Шестой раз за утро Катя вытирала разлитый сок. Марк, двухлетний сын, снова стучал ложкой по столу, а полугодовалая Лиза плакала, не желая лежать в шезлонге. Кофе, который она подогревала третий раз, остыл, едва коснувшись чашки.
— Ма-ам! — Марк швырнул тарелку на пол. Гречка рассыпалась по только что вымытому полу.
— Прекрати! — Катя схватила его за руку резче, чем хотела. Марк захныкал. Лиза зашлась в крике. Она закрыла глаза, вдыхая запах детской присыпки и прокисшего молока. Где-то в шкафу ждал её старый блокнот с набросками стихов. Тот самый, что она не открывала с рождением Лизы. «Напишешь книгу», — говорил муж год назад. Теперь он спрашивал: «Ты вообще помнишь, где мои носки?» В ванной Катя поймала своё отражение: растянутая футболка, волосы, собранные в гульку третий день, синяки под глазами. Раньше она красила ресницы даже для похода в магазин. Раньше…
— Дорогая, я задержусь, — написал муж в обед. — Совещание.
Катя посмотрела на микроволновку: 18:47. Она не успела даже разморозить котлеты. Ночью, укачивая Лизу, она считала узоры на обоях. Пятно над кроваткой напоминало кролика. Или облако. Или свободу.
— Всё наладится, — шептала она, не зная, кому — себе или дочке. — Надо просто потерпеть. Но терпеть было нечем. Дни сливались в череду пелёнок, каш и мультиков про грузовичков. Иногда, когда муж вёл Марка в сад, она смотрела в окно на бегущих с кофе женщин в строгих пальто. Представляла, как они смеются в кафе, обсуждают проекты, спорят о книгах. А потом Лиза просыпалась, и мир снова сужался до квадратных метров квартиры. Сегодня Катя попробовала накраситься. Пока дети спали, достала помаду. Но Лиза проснулась раньше, и красная полоса размазалась по щеке, будто а клоунская слеза.
— Мама, страшно! — Марк тыкал в неё пальцем. Она смыла макияж, слушая, как муж в трубке говорит: «Ты же сама хотела детей». Наступила ночь, но тишина не принесла облегчения. Лиза, обычно засыпавшая к полуночи, сегодня вертелась и плакала, цепляясь крохотными пальцами за халат Кати. Марк, уснувший в слезах после ссоры из-за купания, всхлипывал во сне. Катя сидела на краю детской кровати, покачивая дочь, и смотрела на луну за шторой. Одинокий диск, застывший в небе, напоминал ей циферблат часов, замерших на одном времени. Утром, пока дети завтракали, она нашла в ящике старый телефон. Батарея села, но, подключив зарядку, Катя увидела уведомления из прошлой жизни: приглашение на поэтический вечер два года назад, сообщение от подруги: «Катиш, ты где? Мы скучаем!». Она пролистала галерею — фото с выставки, где её стихи висели рядом с картинами. На одном снимке она смеялась, держа бокал вина, с тенью от кьянти на белой блузке. Теперь на той блузке Марк оставил пятно от пюре.
— Мама, смотри! — Марк швырнул йогурт на пол. Белые брызги расцвели на стене. Катя замерла, глядя на хаос. Вместо крика она вдруг рассмеялась — горько, истерично. Лиза, испугавшись, заплакала.
— Всё нормально, солнышко, — Катя подняла дочь, целуя её в макушку. — Мама просто... забыла, кто она. Вечером муж принёс торт. «Просто так», — сказал он, но Катя увидела на коробке скидочный стикер. Пока он играл с Марком, она резала десерт, заметив, что крем слегка просел. «Как я», — подумала она.
— Может, сходить куда-нибудь в выходные? — предложил муж, когда дети уснули. — В кино или...
— У Лизы колики, — прервала Катя. — И Марк не высидит два часа. Он кивнул, уткнувшись в телефон. Катя взяла торт в спальню. Ела в темноте, крошки падали на подушку. В телефоне нашла группу для мам в декрете: «Ищу няню на пару часов в неделю. Опыт не важен. Оплата — пироги».
— Смешно, — прошептала она, но сохранила номер. Перед сном заглянула к детям. Марк обнял плюшевого зайца, подаренного когда-то подругой. Лиза спала, прижав кулачок к щеке. Катя достала из-под кровати блокнот. На чистой странице вывела:
«Я — не только молоко и каша.
Я — тишина между детским криком.
Я — луна, что светит, даже когда её не видно».
Утром она купила краску. Жёлтую, как тот торт. Пока дети дремали, закрасила пятно над кроваткой. Получилось солнце.
Марк, проснувшись, указал пальцем:
— Мама, красиво!
— Это твоё солнце, — сказала Катя. — Оно всегда здесь, даже если прячется.
Лиза заагукала, хватая воздух. Муж, вернувшись с работы, спросил:
— Это ты нарисовала? Не знал, что умеешь. Катя не ответила. Она смотрела на солнце, которое теперь светило из каждого угла комнаты. Няня оказалась студенткой-медиком. Аней. В её сумке вместо памперсов лежал учебник по анатомии.
