Дружить можно и с картошкой. А тех, кто скажет, что я не права, прошу пожаловать в эту историю.
Что уж тут говорить о существах одушевлённых. Даже если их судьбой изначально было стать вашим обедом.
Далее, как это у меня часто бывает, длинное отступление. Те, кто хочет узнать, кто такой Утя, и почему Донна Бабулита плакала, просто пролистайте курсив.
Городские жители подчас недоумевают, как можно: заботиться, оберегать, переживать, а потом хладнокровно отправить в суп. Или холодец, или на колбасу.
Ведь этот миленький кролик с длинными ушками так умильно дёргает носиком. А этот козлёнок пьёт молоко из бутылки и жуёт подол платья, когда ты забирает у него уже пустую бутылочку. О грустных глазах коров и лошадей не написал только ленивый.
У жителей деревенских взгляд на жизнь куда более прагматичный. Когда наполнение твоей тарелки напрямую зависит от твоего же упорного тяжёлого труда, уже иначе смотришь на вещи.
И писк мышонка, которого несёт в зубах кошка уже не вызывает сочувствия. Кошка только что уничтожила твоего врага, который поблёскивая своими глазками-бусинками запросто сожрёт и перепортит кормовое, и что неизмеримо хуже, посевное зерно. А если ничего не посеешь, то жалобно пищать через год будут уже твои собственные дети.
Так что же, любой крестьянин, а сельские пенсионеры советского периода и девяностых - это несомненные крестьяне по способу добычи себе пропитания и мировоззрению, это просто сухой практик, который только и занят, сто подсчётом, сколько кэгэ живого веса будет в этом поросёнке через полгода? Что же, он и заботится о своих четвероногих и пернатых подопечных исключительно как о... еде?
Да, но нет.
Любовь к природе и прагматичное к ней же отношение - это тема совершенно отдельного длинного рассуждения. И если я однажды его напишу, то боюсь, что под ним будут эпичные битвы, не менее ожесточённые по своему эмоциональному накалу, чем битвы на конных форумах, куда в нулевых набегали толпы девочек, насмотревшихся Невзорова.
Но это всё присказка. Сказка будет впереди.
Донна Бабулита была сельской жительницей. Лишь короткий промежуток её жизни прошёл в большом городе, где она училась. А жизнь вне города в советском союзе означала неизбежное наличие подсобного хозяйства. Как минимум огорода. А лучше ещё и живности в виде птицы, поросят и т. д.
В истории про Тошу
я упомянула, что Донна Бабулита лишь в том году переехала в дом и двор, где происходили события из начала цикла историй про неё
До этого она жила также в посёлке. Но в квартире.
Жить в деревне, но при этом в квартире - это такая насмешка судьбы, когда ты собираешь одновременно все минусы несовершенного сельского многоквартирного ЖКХ и максимум сельских неудобств. Да, с одной стороны в сортир на другой конец огорода среди зимы бегать не надо, но с другой тебя всегда могут залить сверху или стучать молотком в стенку сбоку. А огород всё равно держать надо. Ибо где прикажете зимой картошку с морковкой брать? В сельмаге?
Поэтому огород у Донны Бабулиты был. На другом конце посёлка, куда пешком надо было идти добрый час, не меньше. И куры были. И гуси. И утки. И даже козы. А жил весь этот Ноев ковчег в сараюшке, прилепленной к десяткам таких же сараюшек, сарайчиков, сараек и просто халабуд других бедолаг, также лишённых своих личных соток. Нашу сарайку было видно из окна кухни, и Бабулита не раз посылала меня, совсем кроху, прогнать соседского петуха, который почему-то возомнил, что его гарему у нас будет лучше, чем в его личных хоромах.
Помимо кур и гусей Бабулита однажды завела уток. Да не простых. А больших чёрных, с белыми головами и шеями. Их называли индоутки. И все соседки наперебой хвалили то, как хороши эти утки по сравнению с обычными. Был у них только один минус - уж больно летучие. Надо непременно крылья подрезать во избежание...
