В рассказах военных о прошлой службе иногда встречается негативное отношение к сотрудникам особых отделов. Жизненные обстоятельства и личный опыт у каждого свои, и не мне судить, где правда, а где ложь. Расскажу свою историю, после которой наверняка некоторые из участников могут называть меня последней сволочью. Но судите сами.
Эта история приключилась летом 1990 года. Как-то так произошло, что я оказался на «хозяйстве» один, рулил военной контрразведкой в масштабе всей дивизии. Напомню, 25-ой имени знаменитого начдива времен гражданской войны Василия Ивановича Чапаева.
В самом отделе офицеров было человек семь, я и майор Бура Олег Андреевич обслуживали части собственно нашей дивизии, молодой капитан, пришедший из моей академии после меня - базу в Пирятине – помните, городок с приметной водонапорной башней на автостанции в фильме «Королева бензоколонки»? Так вот это как раз Пирятин и есть. Еще были офицеры, обслуживавшие части в Золотоноше и в Черкассах, хотя замыкались на наш отдел. Ввиду того, что на месте были только начальник, Бура и я, мне и довелось исполнять обязанности начальника, когда он уехал в Москву в учебный отпуск (учился в комитетской бурсе в Москве), а Олег Андреевич решил проветриться и уехал в Волгоградскую область на уборку горчицы.
Немного отступлю и расскажу о катастрофических последствиях его поездки.
Был такой военный анекдот:
Приходят к военкому женщина и мужичок средних лет. Женщина с порога в крик: «Объясните мне, как это возможно, двадцать лет за утопленный танк по четвертаку с человека удерживать. Сколько ж можно?!»
Военком смекнул, что к чему, и попросил жену покинуть кабинет, мол, вопрос подлежит решать между людьми военными, допущенными к соответствующим сведениям.
Когда дама нехотя покинула кабинет, военком на мужика набросился: «Ты что, совсем совесть потерял, я за подводную лодку десятку плачу, а ты за танк четвертак?»
Примерно так получилось и с Олегом Андреевичем. Он, когда уезжал, передал мне свою расчетную книжку - был такой маленький блокнотик, страничка – год, разлинована на маленькие прямоугольнички с водяными знаками и с указанием месяца. Приходишь получать жалование – начфин ножницами вырезает эту «марку» и приклеивает ее в ведомость. Без этой книжки денег тебе не дадут. Вот он и оставил у меня свою книжку с просьбой в расчетный день пойти получить его жалование и отнести домой, супруге.
Я, собственно, так и сделал. Звонит мне через пару дней по межгороду разъяренный Олег Андреевич, мол, а ты что, все деньги жене отдал? А пятнадцать рублей в стол положить забыл? Я ему отвечаю: «Не забыл. Вот вы мне об этом сказать забыли». Он мне: «А сам сообразить не мог? Ты представляешь, какой у меня теперь дома скандал? И вообще, как я теперь жить-то буду? Без заначки?»
Ну короче, разъехались все, управляю отделом. Отвечаю на звонки, шифровки. Хожу на встречи, пишу планы. Все, как всегда. И тут вечером ЧП: пожар в парке, загорелась техника батальона связи. Как потом уже выяснилось, в бетонных ангарах провода для освещения висели на вкрученных в плиты перекрытия вверх ногами изоляторах. Что-то там отгнило, и провода упали на увязанные на технике маскировочные сети. Короткое замыкание, сухие сети вспыхнули, пока организовали тушение – сгорели три или четыре радиостанции, Р-125, кажется.
Сам парк был расположен прямо рядом с домом, где я жил, и минут через десять я был уже на месте. Обгоревшие остовы техники выволокли на асфальтовый двор перед ангаром и проливали пожарными машинами. В ангаре все уже вроде бы погасло. Руководил тушением начальник штаба дивизии (он недавно прибыл, и мы не были знакомы).
