Сегодня день памяти Сергея Юрского, он умер 8 февраля 2019 года. Кстати, ему в этом году, через месяц исполнилось бы 90. Внизу оставлю фрагмент своей беседы с его дочерью (там как раз об отце, который, по её словам, был запрещён в Питере), а здесь его последнее интервью, записанное моим коллегой Владимиром Мукусевым:
В 2004 году в Школе современной пьесы состоялась премьера постановки «Ужин у товарища Сталина» по пьесе «Вечерний звон» Иона Друцэ. С тех пор этот спектакль вызывает большой интерес зрителей. Режиссер спектакля Сергей Юрский сыграл в нем вождя народов. По некоторым данным, однажды Иосиф Сталин ознакомился с опубликованной в газете «Правда» восторженной статьей о молодой оперной певице Главного театра. И возмутился, что не знаком с ней. Вечером того же дня девушку привезли на госдачу в Кунцево. Что было дальше, неизвестно. В театральной версии девушка исполняла восхищенному вождю арии, романсы. Но когда подошел черед петь песню о самом товарище Сталине, певицу вдруг подвела память, пропал голос. В спектакле Иосиф Сталин предстает странной, почти мистической фигурой. Он поит девушку вином, затем начинает кричать на неё, разговаривает с певицей сквозь тьму. Затем Сталин исчезает, а охранник объясняет, что вождь в Кремле и не думал приезжать. Правда, во втором акте Сталин снова предстанет перед девушкой. Мистикой и тайной окутана личность генералиссимуса. Певица ждет Сталина, следовательно, в дверь может войти любой человек. И он в её глазах все равно будет вождем. Такова сила авторитаризма и человеческого страха.
– А «Сталин» – это вам зачем было нужно после всего пережитого отцом?
– Да, да. Сталин… Я очень трудно перешёл эту границу, которую передо мной поставил автор пьесы «Ужин с товарищем Сталиным» Ион Друцэ. Год ушел на переговоры и раздумья, и потом взял и поверх этой пьесы написал ту, которую вы видели, когда приходили ко мне на премьеру. Там даже персонажи, как вы помните, были другие. У Друцэ их всего двое. В спектакле это четыре полноправные роли. Пьеса претерпела сокращения, и был усилен намеченный у автора элемент абсурда. На все остальные предложения играть Сталина я отвечал категорическим отказом.
Но на одну работу я согласился. Это был сценарий фильма «Товарищ Сталин» замечательного режиссера Ирины Гедрович. Я буквально «влип» в него и считаю эту работу одной из главных в моей жизни. Я убираю указательный палец со Сталина. Я ставлю вопрос: почему сталинизм не ушел? Почему он возник? А не был ли он откликом? Может, Сталин был впитывателем того, чего от него ждали? Сталинизм имеет очень серьезные корни. Только на страх народа ссылаться нельзя. Как ни горько это сознавать, но была еще и выгода. Как легко снять всю ответственность с себя, периодически крича: «Ура! Он снова будет прав!» Ужасно то, что сталинизм не кончился со смертью Сталина, и сегодня он возрождается.
Сергею Юрскому был всего год, его отца репрессировали и сослали. Ещё через год, в 37-м, случилась «малая реабилитация», и Юрий Юрский попал в число освобожденных. В 1943 году он (сын священника, а в ту пору художественный руководитель Союзгосцирка) вступил, веря в идеалы коммунизма, в партию, откуда был исключен шесть лет спустя.
– Ныне модно ругать перестройку. А каково ваше отношение к ней?
– Поначалу это был все тот же мрак. Мрак безоговорочный. Но потом он стал как-то разбавляться. И хоть кино было для меня под запретом, в одном мне удалось сняться. Правда, его запретили сразу после выхода. Это были «Любовь и голуби». А запретили его за пропаганду пьянства – он вышел в период лигачёвской антиалкогольной кампании. Прошло почти тридцать лет, а картина не только не старится, а наоборот, становится все более народной. Я с изумлением наблюдаю, что моя популярность в связи с этим фильмом сейчас много больше, чем тогда, когда я каждый день играл спектакли, беспрерывно мелькал на телеэкране. Не говоря уже о бесконечных гастролях.
