Общество бывш. Российских солдат во Франции и на Балканах. Октябрь за рубежом. (Сборник воспоминаний). Государственное издательство. Москва. 1924.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Для пишущего эти строки воспоминание о русском отряде во Франции навсегда останется неразрывно связанным с первыми днями революции 1917 года. Раненые госпиталя Мишле были первым образчиком русской народной массы, который мне, эмигранту, удалось увидать после десятилетнего промежутка, в течение которого я видал русских лишь в качестве таких же эмигрантов, как я сам.
Я никогда не забуду ясного, теплого, весеннего парижского утра, когда я отправлялся на первую лекцию не перед эмигрантским кружком, а перед русскими рабочими и крестьянами, волею царской воинской повинности превращенными в защитников французского отечества. Шел я не без трепета. Хотя с первой своей партийной лекции я неустанно вел литературную борьбу против меньшевистеко-кадетского предрассудка насчет «глубокого монархизма» русской народной массы, но то была литература, а это действительность. И я не без дипломатии подходил к вопросу, бывшему центральным вопросом моего доклада: почему в России не только Николай, но вообще царь не нужен?
Впечатление, которое меня ожидало, было самым неожиданным. Мне не было никакой надобности, оказывается, разъяснять ненужность для России царя; ибо царь был для моих слушателей, прежде всего другого, совершенно неинтересен. Все время, пока я говорил о царе и о вредоносности монархии, над моей аудиторией явственно носилась вежливая, но вполне ощутимая скука. И как резко изменилась картина, когда я, отвечая на одну из поданных записок, заговорил о в о й н е! Ничего похожего на скуку как не бывало. Такой живой аудитории, как эта масса искалеченных и, казалось бы, достаточно занятых своим личным горем людей, я не встречал даже в 1905 году. Царь был совершенно забыт. Об этом злосчастном существе, «преданности» которому народа так опасались кадеты и меньшевики, никто и не вспоминал. Зато живой и грозный враг трудящихся, империализм, впервые становился ясен во всей своей конкретности не только моим слушателям, но, кажется, и мне самому. Так заброшенные волею империализма за две тысячи верст от родины русские рабочие и крестьяне сразу вылечили меня от закоренелого исторического предрассудка и показали мне воочию, в чем смысл начинавшейся второй русской революции.
И после этой первой встречи мне припоминается другая. Не просторный двор и зелень госпиталя Мишле, а узкая, тесненькая комнатка, где ютилось бюро комитета по возвращению русских эмигрантов на родину. Комитет был не большевистский, но за единичными исключениями двух-трех людей, смотревших отщепенцами, интернационалистский. Смотревшие отщепенцами оборонцы появлялись в нем только изредка, на предмет производства очередного скандала. Вся деловая работа велась интернационалистами.
И вот в той маленькой комнатке я как теперь, вижу двух земляков в солдатских шинелях старой царской формы, беседующих с интернационалистами об общем деле. Это делегаты от русской дивизии с фронта. Дивизия - французское командование очень охотно и ловко подставляло под удар нефранцузские части- только что с огромными потерями взяла ряд германских позиций. Но они твердо решили, что это будет ее ПОСЛЕДНИЙ бой с немцами. И что если она пойдет драться еще раз, то это будет уже с другим врагом.
Дело было дьявольски трудное- вывести одну дивизию из бойни, в которою вовлечены были миллионы людей. А мы, эмигранты, был в к тому же плохо осведомлены. Мы не знали, что уже сам французский фронт уже трещал в это время. Французский главный штаб строжайше скрывал, что в это время, весною 1917 года, на фронте был целый ряд солдатских бунтов, что французские солдаты целыми дивизиями уходили из окопов. Знай мы отчетливо эту обстановку, мы сумели бы присоветовать землякам какой-нибудь практический выход. Пока же, сколько я помню, мы не пошли дальше совета организоваться и вести пропаганду.
Могло ли бы восстание русской дивизии в те дни сорвать фронт и послужить прологом к такому окончанию войны, какое художественно-правдиво, но исторически неверно дано в известной французской пьесе? Трудно об этом гадать теперь. Как бы то ни было, то, что русские солдаты во Франции не восстали, не спасло их, как увидит читатель этой книжки, от жестокой расправы взбешенных империалистов. Свидетелями этой расправы нам быть уже не привелось. В тот день, когда происходил расстрел Куртинского лагеря, два, парохода с 6-ю сотнями эмигрантов, входили в Северную Двину. Трагедия стала нам известна уже в Москве, но так глухо, что весь ее ужас я прочувствовал только теперь, читая воспоминания товарищей, бывших ее жертвой. Но мне припоминается одна подробность, которую, мне кажется, нелишне привести как дополнение к рассказу.
