Клавдия Петровна никогда не одобряла выбор сына. Алла казалась ей слишком простой, недостаточно образованной и совершенно неподходящей для её Вадима. Каждое воскресенье превращалось в поле боя, где свекровь искала любой повод для придирок, а невестка молча глотала обиды.
– Опять соли пересыпала, – морщилась Клавдия Петровна за воскресным обедом.
– Вам показалось, – тихо отвечала Алла, опуская глаза.
– И скатерть помята. Неужели погладить не могла?
– Я гладила...
– Плохо гладила значит!
Вадим делал вид, что не замечает этих перепалок. Он просто быстрее доедал и уходил в другую комнату, оставляя женщин наедине. Так продолжалось три года, пока однажды что-то в Алле не надломилось.
Может, всему виной была весенняя гроза за окном, или переполненная чаша терпения, а может, просто пришло время расставить все точки над "и". В это воскресенье все должно было измениться.
Звонок в дверь раздался ровно в два часа дня. Клавдия Петровна, как всегда, явилась с пакетом гостинцев и кислой миной на лице.
– Господи, опять в подъезде грязища! – начала она с порога, демонстративно вытирая туфли. – И у вас тут пыльно.
Алла стояла в дверном проеме кухни, сжимая в руках полотенце. Что-то изменилось в её взгляде – исчезла привычная растерянность, появилась решительность.
– Клавдия Петровна! Ума у меня нет, денег тоже нет, по дому ничего не делаю, и ваш сын мог бы жениться на гораздо лучшей женщине! – выпалила она на одном дыхании.
Свекровь застыла с открытым ртом. В руках у неё качнулся пакет с яблоками.
– Что, прости?
– То, что вы слышали. Зачем ходить вокруг да около? Давайте я сама скажу все, что вы обычно думаете.
– Да как ты смеешь... – задохнулась от возмущения Клавдия Петровна.
– Смею. Теперь смею.
Воздух в прихожей, казалось, наэлектризовался. Где-то в глубине квартиры тикали часы, отсчитывая секунды этой неловкой паузы.
Клавдия Петровна, поджав губы, двинулась вглубь квартиры. Её каблуки отбивали по паркету четкий ритм, словно барабанную дробь перед боем.
– Это что такое? – она указала наманикюренным пальцем на книжную полку. – Пыль можно ложкой есть!
– Не ложкой, а вилкой, – парировала Алла, следуя за ней. – Так удобнее собирать.
Свекровь резко обернулась, не веря своим ушам. Её невестка, всегда такая тихая, осмеливалась дерзить?
– В спальне тоже, небось, бардак! – Клавдия Петровна распахнула дверь. – Так и есть! Постель не заправлена!
– Зато не застиранная, как в больнице. У вас дома всё стерильно, только жить там невозможно.
– Что ты понимаешь в порядке? Мой Вадим...
– Ваш Вадим сбегает на работу до восьми вечера именно поэтому. От стерильности.
Свекровь побагровела:
– А это что? – она подлетела к шкафу. – Рубашки не поглажены!
– Не поглажены, потому что ваш сын их ещё не постирал. Или вы думаете, у него нет рук?
– В моё время...
– В ваше время женщины молчали и терпели. Но сейчас другое время, Клавдия Петровна.
За окном громыхнуло. Начиналась гроза, но обе женщины были слишком поглощены перепалкой, чтобы заметить это.
Клавдия Петровна металась по квартире, как ищейка, учуявшая след. В кухне она распахнула дверцу шкафчика и торжествующе выхватила чек.
– Ага! Вот оно что! Три тысячи на косметику! В то время как мой сын...
– В то время как ваш сын спускает десять тысяч на рыболовные снасти? – перебила Алла. – Этот чек двухмесячной давности, и косметику я купила на свою зарплату.
В прихожей хлопнула входная дверь. На пороге появился промокший Вадим.
– Мама? Алла? Что происходит?
– Твоя жена окончательно распоясалась! – Клавдия Петровна всплеснула руками. – Хамит, дерзит...
– Правду говорю, – спокойно поправила Алла. – Вадим, я устала быть боксерской грушей для твоей мамы.
– Боксерской грушей? – задохнулась свекровь. – Да я просто пытаюсь научить тебя быть хорошей женой!
– Нет, вы пытаетесь сделать из меня свою копию. Но я – это я.
– Вадик, ты слышишь, что она несет? – Клавдия Петровна схватилась за сердце.
– Мама, перестань, – впервые в голосе Вадима появилась твердость.
– Что значит перестань? Я же только...
– Хватит!
Его окрик заставил вздрогнуть обеих женщин.
История этой войны началась три года назад, на семейном ужине в честь помолвки. Клавдия Петровна тогда пригласила "подругу семьи" – Марину Сергеевну с дочерью Леночкой. Идеальной Леночкой с красным дипломом и квартирой в центре.
– Помнишь тот вечер? – Алла повернулась к свекрови. – Когда вы с Мариной Сергеевной обсуждали, как "некоторые" охотятся за успешными мужчинами?
Вадим нахмурился:
– Какой вечер?
– А помните, Клавдия Петровна, как вы положили мне в сумочку брошюру "Как стать хорошей женой"? – Алла горько усмехнулась. – Прямо на следующий день после свадьбы.
– Мама, правда? – Вадим повысил голос.