Я как-то подсчитал, что я играл перед публикой более чем двухсот городов страны и мира. А каждый год я проезжал и пролетал почти сто тысяч километров. Так вот, возвращаясь к фильму, я горделиво радуюсь, что мой дядя Митя стал практически родным для абсолютного большинства людей в нашей стране. Другой мой любимый персонаж – Иван Сергеевич Груздев из «Место встречи изменить нельзя» – тоже популярен и сегодня. Потому что этот человек доказал, что имеет право быть не похожим на других. И своих принципов он не предал. По большому счету, перестройка для меня стала окончанием поста, в смысле зарубежных выездов. Мы с театром ездили довольно много и всегда успешно. Правда, я нигде ничего не видел. Мы только играли, играли, играли… Но все-таки это были Лондон и Париж, Хельсинки и Вена, Берлин и Прага, Нью-Йорк и Брюссель. Особняком стоит моя поездка в Японию, где я ставил спектакль. Во-первых, потому, что туда я поехал один. А во-вторых, я досконально узнал, что такое иной театр, иная актерская школа, несмотря на то, что это было на востоке.
- Я не знаю, Сергей Юрьевич, относите ли вы себя к шестидесятникам, как к некоему сообществу, а вернее – уникальному явлению в нашей политической и культурной жизни, ваш спектакль «Горе от ума», в том виде, в котором его поставил Товстоногов, по духу вполне можно было бы отнести именно к произведению шестидесятников. Вы помните настроения в стране, когда этот спектакль появился?
– Ну конечно. Это же самый пик хрущевской оттепели. Мы начали улыбаться, шутить. Казалось, сталинизм уходит навсегда. Общество пробуждалось от спячки, от умственной спячки. Оригинальная мысль или мысль, резонирующая с твоим ощущением близкой свободы, которая еще не стала мыслью и свободой, а ощущением, была потребна обществу. БДТ был на подъеме. Он создавал своего зрителя – думающего, рефлексирующего, ищущего ответы на самые злободневные вопросы бытия. Этот зритель шел к нам в поиске ответов в наших спектаклях. Вот почему о «Горе от ума» не просто заговорили. Это был взрыв. А секрет успеха прост. Главного героя приводил к крушению надежд, к жизненной катастрофе фактически, к горю именно его ум. И мы рассказывали и об этом самом уме, и об этом самом горе. Точно следуя названию пьесы, которое дал ей автор.
- То есть тема-то вечная, а сегодня актуальна, как никогда, но что-то я не вижу афиш с именем Грибоедова. Последний раз я видел спектакль в Театре на Таганке у Ю.П. Любимова, и назывался он «Горе уму».
– Так называлась пьеса первоначально. Нет, я вижу, иногда этот спектакль ставят. Он идет даже у нас, в Театре Моссовета. Но, к сожалению, маловато там ума, да и горя от него.
– Чья это проблема?
– Времени. Но если говорить о том, что я знаю и чему посвятил жизнь, – о театре, то сегодня он во многом сам себя предал. Он стал угодливым, желающим нравиться, обслуживать. «Всем приятен, всем приятель». Одним словом, театр стал удобен. Отсюда и драматургия сегодняшняя – либо снобистская, либо чисто литературная. Театр развратил зрителя. Он стал пошлым. Все больше и больше он превращается в шоу. А шоу и драматический спектакль живут по принципиально разным законам. Шоу объединяет зрителей в безудержном ржании, зачастую эксплуатируя самые низменные человеческие качества. Театр, спектакль заставляют человека думать, оставляя его один на один с собой, с собственной душой, со своей совестью. Понятно, что театроведение и театральная критика разлюбили театр, и журналистов сегодня интересует «грязное белье» театральных деятелей, а не сам театр. Талантов не стало меньше, но актер сегодня абсолютно зависим не от автора и режиссера, а от спонсора и продюсера. К слову сказать, нынешний театр там, где он еще остался театром, вдалеке от столиц, сегодня подвергается гонениям оттуда, откуда этого можно было ожидать меньше всего. Я имею в виду деятельность так называемых «православных активистов», которые никакого отношения ни церкви, ни к православию не имеют. Говорю это с болью, как человек воцерковленный и православный. Они – Богом обиженные, а не верующие люди. Православные входят с церковь со словами «с праздником», потому что каждый день есть праздник в принадлежности к церкви. Вот и все. А вмешиваться во все, особенно в театральную жизнь, и превращать эту жизнь в прицерковное мероприятие или в школу для маленьких детей при церкви – это катастрофа для страны и беда для веры.