Снова делюсь страницами "Записок моей жизни" Марии Горшковой.
*******************************************
Сделаю маленькое отступление и снова вернусь к старшим воспитанницам, которых мы обожали. В своё время, когда Анна Павлова была принята в школу в интернат, она была назначена, как и другие девочки, для занятий по вечерам по танцам и общеобразо-вательным предметам к одной очень красивой, воспитаннице Вере Николаидис. Вот что рассказала мне Вера Константиновна. «Нас, старших, не пускали по субботам домой, только на Рождество и на Пасху, и даже летом мы жили на казённой даче на Каменном Острове, а маленькие ходили домой. Естественно, всегда готовы были услужить старшим, особенно Аня Павлова. Так как она жила недалеко от моих родителей на Коломенской улице, если мне что-либо было нужно, я писала записочку, а Аня отноcила её маме. Родители мои очень полюбили Аню, особенно мама, и старалась её приласкать и угостить каким-нибудь лакомством. Когда Аня возвращалась в школу, то сейчас же обращалась с вопросом: «принесли ли мне на приём просимое». Приёмные дни, т.е. посещение родителей учащихся, были по воскресеньям с 1 [часа] дня до 6 [часов] вечера, и по четвергам с 5 до 6 вечера. На мой вопрос, «навещали ли Аню родители?», Вера Константиновна сказала: «Да! и отец, и мать. По внешнему виду оба были длинные, худые, чёрные. Одеты были довольно бедно. Отец почему-то в длинном чёрном сюртуке, от этого он производил впечатление очень худого человека, и Аня – вся в него, худенькая. Тогда никому в голову не могло придти, чтобы от этой пары произошла мировая знаменитость. Будучи первогодкой, Аня была любимицей старших, пела песенки и плясала «Вир-вир-вирунок». Старшие её упрашивали повторить, она с большим упоением бисировала.
Аграфена Ивановна Глинкина – «Вир, вир, колодезь…»
Когда Вера Константиновна была выпускной, её девочки-ученицы, - в том числе Аня, она и была инициатор этого дела, - купили ей на собранные в складчину деньги туалетный прибор, недорогой, но красивого стекла, а мама моя купила тюль и сделала красивый туалет. По окончании школы в 1896 году Вера Константиновна была зачислена в труппу Мариинского театра, как и все, в кордебалет, но недолго в нём прослужила, вышла замуж и бросила балет. Вера Константиновна была очень красива. Красота её сгубила немало выдающихся людей. Из балетных – Ник.Густ.Легат. Очень страдал Ник.Ник.Фигнер, тенор. На подаренной им фотографии была следующая надпись: «Очаровательной Вере Константиновне от её поклонника и раба. Н.Фигнер, 1897 г.» Из музыкантов – Цабель. Александр Константинович Глазунов был страстно влюблён и делал ей предложение, но родители В.К. не согласились на брак, т.к. Александр Конст. временами страдал алкоголем. Первый экземпляр клавира балета «Раймонда» был с такою же надписью, что и на фотографии. Кроме упомянутых лиц красота В.К. покорила многих. На больших балах В.К. брала призы за красоту.
Жизнь в школе, в интернате, была обычной жизнью закрытых заведений. Вставали мы в 8 час. утра по звонку, шли в умывальную комнату приготовлять свой туалет. В 9 ч. Пили чай и сейчас же начинали танцевальные классы по всем залам, а их у нас было пять. Уроки продолжались 1 ч. 30 мин. на каждого преподавателя. Кончались классы в 12 часов. Шли переодеваться. В 12 ч. 15 мин. завтракали, 20 минут прогулки. В 1 час начина-лись научные классы до 5 час. дня. Потом обед. Вечером уроки музыки. Два раза в неделю мимика и поддержка. Преподавателем того и другого предмета был Сергей Легат, бальные танцы - Гавликовский.