– И записку к психологу по "коррекции личности", – продолжала Алла. – В прошлом месяце.
Клавдия Петровна побледнела:
– Я хотела как лучше...
– Нет, вы хотели как удобнее. Для себя.
– Что значит "удобнее"? – вмешался Вадим.
– Спроси у мамы, почему она развела твоего отца с первой женой. Такая же история, правда, Клавдия Петровна?
В дверь позвонили. На пороге стоял высокий седой мужчина – отец Вадима.
– Павел? – Клавдия Петровна отшатнулась. – Ты как здесь?
– Алла позвонила, – он прошел в квартиру. – Сказала, пора расставить все точки.
Вадим растерянно переводил взгляд с отца на мать:
– Какие точки? О чем речь?
– О том, сынок, что твоя мать двадцать пять лет назад сделала с твоей настоящей мамой то же самое, что пытается сделать с Аллой.
Клавдия Петровна рухнула в кресло:
– Замолчи, Павел!
– Нет уж, – отрезал он. – Хватит. Я молчал двадцать пять лет. Смотрел, как ты изводишь невестку, как повторяется история.
– Что значит "настоящей мамой"? – Вадим побелел.
– Твоя мама, Люда, не бросала нас. Её выжили. Точно так же – придирками, намеками, записками в сумочку.
В комнате повисла мертвая тишина.
Вадим опустился на диван, обхватив голову руками. Весь его мир рушился, как карточный домик. Алла тихо присела рядом, положив руку ему на плечо.
– Я не хотела, чтобы всё так вышло, – прошептала она. – Но когда нашла твою детскую фотографию с настоящей мамой...
– Ты все эти годы знала? – Клавдия Петровна вскочила с кресла. – Копалась в наших вещах?
– Нет, – Павел покачал головой. – Это я отправил фото. Когда увидел, что история повторяется.
– Предатель! – выкрикнула Клавдия Петровна. – Я посвятила вам всю жизнь!
– Ты разрушила три жизни, – тихо ответил Павел. – И пыталась разрушить четвертую.
Вадим поднял голову:
– Где она сейчас? Моя... настоящая мама?
– В Новосибирске. Я отправлю тебе адрес.
Клавдия Петровна схватила сумку:
– Я этого не допущу! Вадим, сынок...
– Уходите, – его голос звучал глухо. – Просто уходите, мама. Или как мне теперь вас называть?
Дверь захлопнулась. В квартире стало тихо. Алла заварила крепкий чай. Они сидели втроем – Вадим, его отец и она, глядя на дождь за окном.
– Прости меня, сын, – произнес наконец Павел. – За двадцать пять лет молчания.
Полгода спустя.
Осенние листья кружились за окнами новой квартиры, которую Вадим и Алла сняли подальше от старого района. На столе стояла фотография: молодая женщина с мальчиком на руках улыбалась в камеру. Рядом – свежий снимок: та же женщина, только с проседью в волосах, обнимает взрослого сына.
Людмила Сергеевна приехала через неделю после того памятного дня. Алла помнила, как дрожали у Вадима руки, когда он открывал дверь. Как замерли они все, глядя друг на друга, а потом его настоящая мать просто шагнула вперед и обняла сына, и они оба плакали, не стесняясь слез.
Клавдия Петровна пыталась вернуться в их жизнь. Присылала письма, караулила у подъезда, взывала к материнским чувствам. Однажды прислала целую папку – все грамоты и дипломы Вадима, которые бережно хранила. Он сложил их в коробку, не раскрывая.
– Знаешь, – сказал он Алле вечером, – я благодарен тебе. За смелость, за правду.
– А я благодарна твоему отцу, – ответила она. – И твоей маме, настоящей маме. Она удивительная женщина.
В дверь позвонили – пришли Павел с Людмилой. По пятницам они теперь собирались вместе. Учились заново быть семьей. Настоящей семьей.
В тот вечер Алла долго не могла уснуть. Лежала, глядя в потолок, и думала о том, как причудливо складывается жизнь. Еще полгода назад она дрожала от каждого воскресного визита свекрови, а теперь... Теперь все изменилось.
Клавдия Петровна осталась одна. Соседи часто видели, как она сидит у окна, перебирая старые фотографии. Иногда она останавливалась у их подъезда, но войти не решалась. Гордость? Страх? Нераскаянность? Кто знает. В своих письмах она по-прежнему считала себя жертвой, непонятой и брошенной неблагодарными детьми.
А в их новом доме пахло яблочным пирогом – Людмила научила Аллу своему фирменному рецепту. По вечерам они собирались вчетвером, и Павел, посмеиваясь, рассказывал, как маленький Вадим пытался приручить соседского кота. Людмила доставала старые альбомы – настоящие, не те отретушированные, что хранила Клавдия Петровна.
Иногда Вадим замолкал, глядя на детские фотографии с настоящей мамой. В такие моменты Алла тихонько сжимала его руку. Она понимала: двадцать пять лет не склеишь за полгода. Но они учились – учились заново быть семьей. Настоящей, живой, несовершенной.
В их доме теперь не было идеального порядка. На кухне могла скопиться посуда, а на полках – пыль. Зато здесь звучал смех, пеклись пироги, и никто никого не пытался переделать. Они наконец поняли: любовь живет не в безупречно протертых окнах, а в умении принимать друг друга целиком, со всеми недостатками и странностями.