Я до сих пор помню жуткую историю, которая в бабулином селе проходила по жанру страшилок для сельских баб: про одну женщину, которая купила дюжину индоуток, выкормила их, выпестовала, а осенью они взяли и улетели вместе с дикими утками.
- Вот так. Гро́ши потратила, зерно потратила. Комбикорма сколько ушло! А они ррраз - и улетели!
В это момент соседка резко взмахивала рукой, видимо очерчивая траекторию полёта несостоявшейся домашней тушёнки, а Бабулита хваталась руками за щёки и горестно подвывала:
- Ой-ой-ой....
- От так-то, соседка, - подытоживала рассказчица и уходила прочь, подхватив ведро.
Но легенды о дивном вкусе индоутиного мяса и его количестве, нароставшем на якобы меньшем количестве корма перевешивали. Поэтому Бабулита их всё-таки купила. И они на самом деле начали хлопать крыльями, едва оперившись. А потом однажды вечером одна из уточек прямо на наших глазах вдруг разогналась и вмиг взлетела на крышу сарайчика. Не Бог весть какая высота - Бабулита входила в него согнувшись при росте едва метр шестьдесят, но впечатлений хватило. С тем же горестным "ой-ой-ой" в ход пошли портняжные ножницы и все утки лишились маховых перьев.
К курам всегда прилагается петух. Это закон. Иначе яйценоскость падает. А сами курицы, как и большинство одиноких несчастных баб, становятся анархистками, феминистками или просто какими-то активистками и разбредаются кто куда в поисках своей куриной правды. Ну или надёжного петушиного крыла во дворе у соседки.
Аналогия проста и незамысловата, потому к уткам прилагался селезень. Или ута́к, как их называли в посёлке.
Наш селезень вымахал до каких-то фантастических размеров. Он водил свой маленький утиный косяк на местную речушку, протекавшую в нескольких десятках метров от сарайчиков, а вечером приводил всех уток назад, гордо ступая своими ярко-малиновыми косолапыми лапищами с перепонками и жуткими длинными когтями. Он неизменно кланялся, завидев Бабулиту и вытягивал шею, чтоб его почесали. А после занимался важным делом распределения корма между своими жёнами. И не подпускал к кормушке кур. По какой-то причине бабушка не стала рубить его по осени. И зиму он пережил с курами. Отсутствие привычного круга общения заставило его плотнее контактировать с людьми. Он стал ходить за Бабулитой вокруг сарайки, как на верёвочке, пока она вычищала пол и насесты, меняла сено и воду. И в итоге обморозил лапки. За что был эвакуирован в тепло хрущёвской кухоньки, где и одомашнился окончательно.
Он делил жилплощадь с Бабулиной престарелой болонкой, которая была уже совсем плоха, и наличие квартиранта её заботило мало. Лишь бы на её мисочку с супом и место у хозяйской кровати не покушались, а так - живите, кто хотите. Той зимой собаки не стало. Бабулита затосковала было, но смышлёный селезень, который непременно ходил следом и всюду совал свой клюв, незаметно переключил внимание на себя.
С именами Бабулита никогда не заморачивалась. Раз ута́к, значит будет Утя. И он отзывался. Он не бежал навстречу, подобно всяким квохчущим плебеям, а степенно шагал, всячески выражая свою заинтересованность в предстоящем рандеву.
Весной Бабулита переключилась на гусей. Чем-то индоутки не оправдали её надежд. Но для Ути было приобретено три самочки. Чтоб не скучал.
Когда пришло время переезда в соседний посёлок, уже в свой дом с большим участком, Бабулита не долго думая, отправила под нож всех птиц, кроме утака, а козу продала.
Утя ехал на новое место жительство по-королевски - он восседал в корзинке на руках у хозяйки и важно покрякивал, глядя в окно грузовика.
