Подвижники просвещения, «учить и учиться», полугодовой аванс в счет жалования, шаманы и попы, «ломка» традиционного быта, пионерская дружина, первая баня, встреча Северного Ледовитого и Тихого океанов, Чукотского и Берингова морей, уголь и керосин на вес золота, новый жизненный и бытовой уклад
Начало статьи читайте здесь.
Начало науканской школы
История науканской школы известна пока по отдельным фрагментам — воспоминаниям науканцев, архивным документам и музейным экспонатам. Еще предстоит создать коллективный портрет подвижников просвещения, которые ехали в буквальном смысле на край света учить эскимосов и самим учиться их языку и правилам жизни в этом суровом краю. Однако уже сейчас можно и нужно воздать должное памяти науканских учителей и вспомнить школу, стоявшую на крутом обрыве, лицом к острову Ратманова. Школу, ученики которой первыми в СССР начинали учебный день.
О начале Науканской школы свидетельствует приказ Чукотского районного ревкома № 41: «Окончивший Хабаровский педтехникум т. Тарасов Александр Родионович назначается на должность Заведующего Науканской школой I ст.[упени] (Чукотка) с 17 июня с окладом содержания по XI разряду (107 р. 10 коп.). Основание: отношение Дальоно от 15.VI.1925 г.»[1].
А.Р. Тарасов был не только заведующим, но и единственным учителем Науканской школы. Он родился в 1906 г. в Чите, окончил Хабаровский педтехникум, был комсомольцем. Учительство в Наукане было для него началом трудовой деятельности[2].
В «Тихоокеанском дневнике» журналиста Бориса Лапина его деятельность описана следующим образом: «… Советский пароход привез в Наукан первого русского учителя — девятнадцатилетнего комсомольца, до того знавшего об эскимосах не больше, чем об экваториальных неграх. <…> Ему был выдан полугодовой аванс в счет жалования. На эти деньги он купил продукты и различные вещи, нужные для того, чтобы прожить год. Его высадили на мысу Дежнева, среди толпы эскимосских детей, в первый раз видевших русского. <…> Через год пароход снова пришел в Наукан. Механик бился об заклад, что мальчишка, высаженный в селении, давно умер от цинги. Но, едва пароход стал на якорь, науканский учитель подъехал к бортам парохода в неустойчивой эскимосской лодке. <…> Учитель был краснощёк и здоров, оброс бородой и громко говорил с эскимосами на их языке. Пароход стоял возле Наукана три дня. Когда он уходил, учитель вколачивал в землю бревна, отпущенные капитаном для постройки жилого дома».
Далее Лапин описывает этот дом, который был одновременно и школой. «Дом состоял из одной комнаты, приспособленной под класс. На столике валялись тетради и книги, присланные с прошлогодним пароходом из центра. Учебник географии на русском языке, политграмота Коваленко и хрестоматия “Живое Слово”. В тетрадях упражнения маленьких эскимосов, выведших несуразными каракулями непонятные для себя фразы: “соцзм ест осветская власт плуз электровкация“» (1928 г.)[3].
Тарасов, по-видимому, пробыл в Наукане до 1931 г. Он зафиксирован на фотографии, выполненной в этом году пограничным офицером и краеведом Чукотской культбазы Аркадием Кампаном[4]. В соседний Уэлен на должность учителя в 1927 г. прибыл этнолог Александр Семенович Форштейн (1904-1968), создавший уникальные фотографии эскимосов Наукана и жителей других поселков береговой Чукотки[5].
Как и в Чауне, в Наукане школа встречала сопротивление местных жителей. В конце 1920-х годов в поселке возникло необычное религиозно-общественные движение, которое этнологи характеризуют как ревитализационное (revitalization movement). Ученые определяют такие движения как стремление к улучшению собственной культуры, в том числе и за счет заимствования. Ревитализация в Наукане развивалась под влиянием американских миссионеров. Сведений об этом немного. Житель Наукана, Николай Иванович Якын (1922−1994) вспоминал:
«В 30-е годы колхозы организовали. Сначала люди не хотели вступать. Ну, у нас ведь шаманы были и даже попы. Я сам видел, они какие-то балахоны шили из черной материи. Попом был Кантахун, потом Аминак — это женщина, и третий — Нуныгнилян. Этот сначала был шаманом, потом попом стал. Они по воскресеньям собирались, людей звали. <…> Я как-то зашел к ним в ярангу. У них такие балахоны — черные, длинные рукава такие большие. Они их только по воскресеньям надевали. У одного, значит, в руках белый платок, он по яранге кругом ходит, что-то бормочет. Они детям не разрешали ходить в школу и мылом мыться <…> Как-то погода плохая была, мой брат старший на охоту не пошел. <…> Ну, вот, брат заглянул к попам в ярангу. А один из них его увидел, говорит: “Ой, плохо мне, русским духом запахло. Прогоните его”. Это они научились от американцев. Раньше ведь на ту сторону много ездили. Еще многие на китобойных судах работали. У попов кресты самодельные были. Многие им верили, примерно, треть поселка. Я к ним близко не подходил. Я в школе учился, а они ненавидели тех, кто в школу ходит»[6].
