Тургенев и Гончаров сошлись в редакции журнала "Современник", который выкупили у Плетнёва Некрасов и Панаев. Двух писателей связывали тёплые отношения, дружба.
Но она резко прекратилась в один момент, после того, как Иван Александрович Гончаров пересказал своему другу план романа "Обрыв", а Иван Сергеевич Тургенев выпустил романы "Дворянское гнездо" и "Накануне". В 1858 году Тургенев собрал своих друзей на обед и чтение нового романа. Гончаров уверяет, что его на обед не звали, хотя под влиянием приглашённых появился и он. И после того, что он услышал, Гончаров был уверен, что Тургенев не позвал его совершенно сознательно, хоть последний это и отрицал.
Что же я услышал? То, что за три года я пересказал Тургеневу, — именно сжатый, но довольно полный очерк “Обрыва” (или “Художника”, как называли в программе роман). Основанием повести взята была именно та глава о предках Райского, о которой я упомянул выше, и по этой канве выбраны и набросаны были лучшие места, но сжато, вкратце; извлечен был весь сок романа, дистиллирован и предложен в отделанном, обработанном, очищенном виде. У меня бабушка, у него тетка, две сестры, племянницы, Лаврецкий, схожий характером с Райским, также беседует по ночам с другом юношества, как Райский с Козловым, свидания в саду и прочее.
Так пишет Гончаров в своей автобиографической прозе, которая и получила название "Необыкновенная история", конечно же, оно отсылает к первому роману писателя "Обыкновенная история", в котором показана обычная судьба, уготованная каждому романтику - разочарование в своих абстрактных идеалах. Но "необыкновенная" история произошла с самим автором: громкое дело о плагиате, которое не завершилось даже дружеским судом в 1860-м году. Гончаров до конца жизни будет зол на Тургенева, несмотря на то, что все убеждали его в том, что кажущиеся повторы в прозе его коллеги вызваны лишь общими обстоятельствами жизни, которые описывали романисты.
Гончаров чрезвычайно остро воспринимал этот конфликт, казалось, его подозрения доходят до паранойи, это видно по тексту "Необыкновенной историю", которую сам автор считал чем-то подобным духовному завещанию:
Я видел, что он позирует, небрежничает, рисуется, представляет франта, в роде Онегиных, Печориных и т. д., копируя их стать и обычай.
Это о первой встрече с Тургеневым.
Словом, он очень следил за мной — и это сближало меня с ним, так что я стал поверять ему все, что ни задумаю.
...он является каким-то литературным Отрепьевым.
...ему нужно было ближе следить за моею деятельностью и мешать мне оканчивать роман, из которого он заимствовал своих “Отцов и детей” и “Дым”
...он всю жизнь свою положил, чтобы растаскать меня по клочкам.
Зачем было трогать великие вещи, чтобы с них лепить из навоза уродливые, до гнусности, фигуры?
Основание всей натуры Тургенева — ложь и тщеславие
О друзьях Тургенева Гончаров тоже высказывается довольно резко:
Анненков счел Тургенева достаточно великим и примазался к нему. Тургенев, лаская этих своих слуг, мастер был извлекать из них ежеминутную пользу
Знакомые, даже quasi-дружеские уши слушали мои чтения прилежно и записывали
...кое-кто проговорился мне, и между прочим, Стасюлевич, что меня слушают все, следят за моими разговорами, подслушивают каждое мое слово, каждую мысль, особенно мои литературные замыслы, мои критические отзывы
Вообще же конфликт обостряли явные недоразумения, инициатором которых был и сам Гончаров, как случай с Дудышкиным, который был зван на один из обедов Тургенева по поводу выхода нового романа:
“Это на мои деньги (разумея гонорарий, полученный за повесть “Накануне”), — заметил я шутя, — будете обедать”. — “Сказать ему?” — спросил смеючись Дудышкин. — “Скажите, скажите!” — шутя же заметил я, и мы разошлись.
Дудышкин сказал это при свидетелях, на что, конечно, уже нельзя было не реагировать.
Действительно, сложно сказать, насколько был прав Иван Александрович в своих провокациях и домыслах. Признать Тургенева простым плагиатором трудно, ибо кроме тех произведений, в которых Гончаров увидел плагиат, он написал другие замечательные произведения, в том числе те, которые Гончаров называет слабыми. Да и сам Тургенев явно хотел сгладить конфликт и убрал из "Дворянского гнезда" некоторые сцены, что говорит, как кажется, не столько о признании вины, сколько о растерянности писателя. Кроме того, всё же взгляд на мир Тургенева значительно отличается от гончаровского, хотя сам Гончаров списывает это на неумение своего оппонента.
Впрочем, Гончаров порой и сам отмечает, что заимствования, сделанные Тургеневым, не всегда заметны:
Если прочесть так сряду, как будто и нет сходства
Подобные оговорки указывают на то, что выявленный плагиат это долгая работа ума автора "Необыкновенной истории", и, может быть, этой работе мы не всегда можем доверять.
Все цитаты, которые я приводил выше, скорее должны показать, в каком состоянии находился Гончаров. И это состояние было, безусловно, болезненным, сказывалась усталость от работы в цензурном комитете, нереализованные литературные планы...
Писать было моей страстью. Но я служил — по необходимости (да еще потом ценсором, Господи прости!), ездил вокруг света — и кроме пера, должен был заботиться о добывании содержания! Все это отвлекало меня — от моего пера и от моего угла!
Конечно, мы можем сделать выбор, на чью сторону встать. Одно не поддаётся сомнению, многие, в том числе близкие друзья Гончарова, не признали Тургенева плагиатором, а произведения самого Гончарова писались в тяжёлом состоянии, что делает его труд почти подвигом. Своей подруге С.А. Никитенко Гончаров признаётся в письме:
Мнительность — это мой природный и наследственный недуг (мать моя была мнительна) — развилась благодаря моим ближним и всем тем фантасмагорическим обстоятельствам, которыми они окружали и казнили меня много лет, развилась во мне до такой болезненной степени, что я серьезно боюсь иногда за свой рассудок
Если же у вас есть свои аргументы в этом споре, то напишите их в комментариях!