До августа месяца 1917 года мы все ждали массовой отправки нас на родину. Эмигрантов за это время выехало довольно много, по небольшими партиями, через Англию. Только в середине июля эмигрантский комитет получил в свое распоряжение два больших парохода бывшего Восточно - Азиатского Общества, «Двинск» и «Царицу». Они могли бы поднять, в случае надобности, почти всех, кто еще оставался во Франции.
Наша делегация съездила в Брест, осмотрела пароходы, приняла меры к их очистке и дезинфекции и вернулась в Париж подготовлять массовую отправку. И вдруг, как удар грома из ясного неба, извещение русского морского агента, что пароходов нам не дадут, они нужны для другой цели. Мы бросились к агенту и тут узнали а, скорее догадались из полунамеков и красноречивых умолчаний, что пароходы (которые могли поднять, при полной нагрузке до 6.000 человек) понадобились для отправки в Россию не желавшей более воевать русской дивизии.
Вот, значит, какой выход в то время носился перед глазами начальства, видевшего невозможность заставить солдат идти в бой, и не обнаглевшего еще настолько, чтобы дойти до расстрела своих безоружных земляков. Я не знаю, что в последнюю минуту изменило план. Но пароходы в конце концов остались за нами, и к нам только была придана небольшая, человек в 400, партия русских инвалидов, которые давно ждали отправки.
Но, не зная наверное, что было причиной перемены, нетрудно догадаться о действительной связи вещей. В это время был уже налицо приказ Керенского, задерживавший возвращение русских из-за границы вообще. Но если вообще русский революционер, возвращавшийся из изгнания, был для Керенского опасным человеком, то насколько опаснее были эти революционные солдаты, которые самым фактом своего существования должны были неотразимо свидетельствовать об империалистском характере войны, которую стремились изобразить обороной отечества. В самом деле, какое отечество обороняли русские в Шампани или под Салониками? Никакие секретные документы не могли бы лучше раскрыть глаза русской народной массе на истинный смысл войны, которую вел Керенский, чем рассказы товарищей-солдат о том, что они видели и в чем участвовали.
Закопать их в гроб живыми за границей было нужно для того, чтобы сохранить великую тайну всемирных эксплуататоров. Вот в чем смысл трагедии и Куртинекого лагеря и всех последующих. Но, говорит пословица, ложью весь свет пройдешь, да назад не воротишься. Никакой обман не мог помешать раскрыться глазам русских народных масс. И когда это совершилосъ, керенщина пала, несмотря на все китайские стены, воздвигавшиеся ею между народной массой и истиной. И дальше оставалось мучить тех, кто мог бы открыть истину двумя месяцами раньше, уж только из тупой, злобной мести. И люди, которые были непосредственными виновниками всех описанных дальше ужасов, теперь готовы протянуть нам руку. Наша книжка выходит очень кстати. Правда, стыд не дым, глаза не ест; но опустить глаза от стыда кое кого из тех, кто теперь распинается о вечной дружбе, связывающей Россию и Францию, эта книжка заставит.
С французскими трудящимися массами наши солдаты всегда были друзьями; но какими «друзьями» показали себя те, кто забрал в руки командирскую палочку над этими массами! Было бы очень хорошо, если бы следующие дальше рассказы были переведены на французский язык. Это был бы один из лучших способов нашей агитации, который подействовал бы даже на наиболее отсталые слои французских
рабочих и крестьян. М. Покровский.
От составителей
Уже в первые месяцы войны французы обнаружили, что затяжная война потребует от них значительное количество живой силы. Проверяя свои резервы, они видели безотрадную картину быстрого иссякания своих источников. Пред главным командованием, а вместо с тем и французским правительством, встает серьезный вопрос — откуда добыть резервы? Ген. Жоффр и ген. Гальенн с ноября 1914 г. подают ряд докладных записок президенту того времени, Пуанкаре, где твердят, что для Франции наступает опасный кризис - недостаток людского материала, Англия вступила в войну без армии. Бельгия разрыта, перспектива грозная, принимая во внимание упорство и назойливость врага.
Но откуда брать пополнения? Колониальный делец- покойный Гальенн вносит два предложения. Первое - мобилизация в африканских колониях чернокожих и арабов и второе - мобилизация в России... (в этой собственной колонии банкиров Франции). Как это не курьезно, но факт остается фактом. Ген. Гальенн совершенно уверенно считает, что к черным рабам Франция имеет также своих белых рабов- русских, Разумеется, каждый французский политический младенец отчетливо видел, что африканские войска в сравнении с немецким солдатом не имеют никакого боевого удельного веса. Таким образом взоры не только Гальени, Жофра, но и всей французской буржуазии, французских рантье были
направлены на русских, на эту многомиллионную могучую массу. Русские солдаты, которые с таким успехом ломают сопротивление «бошей», с успехом врываются в Восточную Пруссию, в Галицию и накатываются на Карпаты, в то время, когда солдаты Франции, Англии и Бельгии, терпя поражение, откатываются к стенам Парижа.
