
Общение с Екатериной Андреевной начинается с руки. Обязательно с правой. Левая хоть и двигается, для общения не годится. Екатерина Андреевна крепко сжимает ладонь, и в её сухой слабой руке появляется тепло и сила. Глаза оживают, она поворачивает голову ко мне и говорит: «Вы меня не бросайте». Это вместо приветствия у неё всегда. Иногда Екатерина Андреевна использует эту фразу для выражения чувств, иногда — как междометие. Время от времени она произносит «да», «нет» и «спасибо», но фраза «Вы меня не бросайте» — основная.
Подзарядившись немного от моей руки, Екатерина Андреевна становится живее и благосклоннее. На моё предложение прокатиться в холл, она одобрительно кивает и разжимает мою руку.
Сегодня в холле концерт, мероприятие хлопотное, после него хочется всегда есть и спать и самому заряжаться от кого-нибудь, но такая перспектива, боюсь, мне недоступна. Поэтому пока силы есть, бодро катим в холл.
Нас встречают звуки играющего пианино, в самый раз мы, значит, присоединились. «Слышите, Екатерина Андреевна? Концерт начинается, вовремя мы». Спутница моя молчит, но вполне рада происходящему.
В холле у пианино сидит одинокая женщина. Играет безумно знакомую вещь, но я не могу вспомнить. На ней серое платье, руки мягко опускаются на клавиши. Тихие звуки перебегают по пустому холлу как небольшие зверьки. Мелодия печальная, но спокойная. Как колыбельные в детстве, от которых до сих пор хочется плакать.
Мы паркуемся с Екатериной Андреевной рядом, слушаем тихие звуки. Исполнительница вдруг сбивается, звуки повисают в воздухе. Она поворачивается ко мне, я вижу заплаканные глаза, сквозь них — виноватая улыбка.
— Простите меня, — говорит она.
Я задаю самый, наверное, дурацкий вопрос в такой ситуации:
— Может, чаю?
Женщина, однако, не сердится. Она улыбается сквозь слёзы и отворачивается к инструменту. Я тоже отворачиваюсь и, чтобы справиться со смущением, включаю «Шерлока Холмса» в исполнении Василия Ливанова для Екатерины Андреевны. Та надёжно берет меня за руку, и мы смотрим фильм, почти без звука. Холмс попыхивает трубкой, объясняет что-то улыбающемуся Ватсону, и вскоре за спиной опять возникают тихие звуки неизвестной то ли колыбельной, то ли пьесы. Это похоже на немое, но цветное кино: звуки музыки удивительно хорошо гармонируют с видеорядом.
Белой стремительной фигурой в холл заходит врач хосписа. Я люблю врачей — за их уверенность, понимание, что делать. Появление врача всегда обнадёживает, поддерживает меня. Наверное, не случайно doctor переводится с латыни как «учитель».
Врач подходит к женщине, выражает соболезнования.
— Попрощались? — спрашивает он.
Сразу вспоминаю о нашей пациентке, которая ушла сегодня ночью. Мы не виделись и не общались, но я запомнил слова врачей о том, что она любила музыку. Позже координатор Дилноза написала мне, что, возможно, это дочь играла для мамы, навсегда прощаясь. Она не покинула хоспис: была рядом с нами, сидела в холле, наблюдая.
Когда сэр Генри прибыл с Ватсоном в Баскервиль-холл, я обернулся и увидел, что её уже нет.
Холл начинал наполняться людьми: приехали музыканты, у входа показались знакомые лица волонтёров, назойливо звонил телефон на посту. Словно почувствовав, что мне нужно идти, Екатерина Андреевна отпустила мою руку. Её была уже совсем тёплая. Она сказала как бы в напутствие:
— Вы меня не бросайте.
По руке её погладил и сказал:
— Не брошу. Мы тут рядом.
Я пошёл навстречу волонтёрам, на ходу отмечая, что снегопад усилился, подумал, что опять придётся откапывать машину. В хосписе снова стало шумно, весело стало. До самого вечера. До ночи.