На новом месте ему сразу же приобрели новый гарем, для поддержания мужского реноме. И он воцарился в сарае.
Кстати, ему крылья Бабулита не подрезала, гордо рассказывая соседкам:
- Никуды вин от мэнэ не улетит. Вин мэнэ любыть, правда, Утя? - И Утя тёрся головой об её ногу.
В отличие от бестолковых кур, Уте с супругами было позволено ходить по всему двору. Он никогда не пересекал запретных границ огорода и клумб без разрешения хозяйки. И им не разрешал. Утиные дамы под его присмотром щипали спорыш и плескались в большом корыте под яблоней. А если хозяйка вдруг забывала вовремя их покормить, зарапортовавшись с консервацией или другими делами по дому, Утя важно запрыгивал по высоким ступенькам на крыльцо и заглядывал в кухню.
Для начала из-под краешка старой тюлевой занавески появлялся клюв и один глаз. Клюв издавал вежливое тихое "кря" и выжидал немного. Потом появлялся второй глаз и белая голова. Накрытый шторой, он походил на утиную старую деву, наконец-то собравшуюся под венец. "Кря" становилось настойчивее. И если Бабулита ещё не отвечала, то через пару минут он всё же преодолевал последнюю ступеньку, слишком высокую и узкую для его длинного тяжёлого туловища, и становился у входа. Тут его кряканье становилось негодующим. Он вытягивал шею, кланялся и тряс хвостом, от чего занавеска начинала ходить ходуном.
- Ох ты мой славный, за́раз, за́раз погоду́ю. Пидожды́. - Бабулита спохватывалась, брала его на руки (чтоб не расшибся на крыльце) и несла во двор. А после шуршала в сарай за кормом.
Ещё бабушка утверждала, что к дождю он крякает как-то по особенному.
Время шло, Утя стал настоящим утиным патриархом. Огромный, с иссиня-черным оперением, отсвечивавшим изумрудной зеленью на солнце. Его белая голова была похожа на почтенные старческие седины, а над глазами отросли бровки из пёрышек. Лапы по прежнему были ярко-малиновые, но уже по-старчески узловатые, одну перепонку он где-то надорвал и палец, потерявший природную опору скрючился. Когти стали ещё длиннее и крючковатее.
Он стал, по моему, глуховат. И по-старчески брюзглив. Уже не взлетал на спину хозяйке, когда та в позе буквы "г" вычищала сарай от навоза, но если она садилась под яблоней на старую кровать с какой-то мелкой работой, непременно приходил и умащивался у её ног.
Я думаю, что сложись всё по другому, он бы тихо дожил свой век и был бы похоронен в саду, но это были девяностые... Жизнь была мягко говоря, шершавой.
Посёлок недалеко от Харькова. Своей больницы нет. Даже амбулатория давно закрылась. Молодёжь почти вся перебралась, кто в город, кто ещё куда. Оставались только пенсионеры да крепкие семьи, приспособившиеся к выживанию в селе. Например, муж дальнобойщик или вахтовик (а ездили оттуда на заработки в Москву и на Север), а жена имела достаточно здоровья, чтоб держать птиц, кроликов и большой огород, то жить в деревне выходило дешевле и лучше, чем в городе. Но таких тогда было меньшинство. А в бабушкином конце посёлка средний возраст жителей был около семидесяти лет.
Бабулите тогда стукнуло слегка за шестьдесят. И она уже считала себя пожилой, чтоб не сказать старухой.
Мама говорила, что с выходом на пенсию она прямо-таки поставила на себе крест. Всё. Больше никаких нарядов, причёсок, макияжей. Она уже не женщина, а бабушка. Платок, телогрейка, ситцевое платье в цветочек, передник - я её другой и не помнила. Одновременно с принятием своей старости, к ней пришло чувство, что старуха с косой уже караулит...