Общеобразовательная сторона была очень скромная, 4 клас-са гимназии, - в продолжение всей моей шестилетней жизни в школе чувствовался этот пробел. Начальство шко-лы упирало на специальные предметы, которые отнимали якобы у нас время, и боялось переутомлять и очень следило за нашим состоянием здоровья. Усиленно нас питали, чуть потрея в весе, как сейчас же по рецепту врача начиняли тебя усиленной порцией молока, масла, яиц. Я их так ненавидела, что всё отдавала другим. Я очень теряла в весе от осени до весны на 18 ф[унтов]. Нас взвешивали каждое полугодие. Усердно вели записи, про-сматривали лёгкие и сердце. Никаких малейших сердечных успехов не допускалось. Мои лёгкие были не важны, но к концу отлично развились. Боясь нас переутомить, начальство школы не стремилось ввести в программу лишний предмет. Общеобразовательные предметы проводили весьма основательно. Русский язык – на него обращено было особенное нимание. Грамматика, правописание, сочинение и буква «Ъ» (ять) трудновато доставались. Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой – особенно усердно проводились. У нас была хорошая библиотека, из которой мы пользовались книгами, но, смотря по возрасту, не допускалось ни в коем случае читать романы маленьким или то, что им не подходило. Французский язык был введён и мы его тоже изучали, а кроме того с нас требовали классные дамы, чтобы мы говорили им и в простом обиходе. История, география, арифметика, русская словесность, рисование, чистописание проходились так же твёрдо. Наши педагоги были почти все директора гимназий и школ и любили с нами за-ниматься, так как в классе у нас было мало народа. В старших классах было не более 10 человек, поэтому всех всегда спрашивали и не учить уроков было нельзя.
Свирепым из педагогов был историк, очень сильный в своём предмете, и ужасно не любил, когда зубрили по книге. Едва он влетал в класс, как уже кричал: «ваши книжечки, медам, - закройте!» Он любил рассказывать и делал массу прибавлений к уроку и заставлял всё запомнить, а на следующем уроке всё ему рассказать. Класс наш был не осо-бенно внимателен и пропускал мимо ушей. Из всего класса были двое, которые запоминали, это – А.Константинова и я. Мы должны были рассказывать всему классу. Обе мы шли по предметам хорошо, это выходило как-то само собой без особых стараний. Но историк пугал нас всех и надо было быть всегда начеку. Скучней всего был урок русской словесности, а самым интересным – выразительное чтение, которое также входило в программу научных предметов – как в Петербургской школе, так и в Московской. Выразительное чтение было введено с той целью, чтобы не-которые ученицы, преуспевающие в балете, могли найти себя в драме, что произошло, [например], с такой балетной воспитанницей, как Мария Николаевна Ермолова. Она блестяще нашла себя в драме.
Много артистов и артисток, окончивших Петербургское театральное училище, оказались на сцене Александринского театра, как то: Стрельская, Левкеева, Жулева, Аполлонский. При выпускных экзаменах «Выразительное чтение» было поставлено в особые условия. Оно происходило в маленьком школьном театре, находившемся около лазарета в женском отделении. Экзаменующиеся выходили на сцену и читало кто что. Из моего вы-пуска особенно способной к чтению была Анна Гиммельман. Она читала «Письмо» Апухтина и басню Крылова «Разборчивая невеста». Следующая была Р.Мацкевич и я, читала «Весталку» и басню «Две собаки». Все трое, мы были отмечены начальством и сидящим жюри. В местах театра [сидели] Директор Теляковский, инспектор Мысовский, инспект-риса Лихошерстова, руководитель драматических курсов, артист Александринского театра Владимир Николаевич Давыдов и наш преподаватель, артист Александринского теа-тра Василий Иванович Петров. С драматическим искусством мы знакомились ещё в спектаклях наших курсов, которые так же обслуживали пьесы, например, «Горе от ума», маленькие роли княжон. Спектакли ставились в Михайловском театре в марте и в апреле, во время Поста. Посещение этих спектаклей было очень интересным и мы им очень дорожили. Выпускные ученики показывали свои способности. Мне запомнился особенно один, - это «Золотое руно» Пшебышевского. Выпускными учениками и учени-цами были: Юренева и Ал.Дм.Булгаков. Ал.Дм. был на драматических курсах и, окончив их, всё же остался в балете, хотя он играл хорошо и был не плох. На этих спектаклях обыкновенно присутствовало много драматических артистов, художников и актёров французского театра, кто сносно знал русский язык. Из таких я помню Андрие. Они любили по-сещать эти спектакли. Конечно, всегда были В.Н.Давыдов, как заведующий художественной стороной курсов, Савина, Аполлонский, Далматов, Мичурина, Юрьев, Степан и Кон-рад Яковлевы, П.Самойлов, Н.Н.Ходотов. Все мы им увлекались и я долгое время была его поклонницей.