Немудрено, что у перепуганного и сбежавшего в Бордо французского «патриотического» правительства, во главе с президентом Пуанкаре, аппетиты на русского героя сильно разгорелись. Немедля знаменитый «социалист и антимилитарист» Густав Эрве получает от Мальви и Вивиани задачу быть застрельщиком и кричать: «Да здравствует царь!» и «Сюда, русские, сюда!». За ним подхватывает вся бульварная пресса. В кулуарах Палаты Депутатов вопрос о
необходимости требовать себе русских солдат дискутируется открыто, и на нем все сходятся от «левых» Роноделя и Лонге, до правого Барре, включительно.
Далее мы видим, как генералы По, Пастельно и Саррайэль «обрабатывают» русского посланника Извольского, русского военного министра Сухомлинова и начальника штаба ген. Янушкевича о необходимости посылки во Францию двух корпусов русских войск. Нас нисколько не удивляют все эти настойчивые домогательства французов получить русских воинов для спасения от немецкого грабежа своих кошельков. Но картина, резко меняется, когда г. Делькассе имеет «крупный разговор» с Извольским, которому он угрожает отказом Франции в высылке артиллерийского снаряжения, в случае дальнейшей затяжки вопроса. Лицо ростовщика, морда акулы, в этот момент ясно обнаружилось.
Несмотря на то, что летом 1916 г. русская армия терпит сама большие оперативные неудачи, - французские капиталисты продолжают давление. Так, напр,, французский посланник Палеолог 10 окт. 1916 г. на очередном приеме у Николая II вновь поет ему старую мелодию.- «Государь, Франции просит у вас содействия вашей армии и вашего флота против Болгарии. Если дунайский путь не годен для перевозки войск, остается путь через Архангельск.
Менее чем в 80 дней бригады пехоты могут быть таким образом перевезены из центра России в Салоники. И прошу, ваше величество, дать приказ о посылке войск». (См. Палеолог. Царская Россия» т. I стр. 291).
Если царю Палеолог говорит несколько любезно, строя фразу: «Франция просит у Вас содействия», зато у военного министра Сухомлинова и у министра иностранных дел Сазонова, он распоясывается во всю, говоря: «Не забывайге, вы обязаны нам дать»... или «даром денег не дают». (См. «Записки Сухомлинова»).
Ген.. Янушкевич, начальник штаба Николая Николаевича, в минуту откровенности - сознается, что великого князя и его самого «одолевают французики». При чем, с досадою добавляет, что за одну автомобильную шину требуют батальон людей.
Словом, если мы проследим историю возникновения вопроса посылки во Францию русских войск, то обнаружим, что он возник сразу же на другой день войны, ибо капиталисты «демократичной республики», заключив союз с царем, уже тогда знали, зачем и для чего им этот союз нужен. Давая деньги царизму, банкиры Франции помимо процентов в долговой реестр вписывали дивизии и корпуса «русской серой скотинки».
После усиленных «просьб», угроз и давлений, киты русского империализма, шлют первую партию отборных солдат на убой за интересы своих банкиров. Две дивизии усиленного состава, а затем отдельные маршевые батальоны в апреле 1916 года высаживаются в стране рулетки и разврата.
Своей блестящей выправкой, силой и здоровьем русские войска вызывали бурю восторга у населения. Если дорога, от корабля до окопов, была француженками усыпана цветами, то, в свою очередь, смело можно сказать, что эти цветы впоследствии были изрядно политы русскою кровью, сильно орошены страданиями, унижениями и оскорблениями. Тяжким голодом расплатился впоследствии русский солдат за жалкую плитку шоколада или пару папирос, полученные в дня своего приезда, в страну мировых ростовщиков. Из 80.000 человек незначительная часть вернулась домой, да и те, кто после дикого долгого плена у «союзника» -вырвался, и те прибыли домой израненными, измученными и больными. Мы передаем слово свидетелям и жертвам цивилизованной инквизиции, томившимся в этой «гуманной» и «культурной» стране.
Бюро Общества бывших русских солдат во Франции и на Балканах.
Французская благодарность.
Получив от царского правительства несколько десятков тысяч русских солдат, правительство капиталистической Франции не постеснялось злобно расправиться с ними при первых же раскатах могучей пролетарской революции в России. Цель этих строк- познакомить читателя с обстановкой и революционной деятельностью в эпоху Октября и послеоктябрьских дней 2-й Особой дивизии, которая была по требованию ген. Саррайля направлена на Салоникский фронт.