«Тихоокеанский дневник» Бориса Лапина подтверждает свидетельство Якына:
«В юрте Эйакона, сына Налювиака, племянника Ипака, на стене висело распятие. Это было нечто в роде туземной часовни. Когда-тот тут был миссионер. На большом листе бумаги был нарисован, умилительным барашком, белокурый Иисус Христос и красовались поучительные детские стишки, похожие на маргаритки и кружевные занавески в домах Новой Англии <…>»[7].
Скорее всего, описанная Лапиным «юрта» это и есть яранга «попов».
Таким образом, в самом начале пути науканская школа испытала довольно сильное сопротивление. По мнению исследователей Е.В. Головко и П. Швайтцера, «науканское движение» стало ответом на советскую «ломку» традиционного быта. Но Тарасову и его преемникам удалось сделать более привлекательной советскую, а не миссионерскую модель усовершенствования. Ставка на молодежь, которую делали учителя, оправдала себя. Нельзя сказать, что соревнование шло на равных. Успехам школы способствовал весь комплекс мероприятий местных властей – от поставки моторных вельботов, оружия, боеприпасов и продуктов до усиления административного надзора и репрессий. Известно, что одного из науканских «попов», Нуныгниляна «посадили перед войной за миссионерскую деятельность»[8]. Науканская школа действовала не в одиночку, однако путь преобразований был нелегким.
Науканская школа и ее учителя
В 1933 г. в Наукан приехала Елена Фадеевна Ольшевская, которая позднее, в 1940 г. стала директором школы.
Она создала в Наукане пионерскую дружину. В неопубликованных воспоминаниях (хранятся в Музейном центре «Наследие Чукотки»), Е.Ф. Ольшевская пишет:
«С самого начала учебного года я стала рассказывать о пионерах. Познакомила их с законами и обычаями юных пионеров — тогда у пионеров были законы и обычаи. Например, "пионер — всем ребятам пример". Или в обычаях было записано — "руки мыть и ноги мыть и сырой воды не пить"»[9].
Эти призывы звучат наивно, но мы знаем, что распространение элементарной гигиены в чукотско-эскимосских поселках было важнейшей задачей школы.
Читаем дальше в воспоминаниях Ольшевской:
«Прием в пионеры мы решили провести торжественно 7/XI. К сбору мы готовились долго: разучили торжественное обещание, подготовили песни <…>, физкультурные пирамиды, научились скандировать хором: “Смена смене идёт, пионер ее ждет, партия гордится, что сменушка родится”, подготовили коллективные танцы: “Светит месяц” и др., выпустили стенгазету на эскимосском языке <…> Одним из мероприятий по подготовке к сбору было мытьё детей. В школе организовали баню — это была первая баня в жизни науканцев.
Наконец, наступило 7/XI. Еще рано утром всё население собралось в школу.
Дети пришли в чистеньких новых пионерских костюмах — синие юбки и брюки, и зеленые рубашки. Они с нетерпением ждали того момента, когда их примут в пионеры. Хотя и они, и их родители очень боялись, как бы худо от этого не было. Вдруг этим они привлекут внимание злых духов. Народ в то время был суеверный, верил шаманам.
Потом все расселись, кто на скамейках, кто на полу. Школа была переполнена. Ребята выстроились. Дали торжественное обещание, комсомольцы надели им новые пионерские галстуки. И они стали пионерами»[10].
Добавим к описанию небольшое размышление: вся пионерская форма, о которой говорит Ольшевская, а именно — галстуки, синие юбки и брюки, зеленые рубашки, — доставлялась сюда, на край Евразии, из Владивостока. Трудно представить сколько усилий стоило учительнице получить эти товары для Наукана.