Я тактично постоял в сторонке, подождал, пока первоочередные работы закончат, после чего подошел к полковнику, представился, и предложил договориться, когда и в какой форме доложить о ЧП по своим линиям. Полковник (по-моему, Сыркин) внезапно разъярился – какой-то сопляк капитан лезет под руку, и, можно сказать, послал меня нахрен. Ну что делать, послал и послал. Я вызвал машину, приехал в отдел и шифровкой доложил о случившемся (как, собственно, и должен был сделать независимо от воли и желания командования частями), после чего с чувством глубокого удовлетворения отправился домой.
Следует отметить, что пожар этот случился в крайне неудачное для дивизии время. На следующий день начиналась какая-то большая проверка и должны были приехать очень высокие чины из округа. А тут такое себе… Да еще комдив тоже где-то отсутствовал и встречать комиссию должен был Сыркин. Я доложил начальству минуя командование, как, собственно и был обязан, хотя мы практиковали все-таки согласовывать с командирами – сами же из этой среды вышли, но хамства я не терпел никогда, и дело совершенно не в том, что я особист. Я офицер, и в былые времена за такие слова били морду, а потом стрелялись. И, кроме того, что сделано, то сделано, назад все равно не воротишь.
Короче, дня на два все как-то затихло. Технику сгоревшую убрали, асфальт отмыли, следы копоти на ангарах (внутрь комиссия не должна была ходить) забелили. Все в порядке. Батальон не моего обслуживания, шеф уже на месте, и я с чистой совестью пошел по своим частям.
Но тут буквально через пару дней подоспело еще одно ЧП: пропал сержант из этого же батальона связи. Подозрение на дезертирство, хотя парень был нормальный, да и до дембеля рукой подать. Тема вроде не наша, но шеф попросил съездить в батальон, может, помочь командирам в поиске своего заблудшего бойца. Я пришел, посидел, послушал их планы (а они уже домой к нему ехать ловить собирались) и поинтересовался, а весь ли батальон и прилегающие части проверили. Все ли места, где он бывал или мог бы быть, всех ли его друзей опросили на предмет, кто и когда его в последний раз видел.
Смотрю, зашевелились отцы-командиры. Тут же выясняется, что в тушении пожара он принимал самое деятельное участие, а уже на завтраке его никто не видел. Я говорю, что нужно немедленно прошерстить весь парк, всю технику, все нычки. Явно же в его исчезновении что-то не так, ну совершенно не логично его «дезертирство».
Минут через двадцать сержанта нашли. Точнее, его тело. Он, оказывается, после тушения был в числе тех, кто должен был прибрать все следы пожара. Ну и когда, раздав указания, все командиры разошлись, он решил поспать, пока молодежь драит асфальт и белит стены. Забрался в кунг одной из уцелевших радиостанций, прилег – и угорел, угарный газ после задымления, видимо, скопился в закрытой и не проветренной машине. В этот момент я понял, что отцы-командиры на всю эту ситуацию откровенно забили и предоставили выруливать бойцам. Ну раз так, идем дальше. Потребовал сюда же, на площадку перед ангарами, Сыркина, и пока его ждали, потребовал показать, куда дели сгоревшую технику. Бойцы предложили залезть на бетонный забор и показали остовы трех радиостанций. Они их тупо краном перекинули через забор в заросший лесом яр, начинавшийся прямо за ограждением парка. Я, повторюсь, не обслуживал эту часть и не вполне представлял себе, что именно мы здесь стережем, если можно так выразиться.
Но чутье подсказывало мне, что копать надо до самого конца. Я потребовал срочно вызвать в парк секретчика батальона, начштаба был уже здесь. Перелезший через забор и осмотревший остатки техники секретчик вылез обратно белым, несмотря на перемазанное сажей лицо. Оказалось, что машины были переброшены через забор и почти четыре дня валялись с неснятыми машинками засекречивающей связь аппаратуры (их установили на радиостанции в связи с предстоящими во время проверки учениями, а обычно они хранились в секретке, как я понял).
Все. Занавес и тушим свет. Залет был всеобъемлющим и беспощадным. С прибежавшим Сыркиным я даже не стал разговаривать. Постоял, сняв фуражку, над телом солдата, сел в наш отдельский УАЗик и демонстративно уехал на доклад своему шефу.