Теперь я перейду к специальным классам школы. Наш основной предмет, конечно, был балетные танцы, мимика, поддержка, бальные танцы, музыка. На все предметы бы-ли отдельные преподаватели. Мимика и поддержка давались только в последних классах. Теория записи танцев по системе Степанова и Горского – записывание танцев особенными нотными знаками, несмотря на введение [её] в число обязательных предметов обеих школ, оказалась нежизнеспособной, и мечта исполнять балеты, как музыку, по партитуре, не осуществилась.
Четыре года я была у младших преподавателей, три года у Павла Андреевича Гердта. За два года была отмечена сольными номерами на экзаменационных спектаклях. Первое соло было вдвоём с ученицей Лушкиной, на следующий год я танцевала одна – вариацию, так же и (воспитанница) Смирнова. Обеих нас отметили в газетах. В 1904 г. П.А. Гердт ушёл из педагогов, чувствуя себя уставшим от школы. Удивительный был педагог. Всё его преподавание построено было на изяществе движения. Сколько живу на свете, лучшего преподавателя не знала. Его преподавание было удивительно облагораживающее. Он давал хорошую манеру. Он учил нас не только премудростям балетных экзерсисов. Особенное внимание обращал он на держание рук, спины (прямо) с опущенными плечами, не любил горбатых спин. Иногда, рассердившись, учил простому хождению по полу. К лёгкости в танце был пристрастен и сильно развивал её в своих учениках соответ-ствующими движениями. Сам, дожив до преклонных лет, даже по улице ходил очень красиво.
Ни один из наших танцовщиков не может с ним сравниться. П.А. всегда и везде был элегантен. Он был педагог и по мимике, и поддержке – очень приятным. Мимику пока-зывал очень выразительно, в поддержке умел растолковать все приёмы. Всё хорошее, что я имела в танце, то только от него, и глубоко благодарна судьбе за то, что была его ученицей. Несравненный учитель! Всё, что имела Анна Павлова как танцовщица, - лёгкость, грацию, изящество, уменье владеть руками, придавать смысл движению, - это всё шло от школы Гердта.
Нелегко было представить себе уход из школы такого педагога. Е.Смирнову и меня это повергло в уныние. Павел Андреевич уходя дал нам белые платья, это был знак отличия для хорошо танцующих. Мне оставался год до выпуска, [когда] Гердт ушёл на покой. Его заместителем был Михаил Михайлович Фокин. Как педагог он не обнаруживал никаких особенностей. Нам казалось, что мы мало его интересовали. Он был с нами сдержан, молчалив; иногда придирчив к пустяку. Увидел, что я не ставлю в экзерсисе на tendus battements пятку на пол, взял и сбавил мне балл вместо 12 на 11. Нам как-то было непонятно это после Гердта, который обращал внимание на более сложные и серьёзные вещи, как то: позы, прыжки, пируэты, а тут вдруг - на tendus battements и пятка. Я поста-ралась исправить свою ошибку и, пожалуй с досады, резко подчёркивала это движение. Он улыбался и исправил балл снова на 12 с 11.
В эту пору М.М.Фокин был первый танцовщик. Он был необычайно красивой внешности, прекрасного роста, очень хорошо сложён, прекрасный цвет волос, слегка волнистых и зачёсанных назад. Тёмный шатен. Очень хороший цвет лица и необыкновенно краси-вые глаза. Во взгляде его были ум, честность, простота. Как танцовщик он был лёгким, все трудности проделывал без напряжения, с правильными красивыми линиями и должным изяществом. С нами разговорчив особенно не был, но остроумен, и если попадёшь ему на язык, будешь долго помнить, но не злой. Сначала мы все его побаивались, но вскоре полюбили и многие из нас даже обожали. В наше время обожание было в моде, но всё это мы тщательно от него скрывали. Думаю, что он отлично знал, на кого какое производил впечатление. Помню, вечером за ужином, дурачась, говорили друг другу: «Если любишь Фокина, съешь две тарелки киселя». ( Забавный случай рассказала мне одна из московских танцовщиц об увлечении двух воспитанниц Московской школы Е.Д. и В.К. артистом балета М.М. Мордкиным. Поспорив между собой, что если они любят его, то поцелуют его галоши в швейцарской. Сказано, сделано! Обе влюблённые, улучив минуту, когда швейцар вышел, нашли галоши Мордкина и поцеловали их, но каково было их разочарование, - калоши оказались инспектора школы Ивана Никифоровича Черёмушкина.