К слову, сейчас, на своём девяностом году жизни она эту самую с косой, я уверена, если что той самой косой отходит и к ракам зимовать отправит. Но тем не менее, ждать её прихода - это хобби ряда деревенских бабусечек моего детства. Мама вспоминала, что в её детстве западноукраинские старушки в деревне, куда она ездила к бабушке, любили собраться вечерком и обсудить, у кого какое "приданое". То есть, кто уже что подготовил себе на похороны. Учитывалось всё: одежда в гроб, постельные принадлежности в гроб, рушники, на которых будут этот самый гроб опускать в землю, рушники и платки, которыми повяжут руки пришедшие... И прочее, и прочее... И к моей бабушке, к худу или к добру, оно тоже прилипло.
Но если б она просто складывала "гробовой сундучок", то это было бы полбеды.
Её "sмertное" хобби выражалось в том, что она страшно боялась п.о.м.ереть в одиночестве, о чём громогласно заявляла на каждом семейном собрании. С её точки зрения, это вполне могло произойти, когда муж работает посменно на полторы ставки.
На вопрос, с чего бы цветущей шестидесятилетней женщине вдруг приспичит преставиться, она внятно ответить не могла.
Доконал Бабулиту печальный случай с соседкой. Соседка была одинокой восьмидесятилетней старушкой. Такой себе сельский божий одуванчик, живущий через забор. Однажды зимним утром эта соседка доковыляла до этого самого забора и слабым голосом стала звать Бабулиту.
Верный чёрный Русланчик тут же привёл Бабулиту за подол.
- Шо случилось?
- Ох, шо то с сердцем. Давит, не могу. С ночи заболело. А теперь аж в глазах темно. Донна Бабулита, кажись врача мне надо.
Дел, как назло, был на работе. Бабушка побежала к другой соседке, у которой был телефон. А после имела громкий разговор с диспетчером скорой помощи:
- Жалобы? ФИО? Возраст? Адрес?
Бабулита всё диктовала. После адреса диспетчер спросила:
- За бензин заплатите?
- Шо? Який бензин? Вы шо?
- Обыкновенный, женщина, на котором машины ездят. У нас бензина нет, а к вам ехать на край света. Вы оплатите бригаде расход бензина?
- Хто? Та вы шо, с глузду посъихали? Бабе восемьдесят лет! У нэи сердце! Мабуть инфаркт. И пэнсия одна. Откуда гроши в нэи? Ни дитэй, ни кого...
- Тогда бригада к вам не поедет.
- Та вы шо? Як же так?
- Вы сами сказали, ей восемьдесят. Сожалею. Она своё пожила. - И диспетчер положила трубку.
Я не знаю, был ли на той станции это единичный случай, или врачи в самом деле дошли до такой крайности, что отказывали в вызовах "бесперспективным" пациентам регулярно...
К счастью, соседка пережила этот сердечный приступ. Но Бабулита испугалась всерьёз. Первым объектом, на который она вылила свои страх и гнев, был конечно же муж. Зря он, что ли, врач, ещё и анестезиолог-реаниматолог.
- Я понимаю, - устало отвечал дедушка, - это бессовестный поступок. Так делать нельзя. Но, Бабулита, зарплаты же не платят по несколько месяцев. На скорой действительно всё очень плохо. Мало того, что работать некому... Половина машин не на ходу, ремонтировать не за что. Бензин не выделяют практически. Станции в районах посокращали. Бригады на дальние вызовы, когда надо по двадцать километров только в один конец, а то и больше, действительно заправляются сами, иначе просто не доехать. А ехать к нам в посёлок за свой счёт? Кто им эти деньги вернёт, если не пациенты? А тут ради старухи? А потом их вызовут на роды, или к больному ребёнку, а бензина нет... Чья жизнь дороже? Бабки или ребёнка? Прости, но я за ребёнка.
Зная Бабулитын нрав, могу утверждать, что не разговаривали они после этого не меньше недели. И всё это время она думала. И надумала.