Обе наши дивизии находились в крайне нездоровой атмосфере, вследствие лживой и противоречивой информации. Если 1-я дивизия, находясь во Франции, в кругу наших товарищей эмигрантов, была еще в несколько лучших информационных условиях, то 2-я, разбросанная по македонским горам и полям, была совершенно отрезана от какого-либо правдивого информационного источника. Естественно, что солдатам своим революционным чутьем приходилось улавливать из лжи «свободной печати» Антанты крупицы истины, упрямо твердящие, что там дома происходят великие события.
Все же весть об октябрьской победе рабочих и крестьян, эта весть, после систематических сообщений, что большевики в России раздавлены и распылены, что положение Керенского великолепно и прочно, как никогда, — эта весть для нас в горах Балканских была вестью важной, вестью многоговорящей. Эта весть действительно на мгновенье внесла некоторую растерянность не только в командный состав, но и в солдатскую массу нашей дивизии. Тем более с каким-то особым рвением вся пресса, все телеграфные агентства наших «союзников» твердили и трубили, что минуты большевиков сочтены, что русская армия не признает немецких шпионов и так далее и тому подобное.
Однако, время шло! … Оторванность от руководящего центра, отсутствие более дальновидных подготовленных политических работников, сказывалось у нас на каждом шагу. Шла какая то глухая, подземная, порою однобокая подготовительная работа среди солдат. Происходили дискуссии и споры. Шла серьезная битва между соглашателями и трезвыми революционерами. Только начало брест-литовских переговоров кладет перед нами вполне определенное просветление, вполне определенные указания.
С этого момента почти всем стало ясно, что русские, находящиеся за тридевять земель от родного народа, не могут и не должны продолжать оставаться в окопах. После сравнительно довольно долгой дискуссионной борьбы среди членов нашего подпольного совета солдатских депутатов в Салониках произошел раскол. Левая группа, подозревая провокацию, «ликвидировала» свою фракцию в Салониках, якобы, для того, чтобы перевести ее ближе к штабу дивизии. Пишущий эти строки был уже с августа, с момента корниловщины, направлен в Веррию «переводчиком» в госпиталь 10/10, откуда через команду выздоравливающих была прекрасная связь со всеми четырьмя полками дивизии
Таким образом, в начале декабря 1917 года работа новой организации «Комитета Рабочей России» (это название организация несла до января 1918 года) вновь открылась с удесятеренными силами, так как соглашательский и нерешительный элемент остался у нас за бортом организации. Была создана и основательно продумана программа и план работы, намечена новая тактика, и дело закипело.
К целому ряду политических соображений, руководивших нами, присоединился, казалось бы, пустяковый, а для многих достаточно серьезный вопрос: кто будет платить вознаграждение инвалидам и их семьям, если найдутся еще «любители» ломать кости за чуждое дело. В свою очередь, штаб генерала Франше д,Эспре определенно всегда намекал, что мол, для выполнения тактических задач вы нами куплены, а дальше ничего и знать не хотим. Министерство Клемансо тоже отмалчивалось. Таким образом, ни по одному пункту русские солдаты не могли притти к какому-либо заключению с членами «гуманной» Франции, а отсюда и колебаний быть не могло. Истерические выкрики наших противников о продолжении войны с «доблестными» союзниками до победного конца висели в воздухе без отклика.
К рождеству 1917 года в Веррии собралось до 6.000 русских солдат. Кроме команды выздоравливающих и дивизионного обоза, там находились инженерный батальон и артиллерийская бригада, прибывшие на Балканы по распоряжению Керенского. Вся эта масса информировалась газетою «Русский Вестник». Само собою разумеется, что вся эта информация была абсолютно тенденциозна и крайне нелепа, ибо при столь хваленой и знаменитой «свободе» печати разрешалось только основательно ругать новую, Советскую власть, громить клеветою и грязью ее вождей. Несмотря на очевидный вздор этого листка, все же газетка отчасти мешала нашей работе, почему Комитет решил принять все меры и как-нибудь приостановить ее. Все известные нам сотрудники этого органа от имени «Комитета Рабочей России» получили циркулярное письмо за №9 от 3/XII с приказом (где была и угроза) оставить редакцию. Результат достигнут был частичный. Под тем или иным предлогом все более или менее честные и несколько сознательные сотрудники вышли из состава редакции, и газетка стала разваливаться. Тогда
ген. Тарановский (начальник, дивизии) и военный агент ген.
