На следующий же день после путча я написал рапорт по переводе в Россию. Семья осталась там, на Украине, я же по звонку убыл в распоряжение особого отдела по Забайкальскому военному округу. Там был распределен в особый отдел по 23 воздушной армии, гарнизон Домна. Это относительно недалеко, километров 15-20 от Читы, и, что немало грело душу, на запад, а не на восток.
Я прибыл на электричке в гарнизон, нашел особый отдел, представился начальнику.
Сразу оговорюсь, это был шок. Начнем со внешнего вида. Я в последующее время в авиации всякое повидал, то такого… На шефе были надеты непонятного происхождения х/б штаны с огромными карманами на коленях, при этом карманы были не сбоку, как на «афганке», а спереди, и наполнены более чем наполовину оба. Как потом выяснилось, в одном кармане были семечки, а в другом – кедровые орешки, и лузгал он их непрерывно и попеременно. На тщедушном торсе – еще более загадочного происхождения грубой вязки выцветший защитного цвета свитер с огромным металлическим замком-молнией слева от плеча и до уха. Молния была настолько мощной, что стояла торчком и держала собой в таком положении весь воротник свитера, немного скособоченный от левой стороны шеи до правой, ибо справа такого «каркаса» не было. Прямо под левым ухом болтался неадекватного размера стальной замок. Вид для армии, даже для ЗабВО, согласитесь, немного странный. Достаточно сказать, что командир зенитно-ракетной бригады после того, как шеф представил меня и уехал в отдел, попросил меня сделать так, по возможности, чтобы мой шеф в бригаде не появлялся, ибо «уже своим видом он разлагает воинскую дисциплину в бригаде».
Как я узнал чуть позже, начальник был из немного, средней руки «блатных». Его мама работала в ЦК КПСС секретарем. Не секретарем ЦК КПСС, а секретарем в ЦК КПСС, то есть печатала что-то руководящее и направляющее на пишущей машинке. И вот какими-то неведомыми путями нарадела сыночке такую неслабую должность. Бывало, оказывается, и так.
Второе потрясение я испытал, когда через неделю перед выходными я увидел, как шеф, построив отделение охраны, задал вопрос: «Я собираюсь на рыбалку в воскресенье, есть желающие?». Поразило меня то, что никто из солдат не отозвался, все уныло уткнулись в землю, стремясь не встретиться взглядом с шефом. Тот повторил свое предложение, сопроводив его угрозой, если не будет желающих, определить рыбаков своей властью. Строй не отозвался, а когда шеф назвал две фамилии, все вдруг ожили, повеселели и облегченно зашептались.
Я позже поинтересовался, почему никто не захотел ехать с шефом на рыбалку (на Украине мы регулярно ездили на рыбалку, брали с собой солдат, и там отбоя от желающих не было). Бойцы ответили: «Да ну его, тащ капитан, ездили, знаем. Поесть только себе берет, то заблудимся, то застрянем. А зимой ездили, так он сидит в УАЗике, греется, а нам одно командует сверлить лунки. Целый день сверлим, позамерзнем, есть охота, а он знай, сидит, командует».
В общем, принял я свои части, познакомился с командирами, офицерами, начал вливаться потихоньку в рутину своей работы.
В это же самое время нашу армию сотрясали реорганизации. Одна из них касалась упразднения политодела. Но его упразднили очень своеобразно – перевели в полном составе во вновь созданный отдел коммерческих перевозок армии. Как вам такая насмешка судьбы: товарищи вчера рассказывали нам о коммунизме, компартии, ленинском пути, интернационализме – и в одночасье стали вдруг военными коммерсантами. Смысл был в том, чтобы через эту вновь созданную коммерческую структуру задействовать военно-транспортную авиацию армии в мирных, так сказать и во взаимовыгодных целях. О первом их этих рейсов я и хочу здесь рассказать.
Случилось это примерно в начале октября 1991 года. Этот самый политико-коммерческий отдел заключил договор с каким-то коммерсантом из Армении на перевозку тонн тридцати сахара, а также двух джипов с нашего аэродрома Домна в аэропорт Звартноц, Ереван. Не знаю, в чем состоял коммерческий смысл перевозки на Ил-76 этого товара, не моего ума дело, как-то они там договорились. И вот приземляется у нас перелетевший из Укурея Ил, перегоняется на дальнюю стоянку, подъезжают к нему две фуры и нанятые здесь же коммерсантом солдаты начинают таскать пятидесятикилограммовые мешки в его разверзнутое чрево.