Пионерские традиции в Наукане закрепились. На фотографиях 1930−1950-х гг. здешние школьники — с пионерскими галстуками. Такова, например, одна из первых фотографий науканских школьников, датированная 1936−1937 гг. Они сфотографировались с учительницей Антониной Мефодьевной Ковальчук.
Школа в Наукане находилась на южной стороне поселка. Сейчас можно видеть ее фундамент и площадку, на которой проходили спортивные соревнования и празднования. Есть в Наукане и еще одно памятное место, связанное со школой — могила Эдика Рудича, сына науканской учительницы Марии Павловны.
Если подняться на сопку за маяком, то увидишь небольшой памятник, издалека сливающийся с серым камнем, поросшим оранжевыми мхами. Это — маленькое надгробие в виде стелы с выложенной на земле прямоугольной рамой. На памятнике надпись: «Здесь покоится Эдик Рудич 1940−1942 г.». На обратной стороне: «Спи спокойно, дорогой сынок».
Отсюда открывается вид на весь Наукан. Прямо — памятник-маяк в честь Семена Дежнева: стройное сооружение в классических формах, увенчанное пятиконечной звездой в круге. Под маяком — разрушающиеся дома метеостанции, ниже — крутой обрыв к морю. Сколько хватает глаз — тянется море. Здесь встречаются Северный Ледовитый и Тихий океаны, Чукотское и Берингово моря. От могилы мальчика в ясную погоду виден остров Ратманова, предел российских владений на востоке, а за ним — темно-синяя полоса берегов Аляски и мыс Принца Уэльского.
Эдик Рудич… Прошло более восьмидесяти лет после этой трагедии. Ребенок родился и умер здесь, в Наукане. Его похоронили в одном из самых красивых мест на земле, высоко над посёлком, метеостанцией и даже маяком, царящим над всей панорамой мыса Дежнева.
Что мы знаем об этом мальчике и его семье? Совсем немного. Жительница Наукана Светлана Вемруна (1929 года рождения) вспоминала:
«Рудич Мария Павловна была нашей первой учительницей. Видя ее доброжелательное отношение, мы все ее очень полюбили. Я сидела за первой партой с моей лучшей подругой Натальей Рукактак. Мария Павловна часто на плечах носила большой теплый платок. Иногда было прохладно, и она этим теплым платком накрывала нас с Рукактак»[11].
Мария Рудич — это мать Эдика.
Читаем дальше воспоминания Вемруны:
«Учителя были творческими людьми. На каждый праздник готовили разные концертные номера. Мы разучивали с ними русские песни. Сам Нутетеин (знаменитый эскимосский танцор. — С.Ш.) репетировал с нами национальные танцы. <…> Для танца “Чайки” Мария Павловна сшила мне коротенькое белое платьице, белые плавочки и тапочки. Также и моему напарнику в танце Нангине сшила из всего белого костюм. С этим номером мы поехали выступать в Уэлен и там заняли первое место, получили премию»[12].
Этой короткой зарисовки достаточно, чтобы представить себе Марию Рудич. Ее доброту и любовь к детям ученица запомнила на долгие годы. Страшно подумать, каким ударом стала для нее смерть двухлетнего сына.
В архиве Е.Ф. Ольшевской в Музейном центре «Наследие Чукотки» есть несколько фотографий Марии Рудич. Вот — крупный портрет. Мария Павловна улыбается, смотрит куда-то в сторону. Темные волосы и карие глаза. Вероятно, эта фотография снята в тот же день, что и фотография с Эдиком. Мария Павловна сидит на бревне перед домом и держит в руках мальчика, одетого в белую рубашечку и чепчик. Светит солнце, значит фотография сделана летом, в редкие ясные и теплые дни. На третьей фотографии — учителя науканской школы. Трое мужчин стоят, три женщины сидят. Мария Рудич — слева. Сзади, на школьной доске мелом написано: «Чукотский п/о Наукан 1942». У Марии Павловны чуть отстраненный взгляд, она погружена в себя. Может быть, фотография сделана после того, как она потеряла сына…
О том, как жили учителя науканской школы в годы войны, известно немногое.
Л.И. Беликова, учительствовавшая в соседнем Уэлене, вспоминала:
«… Летом 1943 года нам не смогли отгрузить уголь. Был сильный шторм. Надвигалась осень. И уголь выгрузили в Дежневе. А потом всю зиму на собачьих нартах возили из Дежнева в Уэлен. Помню, что разрешалось сжигать в день на одну печь ведро угля. А зима была холодная. На вес золота был и керосин. Правда, когда дул ветер и работал движок, у нас горел электрический свет. Но если ветер стихал, выручали свечи. У учеников было по две чернильницы. Все они были одеты в меховую одежду. Засунут одну чернильницу за пазуху, а второй пользуются пока чернила не замерзнут, а затем чернильницы меняют»[13].