Артамонов решили воскресить газету и приказом прапорщику Покровскому и К0 было поручено сие почтенное предприятие. А французский штаб любезно для столь «благого» дела немедленно отпустил единовременное пособие в 30.000 франков. Как водится, золотопогонная редакция означенную сумму утилизировала на уплату счетов знаменитого в Салониках «Ля-Тур-Бланш» (сада-ресторана). Вместо расписок от сотрудников красовались автографы «этих дам» - словом, «редакция» работала вовсю.
Посредством маленькой «летучки» отпечатанной на шапирографе от имени Комитета, был адресован первый приказ не брать этот офицерский «Вестник» и, несмотря на полное отсутствие газет, солдаты ответили таким дружным бойкотом, что даже усиленная субсидия не помогла, и через два месяца сие генеральское детище тихо и бесславно скончалось.
К новому году из Парижа в штаб Восточной армии прибыл майор Ракэ, который привез важный пакет от военного министерства, касающийся русских войск. Сейчас же после нового года французский главный штаб в Салониках созвал совещание, на которое были вызваны ген. Жуйо-Гамбетга, полковник Вик и комендант Жако, из русских были ген. Тарановский, ген. Артамонов, полковник Пахуцкий и др. из «штабных сливок». Вся эта «честная» братия ломала головы, как бы удержать солдат на фронте в окопах. Были созданы две комиссии, и одна из них, во главе с генералами Жуйо-Гамбетта и Тарановским, пользуясь намеками из Парижа, придумала предложить всей дивизии на выбор одну из следующих трех категорий: Первая категория. - Желающие продолжать сражаться. Все избравшие эту категорию пользуются свободою и подлежат переводу на французское содержание и обмундирование с окладами, равными для офицеров и солдат французской армии, но, любопытно: и здесь вопрос о пенсиях пособиях инвалидам был отброшен в сторону,- якобы, это дело России. Необходимо также указать, что избравшие «честь» сражаться бок-о-бок с французами теряли много экономически, так как русские войска за границей получали увеличенный оклад, и поэтому уравнение их с французами сразу понижало оклад солдату с 58 франков в месяц на 13 франков, офицерское же содержание понижалось более чем на две трети.
Вторая категория — рабочие роты в тылу, на положении военнопленных. Обещано было французское содержание, но без обмундирования, при десятичасовом рабочем дне. Третья категория - избравшие эту категорию лишались всех прав, переходили на положение осужденных преступников и высылались в африканскую пустыню на принудительные работы.
На экстренном собрании 7 января 1918 года было вынесено постановление организовать Военно-Революционный Комитет 2-й Особой Пехотной дивизии; (впоследствии переименован в Военно-Революционный Комитет балканских войск). Обязанность выполнить подготовительные работы по организации Военревкома была возложена на долю тов. Наумова, тов. Захарова и пишущего эти
строки. Совершенно неожиданно тов. Захаров был арестован сыщиками 2-го Бюро Французского Штаба. Будучи, по требованию или просьбе полковника Пахуцкого, переведен в арестный дом Кара-Буруна, тов. Захаров, по одной версии, в ночь на 10 января застрелился, получив оружие через разбитое окно, а по другой — убит полковником, после того как он нанес последнему оскорбление действием при допросе.
Уже на другой день мы с тов. Наумовым в форме сербских солдат прибыли в Веррию. Ехали мы с большими предосторожностями, совершенно как бы не знакомые друг с другом. Жандармский контроль на станции Салоники мы миновали благополучно, главное, пронесли наши пакеты с литературой. Находясь в дружеских отношениях с французскими врачами в больнице 10/10, автор этой заметки имел ряд привилегий, а именно отдельную палатку. Это был известный плюс, так как к переводчику ходили ежедневно десятки
русских солдат, то никому не кидалось в глаза это паломничество. Что же говорилось и делалось, знали лишь заинтересованные, ибо французы и не подозревали, что палатка наша -первая ступень работы Военревкома. Пункт был тем более удачен, что в госпиталь ежедневно приходили и уходили совершенно свободно десятки солдат под простым предлогом навестить больных. Французские охранники Тиссо, Карвелль и переводчики Рэнс, Сушэ и др. зорко следили за всеми русскими, рыскали по городу и окрестностям Веррии, по всем командам, но госпиталь 10/10, скорее из-за его старшего врача знаменитого Маркэтти, поклонника и друга черносотенца Додэ, все время оставался вне круга их деятельности.
По приезде я узнал, что группа солдат Инженерного батальона уже образовала инициативную группу, для созыва объединенного комитета всех 4-х частей, находящихся в Веррии. Среди этой группы оказались деятельные товарищи, как-то: Москвин, Артюшкин, Карпов, Фролов, Зиновьев, Ивановский и др.