Погрузка идет споро, коммерсант, неведомым путем заехавший на аэродром на своем рубленом «Вольво» (аэродром не я обслуживал, хрен бы он у меня катался бы по военному объекту), наблюдает, довольный. К обеду погрузка завершена, все формальности соблюдены, техники увязали джипы, проверили развесовку, но разрешения на вылет нет. В томительном ожидании проходит час, второй. Коммерсант, спросив у местных, откуда можно позвонить, умчался. Тут нам поступает сигнал от руководства особого отдела армии о том, что якобы, возможно, в мешках и в машинах спрятаны автоматы и боеприпасы (первая война в Карабахе уже шла). Что делать, поехали проверять, хотя и понимали, что это глупость – попробуйте сами укрыть в перетаскиваемых мешках с сахаром автомат.
Приехали, поковырялись, осмотрели джипы, опросили солдат, участвовавших в погрузке. Естественно, ничего. Тут подъезжает армянин, хозяин груза, хлопает в сердцах дверцей своего «Вольво» и начинает орать на весь аэродром:
«Тому заплатил, этому заплатил, даже такому-то заплатил. Скажите, кому еще заплатить, чтобы меня выпустили? У меня в Звартноце уже люди и машины ждут, что мне делать?». Мой приятель Юра предложил ему закурить, и армянин, затянувшись, сказал: «А ваши, особисты, которые всю эту возню затеяли, вообще куда-то в баню уехали, будут только в понедельник. Что делать, скажи, Юра-джан?».
Юра как раз был человеком. Сказал: «Подожди, я сейчас выясню, тебя тормозят конкретно, или просто на время, чтобы вытрясти еще что-нибудь». С чем и поехал в отдел.
Но вылететь в этот день сахару была не судьба. Минут через десять после Юриного отъезда из самолета вышел экипаж и объявил, что окно на полет закрывается, они едут в аэродромную гостиницу и смогут вылететь только завтра. Что тут началось! Армянин просил, плакал, смеялся, угрожал и снова просил, но все было без толку. Правила есть правила. Смирившись, армянин поинтересовался, когда можно будет завтра лететь. Сговорились с командованием часов на семь. Если разрешат, конечно. Тут подъехал Юра с известием, что вылет назавтра разрешен. Но, так как вопрос с оружием и с боеприпасами еще до конца не закрыт, у самолета предлагается выставить караул на ночь. На всякий случай.
Ну вот вроде все и разрешилось. Самолет загружен. Вылет разрешен. Экипаж отдыхает и утром готов лететь хоть на край света. Под самолет подогнали «буханку» (ночи были уже холодные) и выделили трех солдат с оружием и боеприпасами для несения караула возле Ила. Все разъехались по своим делам.
А утром было ЧП. Помните сцену с коровой в бомболюке Ту-22М3 из «Особенностей национальной рыбалки»? Помните лица летунов и их командира, когда они увидели корову, упершуюся в кромки бомбового отсека?
Точно такие же лица были у экипажа самолета, прибывшего утром на стоянку, когда они увидели результаты несения службы караулом.
Часов в шесть утра, устав от сидения в машине, караул приснул. Я не знаю, как это у них произошло, но один из солдат выпустил очередь из АКМ в количестве четырех патронов. Очередь прошла между шеей, плечом и рукой другого бойца, сидевшего на месте водителя и опиравшегося головой на правую руку, лежавшую локтем на двигателе. Очередь вынесла лобовое стекло уазика, одна пуля застряла в кромке оконного проема. А вот три другие…
Дело в том, что уазик стоял прямо перед самолетом, и три пули угодили точнехонько под центроплан. Ничего, впрочем, не капало, не шипело, не булькало и не горело. Огромный Ил стоял как ни в чем не бывало.
Охреневший экипаж со сдвинутыми на затылок фуражками, которые удерживали только вставшие дыбом волосы, пытался осознать происшедшее.
Это было грандиозное фиаско. Прибыл коммерсант, застал эту траурную мизансцену и, прежде чем сам до конца понял все, попытался предложить командиру денег: «Дырки маленькие, может, долетим, летчик-джан, а»?
Командир только молча посмотрел на него, сплюнул и зашагал на КП.
Вот так закончился первый коммерческий рейс нашей 23 Воздушной армии.
А самолет стоял с месяц, наверное, ремонтировался. Потом улетел.
Самое интересное, что солдат, лежавший в буханке, не пострадал, только оглох конкретно.