Не хватало угля и в Наукане. По воспоминаниям Ситнеун (Екатерины Иргуляновны) (родилась в 1937 г.), классы занимались в ярангах. «Не хватало тетрадей, и мы писали в книгах между строчками. Писали чернилами, и в некоторых книгах чернила расплывались, не видно было написанного. Поэтому мы экономно использовали карандаши, они становились совсем маленькими»[14].
Здешняя жизнь никогда не была легкой. Морозы и ветер, шторм и пурга, когда несколько дней нельзя выйти из жилища. Недостаток угля и керосина. Скудная пища, недоедание, иногда, голод. Медицинской помощи нет. Такими, скорее всего, были науканские зимы военных лет. Рассматривая старые фотографии, можно представить себе класс, погруженный в темноту, свечи на партах и девочек, склонившихся над чтением. Между партами идет учительница, с грустной улыбкой склоняется над девочками и накрывает их своим платком. За окном — полярная ночь. Холодно. Слышно, как воет метель и где-то лают собаки.
Науканская школа регулярно упоминается в документах сельского совета в 1940−1950-е гг. Из всех советских учреждений (изба-читальня, медпункт, магазин, пекарня) школа доставляла сельскому совету меньше всего хлопот. Она не требовала ничего, кроме ремонта и топлива и регулярно отчитывалась неплохими показателями в учебе: упоминаются 78%, 81,9%, 87% и другие высокие показатели успеваемости. В 1951 г. учеников было 51, на второй год были оставлены всего два. Правда, в 1957 г. сельсовет озаботился тем, что «некоторые ученики ходят в школу в грязной внешности», но исправляться грязнулям пришлось уже после переселения поселка на новое место, в Нунямо[15].
Школа размещалась в хорошем, сравнительно большом здании. По воспоминаниям Бориса Альпыргина (родился в 1943 г.), в ней было три комнаты, в каждой из которых одновременно занимались два класса[16]. Заботой колхоза, как говорилось выше, было обеспечение школы топливом — углем и керосином. В 1950-е гг. школе требовалось 10 тонн угля и 400 литров керосина. Даже если уголь удавалось выгрузить в самом Наукане, его нужно было поднимать с «пляжа» под берегом наверх, к школе. Другой проблемой было жилье для учителей, они жили в самом помещении школы. Этот вопрос так и не был решен вплоть до закрытия поселка.
Науканцы вспоминали школу и учителей с любовью. Эти воспоминания собраны и опубликованы Валентиной Леоновой в книге «Наукан и науканцы» (Владивосток, 2014) и Виктором Никифоровым в книге «Поговорим о Наукане» (Лаврентия, 2021).
Светлана Вемруна вспоминала: «Школа в Наукане была очень хорошая. Ее построили сами жители. Вспоминается такой длинный коридор, большие окна. Все начальные классы занимались отдельно <…> Говорили только на эскимосском языке, русский тогда мало кто знал, а если знал, то не очень хорошо. Я, когда в первый класс пошла, не знала вообще ни одного русского слова»[17].
Другая науканка, Антонина Вербицкая (родилась в 1949 г.), так рассказывает о школе: «В школе у нас была учительница Галина Александровна Белоногова. Она эскимосский не знает, и мы русский язык не знаем. Школа для нас такое большое здание было — дворец целый! Мы приходим в класс, она нам чертит на доске палочки, крючочки, мы перерисовываем в тетрадки». Постепенно, учителя осваивали эскимосский язык, а ученики — русский. «Учитель Черешнев Алексей Алексеевич по-наукански начал говорить быстрее, чем мы по-русски» (С. Вермруна)[18]. Появились в школе учителя из местных жителей. Таким был Василий Иванович Ёмрон (1925−1987), впоследствии — заслуженный учитель РСФСР, «Отличник народного просвещения».