Не ожидая прибытия со станции Вертикопа (из сербского лагеря) тов. Наумова, я немедленно набросал подробный план создания Военно-Революционного Комитета и через тов. Ивановского переслал его председателю группы тов. Фролову. Первое заседание сформированного В.Р.К. происходило 15 января в бараке, служившем ранее столовой офицеров (теперь сбежавших от солдат в город) команды выздоравливающих. Уже на втором заседании я заметил некоторую неподготовленность к политической жизни моих товарищей. Комитет стал, как говорится, топтаться на одном месте, о нем даже мало кто и знал. Пришлось взяться за дело более энергично. Немедленно была избрана исполнительная комиссия в числе пятерки: т.т. Москвина, Артюшкина, Карпова, Цепелева и меня. Затем создали фондовую комиссию в числе 10 лиц (казначеем был избран тов. Карпов и председателем опять же пишущий эти строки). Тут же была открыта первая подписка в основу фонда среди членов собрания В.Р.К., давшая 360 фр. И, наконец, был принят текст выработанного нами приказа №1 Военно-Революционного Комитета русских войск на Балканах, который сейчас же был отвезен в Салоники. Предложенный и затем отпечатанный мною текст обращения на французском языке «К солдату Франции» был принят и имел большое значение, так как в нем объяснялась истинная причина ухода нашей дивизии с фронта. Это обращение так переполошило коменданта гор. Веррии - Жако, командира - полковника Годье и офицеров французского полка № 173, стоявшего на соседней горке с русскими,
что полк № 173 был немедленно уведен на ст. Науса. Комендант Жако метался в поисках автора обращения, при чем был удален из Веррии совершенно невинный переводчик Грандье. Как только наши листки и летучки с обращением к французским солдатам были ночью расклеены по лагерям и городу, а потом розданы по рукам, началось поголовное бегство всех офицеров из лагеря от своих команд. Ранее они все же под предлогом обеда проводили весь день в городе, в стороне от солдат, зато теперь положительно бежали.
Нач. дивизии ген. Тарановский со своим штабом переехал в Веррию, в дом греческого священника, который охранялся французской кавалерией. По распоряжению ген. Жуйо- Гамбетта, русским солдатам было воспрещено появление в городе. Все лагери были оцеплены спаисами, дабы изолировать всех, в том числе и В.Р.К. от остальных частей русской дивизии и французских войск. На место удаленного 178 полка прибыли сенегальцы. После 8-ми час. вечера воспрещалось ходить по городу. Только автомобили штабов развозили полупьяную офицерскую публику. Вокруг всех складов продовольствия вблизи Веррии были расставлены пулеметы.
На следующем очередном заседании В.Р.К. было решено, если будет предложено провести в жизнь постановление о делении солдат на категории, выбирать только третью. Принимая во внимание, что Советская власть выводит Россию из стадии империалистической войны, В.Р. К. полагал, что мы, сторонники новой власти, не имеем права и на чужой стороне оставаться в рядах дерущихся. После страстных и бурных разговоров в продолжение всей ночи, к утру был выработан текст приказа № 2, в котором было изложено постановление с мотивами. Этот приказ был так же быстро отпечатан и, несмотря на охрану спаисов и шпиков-переводчиков, вновь расклеен по городу и лагерям.
Чтобы узнать впечатления приказа В.Р.К. на французов, я посетил коменданта гор. Жако. Он был еле жив от мысли, что об этом узнает Главное Командование. Генерал Жуйо-Гамбетта метал громы и от злобы был вне себя. Вся контора связи сбилась с ног и кипела точно потревоженный муравейник. Немедленно была снаряжена новая компания переодетых в русские формы французских сыщиков и отправлена в лагеря, но это никаких результатов не дало.
Вся солдатская масса вокруг Веррии жила без газет, питаясь преувеличенными и несуразными слухами. Поэтому наша исполнительная комиссия решила издавать «Бюллетень В.Р.К. русских войск на Балканах». Бюллетень печатался на шапирографе. Из-за отсутствия бумаги тираж был не более 60-ти экземпляров. Шел бюллютень нарасхват, не только солдатами, но и офицерами. Всего было выпущено одиннадцать номеров. Добавлю попутно, что все приказы В.Р.К. и его Бюллютень каждый раз расклеивались не только в Веррии, но
отправлялись и в части, полки 8, 4, 7, 8-й были расположены в 35-80-ти верстах от нас. Связь и доставка были крайне трудны, ибо союзнические жандармы имели приказ задерживать всех русских солдат, едущих и идущих из Веррии. Тем не менее, связь держалась елико возможно, несмотря даже на то, что она стоила В.Р.К. жизни двух нашихтоварищей.