— Я никогда не сидела с детьми, — честно призналась она, разглядывая Лизу как биологический экспонат. — Но мне нужны деньги на курсы латыни. Катя, уже жалея о своей авантюре, пялилась на часы: два часа. Всего два часа. Она могла сходить в душ. Или поспать. Или...
— Бегите, — Аня взяла Лизу на руки так, словно та была стеклянной. — Я тут. Катя вышла на улицу в растянутом свитере. Шла без цели, пока ноги не привели её в парк. Сели на скамейку — и тут её накрыло: тишина. Ни плача, ни «мам», ни грохота игрушек. Только ветер в листьях и смех студентов у киоска с кофе. Она достала телефон, чтобы сфотографировать небо. Вместо этого позвонила подруге.
— Алло? — голос Оли звучал как из прошлой жизни.
— Привет. Это... Катя.
Пауза. Потойм взрыв:
— Боже, ты жива?! Я думала, ты в параллельной вселенной! Они болтали десять минут. Катя не говорила о детях. Рассказала про солнце на стене и стихи в блокноте. Оля, художница, крикнула в трубку:
— Приходи ко мне в студию! У меня выставка. Принеси свои стихи — озвучим их под живую музыку! Катя рассмеялась:
— Я же не могу просто...
— Можешь. Найди няню на три часа. Или приведи детей — пусть ломают инсталляции. Дома Аня сидела на полу, окружённая карандашами. Лиза сосала погремушку, а Марк рисовал на учебнике по латыни динозавров.
— Он гений, — заявила студентка. — Изобразил тираннозавра с идеальной анатомией. Вечером Катя показала мужу рисунок Марка:
— Надо купить ему альбом.
— Зачем? — он устало смотрел в ноутбук. — Он же всё равно порвёт. Она не спорила. Купила краски и большой холст. Прятала его в шкафу, как запретный плод.
Через неделю.
Аня пришла с учебником по философии и детскими наклейками.
— Марк объяснил мне теорию динозавров, — сказала она серьёзно. — Теперь я буду хирургом-палеонтологом.
Катя оделась в свободное платье, скрывающее пятно от супа. В студии Оли пахло краской и имбирём. Гости пили вино, рассматривая абстракции. Катя прочла стихи шепотом, стоя у стены. Но Оля включила микрофон:
— Это Катя. Она — поэт и мама двух художников. Аплодисменты звучали как гроза после засухи. Незнакомец в очках подошёл позже:
— Вы пишете о повседневной магии. Это... честно. Они говорили час. Его звали Артём, он снимал документальные фильмы. Попросил её блокнот для вдохновения. Дома муж спал, обняв Марка. Лиза сопела в кроватке. Катя села на кухне, слушая тиканье часов. Достала холст. Первый мазок был робким. Второй — яростным, как детский плач. К утру на холсте расцвел сад: игрушки, смешанные с крыльями, бутылочки, превращающиеся в деревья. Марк, проснувшись, тыкал в картину пальцем:
— Мама, это я?
— Это мы, — поправила Катя. Муж, заваривая кофе, бросил:
— Надо повесить в гостиной. Она не ответила. Знала: это только начало. Выставка Кати проходила в маленькой галерее Оли. На стенах — её картины: игрушечные динозавры, сплетённые с крыльями бабочек, горы подгузников, превращающиеся в облака, портрет Лизы, где её слезы стали рекой с золотыми рыбками. В углу на полу сидел Марк, раскрашивая стену мелками — Оля разрешила ему «дополнить экспозицию».
— Это гениально, — Артём снимал на камеру, как Лиза трогает холст, оставляя отпечатки ладони в синей краске. — Настоящее искусство без прикрас. Муж держал Лизу, пока Катя говорила с гостями. Он не понимал абстракций, но гордился табличкой «Автор — Екатерина Соколова». Когда-то он видел её имя только в родительском чате.
— Мам, смотри! — Марк подбежал, размахивая листом с каракулями. — Это ты и я!
— Шедевр, — Катя приклеила рисунок скотчем к стене. Рядом с ним появились другие работы — зрители стали добавлять свои, вдохновленные её историей. Вечером, разбирая картины, Оля протянула конверт:
— Это за проданные работы. Не миллион, но хватит на краски и няню. Катя взглянула на сумму и рассмеялась:
— Ровно на три часа в неделю.
— Этого достаточно, чтобы оставаться собой, — улыбнулась Оля. Дома, укладывая детей, Катя нашла на холодильнике записку от мужа:
«Завтра я с Марком и Лизой. У тебя свидание с холстом. Не спорь. P.S. Купил тебе новую блузку. Без пятен».
Катя не стала известной художницей. Её выставки проходили раз в полгода, в той же галерее Оли, где дети бегали между инсталляциями. Артём снял документальный фильм о мамах в декрете, и её стихи звучали за кадром. Муж так и не полюбил современное искусство, но каждое утро спрашивал: «Что будем рисовать сегодня?» Аня, теперь педиатр, иногда заходила с подарками: «Для моих первых вдохновителей». А Катя поняла главное: её мир не делился на «до» и «после». Он был цельным — с краской в волосах, стихами на салфетках и смехом детей, вплетённым в каждую работу.
Как вы находите баланс между личными мечтами и обязанностями? Возможно, ваша история станет чьим-то „холстом“ надежды? Делитесь — мир ждет вашего голоса.