Петр Хальхаегын, родившийся в Наукане в 1943 г., вспоминал: «Когда я пошел в школу, домик, где она находилась, только что отремонтировали, окна были большими, к школе были пристроены угольники из гофрированного железа <…> Часто меня с уроков выгонял Василий Иванович Ёмрон, потому что я был совершенно непослушным. Я помню, как рассматривали в микроскоп вшу. Василий Иванович принес на урок микроскоп, рассказал о нем, и Лиза поймала вошь у Веры Аран, придавила, а Василий Иванович положил ее под стекло. Под микроскопом вошь такая страшная! Когда я пришел домой, то попросил маму, чтобы она мне срочно помыла голову хозяйственным мылом, чтобы не было вшей»[19].
Школа играла большую роль в жизни науканцев. Борис Тынаун вспоминал: «Раньше в Наукане даже в сильную пургу мы ходили в школу, а школа находилась на другой стороне реки. Сейчас чуть подует ветер — отменяют занятия в школе. А в Наукане даже в сильную пургу мой дед, надев киниягыт (металлические кошки), взяв нас с сестрой за руки, отводил в школу на противоположной стороне Наукана»[20]. Несмотря на то, что школьные знания слабо применимы в морском промысле, науканцы гордились своей школой и радовались успехам детей. В школе также учили читать и писать и взрослых науканцев.
Первоначально Науканская школа, как и другие «туземные» школы на береговой Чукотке, была 4-х классной (включая подготовительный), но она открывала путь для дальнейшего продвижения и освоения новых специальностей. Юные жители Наукана далее продолжали образование в интернате на Кульбазе, а затем — в Анадыре, Хабаровске, Владивостоке. В 1950-е гг. сельские школы на Чукотке были преобразованы в семилетние. Постепенно на береговой Чукотке вырабатывался новый жизненный и бытовой уклад, сочетавший элементы старины и нововведений. Однако в Наукане этот порядок не устоял из-за смены государственной политики, что привело к трагедии целого народа.
Окончание следует.
***
Сергей Шокарев, специально для GoArctic
[1] Государственный архив Чукотского автономного округа (ГА ЧАО). Ф. Р-34/188. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.
[2] Там же. Лл. 9−11.
[3] Лапин Б.М. Указ. соч. С. 22, 23.
[4] Об этих фотографиях см.: Шокарев С.Ю. Фотоальбом А.А. Кампана — источник по истории береговой Чукотки начала 1930-х годов // Кунсткамера. 2024. № 3 (25). С. 103−120. Благодарю В. Никифорова за указание на А.Р. Тарасова на данном фото.
[5] См.: Крупник И.И., Михайлова Е.А. Пейзажи, лица и истории: эскимосские фотографии Александра Форштейна (1927−1929 гг.) // Антропологический форум. 2006. № 4. С. 188−217.
[6] Головко Е.В., Швайтцер П. Эскимосские «попы» поселка Наукан: об одном случае revitalization movementна Чукотке // Сны Богородицы: исследования по антропологии религии. Вып. 3. СПб., 2006. С. 102, 103.
[7] Лапин Б.М. Указ. соч. С. 24.
[8] Головко Е.В., Швайтцер П. Указ. соч. С. 110, 111.
[9] Ольшевская Е.Ф. Воспоминание о первых пионерских отрядах их создателях. О приеме в пионеры детей Науканской школы. Музейный центр «Наследие Чукотки». ЧОКМ-2522-6. Л. 1.
[10] Ольшевская Е.Ф. Указ. соч. Л. 2.
[11] Наукан и науканцы = Нувуӄаӄ ынкам нувуӄахмит = Нувуӄаӄ ынкам нувуӄахмит : [рассказы науканских эскимосов] / Сост. В. Леонова]. Владивосток. 2014. С. 70.
[12] Наукан и науканцы… С. 71.
[13] Беликова Л.И. Семь лет на Чукотке // Время, события, люди. Исторические очерки об освоении Колымы и Чукотки. 1928−1940. Магадан, 1968. С. 243.
[14] Наукан и науканцы… С. 93.
[15] Шокарев С.Ю. Человек, природа и советская власть на мысе Дежнева // Человек и природа: история взаимодействия, источники и информационные ресурсы, визуальные образы и исследовательские практики: Материалы ХХХ Международной научной конференции. Москва, 25−26 апреля 2017 г. / Отв. ред. В.И. Дурновцев. М., 2017. С. 240.
[16] Поговорим о Наукане: воспоминания науканских эскимосов / Сост. В. Никифоров. Лаврентия, 2021. С. 84.
[17] Наукан и науканцы… С. 70.
[18] Поговорим о Наукане… С. 40, 54.
[19] Наукан и науканцы… С. 174.
[20] Наукан и науканцы… С. 81.