Спустя 24 часа по опубликований В.Р.К. своего приказа, ген. Тарановский вместе со своим французским коллегою решили довести документ о категориях до сведения солдат. Командиры частей прочли его своим солдатам и… быстpo улетучились. Было предоставлено 24 часа на размышление. В тот же день после полудня был собран митинг всех частей, расположенных вокруг Веррии. На этом митинге осмелился выступить переводчик Рейс с призывом за войну, вступая в ряды первой категории, и если бы не члены В.Р.К., то он дорого заплатил бы за свой совет о вступлении на службу капиталистической клике, так как солдаты набросились на него и свалили с ног.
На этом собрании вся солдатская масса объявила себя
готовой ко всем пыткам и мукам в африканских пустынях, лишь бы не оставаться игрушкой империалистов республиканской окраски. Выступление офицера В. И. Казанского, заявившего, что он пойдет туда, куда идет его рота, а он сам больше с французами заодно драться не будет, было покрыто аплодисментами. Одновременно в одной из землянок шло заседание Исполнительной Комиссии. Нам необходимо было решить кое-какие вопросы, в числе их о суммах солдатской лавочки. Было постановлено потребовать от поручика Григорьева выдачи этих денег, а как распорядиться этими деньгами,- предоставить решить солдатам на митинге. Всю сумму, около
4.800 фр., из кассы лавочки солдаты решили подарить жене подпоручика Казанского- Марии Ивановне. Так как подпоручик …. Ясно, что его супруга (сестра милосердия госпиталя Дмитрия Солунского) останется в гонении и без средств.
Никогда не забуду картину испуга и растерянности всех
офицеров, сидящих в собрании, когда шум приближающихся
солдат донесся до их ушей. Покинув Исполнительную Комиссию В.Р. К., я не мог пойти на митинг и перебрался в среду золотопогонников. И без того уже у большинства этой публики настроение было минорное, а тут еще идет группа солдат человек в 800. Спустя несколько минут один из вестовых докладывает, что солдаты хотят видеть пор. Григорьева. Бедняга струхнул так основательно, что не в силах был встать. На мой совет выйти к солдатам, он лишь глупо мотал головою. Мне но оставалось ничего делать, как самому выйти «якобы» узнать, в чем дело. Вернувшись, я энергично потребовал выдачи делегации команды всех денег солдатской лавочки. Несмотря на то, что выдача противоречит закону, это требование было выполнено немедленно. После этого солдаты, посмеиваясь, ушли. Чтобы избежать каких-либо подозрений г.г. Тиссо, Сушэ и др., я вынужден был остаться обедать.
Ночь проходила в сплошной тревоге. Никто почти не спал. Во всех русских лагерях раздавалось пение различных революционных песен. На стороне французов шли какие-то важные приготовления. Все время прибывали новые эскадроны спаисов и батальоны сенегальцев. Передвижение этих войск возбуждало всеобщую нервность. Рано утром мне нужно было итти на заседание исполнительной комиссии, но оказалось, что все четыре русских лагеря были оцеплены сплошною и густою цепью чернокожих, с усиленным подкреплением кавалеристов-спаисов. Вся эта масса была в полном боевом вооружении (каждый имел 250 патронов). На окружающих сопках были расставлены пулеметные команды тоже из чернокожих (явление очень
редкое во французских войсках). Очевидно, три летучки В.Р. К. к французскому солдату достигли своей цели, и французские солдаты оказались неблагонадежными. Интересно, что солдаты 2-го и 8-го батальона 178 пех. полка
камнями провожали уходивший из Науса поезд с солдатами 5-го полка африканских стрелков и 93-й батальон сенегальцев, назначенных ехать в Веррию «на охрану русских». Злоба, усилилась тем, что 5-й полк африканских стрелков был снят с фронта для «усмирения русских», а 178-й полк отправлялся на его смену.
Не будучи в состоянии пробраться в лагерь, я шатался по канцеляриям штаба и коменданта. При этом случайно мне удалось прочесть рапорты №№ 66 и 67, в которых говорилось о новых постановлениях, вынесенных русскими и французскими офицерами на ночном совещании. Эти две бумажки были адресованы всем командирам эскадронов спаисов. В них значилось, что по распоряжению свыше (сиречь Жуйо и К-о) все солдаты, избравшие третью категорию, должны подвергнуться тщательному обыску. Оружие, ценные вещи, фотографические аппараты и лишнее белье, даже деньги свыше 100 франков, должны быть отобраны. Далее я ознакомился с приказом заведующему интендантством в Веррии за №303, А, 9/16 гласившим, чтобы солдатам в течение 2-х дней не выдавать продуктов, а ожидать особого разъяснения и дополнительного приказа. Теперь передо мною стала новая задача - все это, во что бы то ни стало передать своевременно в Исполн. Ком. В.Р.К, и затем огласить солдатской массе. Но как быть?