- Всё! Хату продаю. К дочке переезжаем!
Почему не к сыну? Сразу отвечу, что в её мировоззрении родителей "доглядает" именно дочь. Она же своих досматривала, не смотря на наличие ещё троих сыновей.
Сказано - сделано. Когда Донна Бабулита приняла решение и приступила к действиям, всё обычно происходит очень быстро. Я бы сказала молниеносно. Уже осенью она паковала пожитки.
Малыш, цепной пёс, оставался новым хозяевам. Как раз такой крепкой семье, которая решила из города перебраться в деревню.
- Тут прокормимся. Огород, хозяйство - еда будет. Муж денег привозить станет. Школа в поселке есть, дети выучатся. В городе одни траты. А тут, глядишь, и отложить что-то сможем, - говорила покупательница бабушке.
Комнатного пёсика Русланчика и кота Барсика Бабулита забирала.
- С Русланчиком весело. А такий ворюга, як Барсик, никому не нужен.
Собиралась она забрать и Утю.
- Где он жить у тебя будет? - спрашивали родители.
- На кухне. Он уже жил якось.
- Так пару недель же, а не всё время. А вода? Ему же купаться надо. Ты его что, в ванной будешь плавать запускать, - спорили с ней, - ты ж со своим радикулитом его один раз поднимешь. Ну, два. И всё - заклинит.
Бабулита упрямо молчала.
- А вонять будет. Навоз утиный знаешь, какой вонючий?
- Оце знаю. Не треба говорить.
- А убирать его с пола как? Он же не приучится к туалету. Газетами застилать? Весь пол? Где столько газет напасёшься? А сама на тех газетах не у.б.ь.ё.ш.ь.с.я? А гулять на улице ему как? Он по ступенькам не умеет. Кто его носить будет? Ты? С радикулитом? И потом, он же не сможет сам. Ему хоть одна утка нужна. И где у тебя будут две утки жить? На кухне? А вы где будете жить?
Чем больше вопросов задавали, тем мрачнее становилась Бабулита. Уже зарубили всех кур, отправилась в суп последняя утка... Утя ковылял по двору, не понимая, что происходит. Куда делись все его подданные? Почему во дворе шагу не ступить среди всех этих ящиков? Почему хозяйка то кричит на него, то плачет?
- Я не мо́жу, - сказала в итоге Бабулита, - простояв с полчаса над Утей с топором. - Иды ты, - она сунула топор деду и ушла в дом.
Дед смотрел на Утю. Из дома доносились рыдания. Как все тугоухие, Бабулита плохо понимала, сколько децибелл производит, и всегда была очень громкой.
- Ну, шо? - Спросила она деда, когда он вошёл.
- Не могу. Ты ж меня проклянёшь.
- Прокляну, - шмыгнула носом Бабулита. - А шо робыть?
Вопрос решила соседка:
- Та отдай мне его, и дело с концом. Когда едете?
- Послезавтра.
Соседка завернула Утю в мешок, и кряхтя, потащила со двора:
- Ух, какой он у вас тяжёлый.
А перед отъездом соседка пришла попрощаться:
- Ну, в добрый час. Хай вам там всё будет добре.
- И тоби в добрый час...
- А утак ваш, жёсткий, зараза. - Добавила соседка. Сутки почти варила. И то... Не, холодец, конечно знатный, наваристый. Но мясо же не ужуёшь.
- Иды вон, п.а.д.л.ю.к.а.! Вон с глаз моих! Прокляну!
Всю дорогу от Харькова она сидела в кабине, сжимая в руках старую большую корзину. Внутри жалобно мяукал Барсик, под ним шумно дышал Русланчик. Слёзы текли, пока не закончились совсем, а глаза не пересохли, будто в них насыпали мелкого степного песка.
........................
Бабушка горевала ещё год. И долго не могла простить нам своё нечаянное предательство. И что мы так убедительно отговорили её от идеи держать селезня в квартире.