Тогда я вспомнил, что обыкновенно между 9-10 часами утра из госпиталя 10/10 присылался санитарный автомобиль в околоток команды выздоравливающих за больными. Забравшись в означенный автомобиль я проехал беспрепятственно все цепи и посты, охранявшие лагерь. Что мне было известно, я на всякий случая заранее набросал на двух записках, которые были мною вручены тт. Карпову и Рагозину. Как позднее я узнал, последнее заседание В.Р.К. происходило при отсутствии, пожалуй, половины его членов. На этом заседании был выработан приказ ничего не передавать французам, а уничтожить. Как солдатской массе стало известно решение В.Р.К., то сию же минуту приступили к истреблению фотографических аппаратов, биноклей и т. п. Прятали деньги, закапывали ножи, револьверы и пр. Но вот командиры инженерного батальона и артиллерийских батарей получили распоряжение выстроить свои части. Мне, дежурному по связи, пришлось ждать, пока все команды выстроятся, дабы передать потом это донесение ген. Жуйо-Гамбетта в штаб.
Все батареи и роты выходили правильным строем на указанное место со своими красными знаменами под командой своих офицеров. У двух третей команды к груди были приколоты красные банты и ленточки. Порядок был образцовый. Ген. Тарновский со своим штабом, в сопровождении нас, прикомандированных офицеров связи, поехал к ген. Жуйо-Гамбетта. Но мы встретили его на пути, тоже окруженного своею свитою и охраняемого полусотнею спаисов. При виде красных знамен, ген. Жуйо-Гамбетта не произнес ни слова, только улыбнулся. Зато ген, Тарновский довольно громко пропустил сквозь зубы слово: «сволочи».
Миновав речку и две горки, мы очутились перед инженерной командой. Ген. Тарновский, приняв рапорт командира, велел еще раз прочесть приказ о так-называемых категориях. Чтение было закончено... Пауза. Молчание прерывается речью к солдатам «самого». В заключение широким жестом он указывает, что все избравшие первую категорию переходят влево, вторую—остаются на месте, а третью - переходят
вправо, дальше к горе. На размышление дается 2 минуты. Указанный срок проходит. Хриплым голосом командует ген. Тарновский офицерам - к выбору. Результаты: почти все в первую; во вторую - человек 5 - 6 вместе с командиром бригады и третью избирает только один поручик Тубольцев. Очередь за солдатами. Вновь та же команда. Выделяются кое-где до 10-ти лиц, различные зауряд-прапорщики и фельдфебеля, направляясь во вторую категорию. Вся остальная масса молча делает поворот направо и прекрасным строем в ногу, запевая «Смело, товарищи», уходят к горе, на муки и издевательства наемных псов капиталистической стаи Франции.
Все расчеты генералов были опрокинуты. Их удивление
не имело границ. Предполагалось, что третьей категорий
наберется человек 100 - 200, и с ними расправа будет коротка. Думали, если уже не удастся сохранить боеспособную дивизию, попытаться сорганизовать хорошую рабочую дивизию, русских рабов, но... дело не выгорело. Ген. Жуйо-Гамбетта, человек, который, говорят, умеет владеть собою, в этот момент повернулся на седле к нам, отыскивая глазами коменданта Жако, бросил ему растерянно: «Diable, mais quoi?».
После краткого совещания генералов был отдан приказ всех тщательно обыскать и окружить немедленно колючей проволокой. Наши солдаты, оставаясь на месте в строю, пели революционные песни и посмеивались над сплошным кольцом чернокожих. Дикие спаисы приступили к обыску. Но увы, и тут тоже горькая неудача. неудача, кое-кто передавал остатки разбитых аппаратов, биноклей… так как все было уничтожено и заброшено.
На другой день была очередь за командами выздоравливающих и дивизионным обозом. Здесь ген. Тарновекого ждал еще больший неуспех. Из всей массы (более 2.000 человек) в .первую категорию пошли только офицеры и ни одного солдата, ни одного унтер-офицера. Подпоручик Казанский, отказавшийся от первых двух категорий, был арестован и отведен в одну из палаток. В тот же день Казанский и Тубольцев были помещены на гауптвахту а затем отправлены в Салоники, в тюрьму. Все солдаты после обыска были помещены за проволоку под усиленную охрану в ожидании отправки. Пищу в первые три дня никому не выдавали. Спать пришлось под открытым небом в сырости и на ветру. До 8 часов в насмешку разрешали разводить огонь, но дров не давали.
Следующие три-четыре дня морили голодом, выдавая только по одной четверти хлеба (100гр.) на человека, пока отправили в Салоники. В вагоны сажали не по 30 человек, как полагается, а по 65-ти и более. На двух пароходах были отправлены первые две партии «русских каторжан» в Африку. Н. Алмазов.