ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СТАЛ СМЕРТЬЮ
Представьте себе Париж 1980 года: узкие улочки, витрины бистро, уличные музыканты, и над всем этим — тихое предчувствие грядущих перемен. В воздухе уже витает слух об отмене смертной казни, но пока гильотина по-прежнему остаётся в арсенале правосудия… И вот именно здесь и сейчас начинается наша история о том, как палач решил стать самой Смертью.
Николя Ланколь всю жизнь проработал государственным палачом в тюрьме Сантэ. Он был бледным, тихим и каким-то “прозрачным” человеком, которого редко замечали на улицах. Однако, когда в полутёмном дворе тюрьмы устанавливалась гильотина, Николя вдруг оживал: в эти несколько мгновений он чувствовал себя хозяином чужих судеб.
Каждый раз, опуская массивное лезвие, Ланколь будто упивался властью, которую давала ему его должность. Но наступил момент, когда Франция всерьёз решила отказаться от казней. Для Николя это означало, что его единственное предназначение вот-вот станет бессмысленным.
В Министерстве юстиции его уведомили, что в ближайшие месяцы смертная казнь будет отменена, а сам он уволен. Никаких должностей, никакой переходной программы — просто “спасибо за службу, до свидания”.
Когда Николя вышел на шумную парижскую улицу, ему казалось, что он слышит насмешки толпы. Мир жил своей жизнью, а его собственная — рушилась. Он был палачом и не умел, да и не хотел, быть кем-то ещё.
На окраине города у Ланколя оставался старый, полуразвалившийся гараж. В нём он втайне хранил детали для сборки самодельной гильотины — компактной, но всё ещё смертельно эффективной. Николя часами возился с механизмом, начищал стальное лезвие, проверял плавность хода рычага.
Там же он, сидя на грубой табуретке под жёлтым светом лампы, размышлял о том, что теперь сама Смерть лишена своего оружия. Но неужели правосудие должно исчезнуть только потому, что государство решило сменить курс?
Как-то вечером он увидел в газете заметку о том, что преступника, замешанного в жестоком убийстве, оправдали из-за недостатка улик. Николя ощутил болезненную несправедливость, а в голове стучала мысль: “Когда-то таких казнили… А теперь их оставляют гулять на свободе”.
Раз за разом он натыкался на новости о людях, которых считал “недобитыми” законом. И, в конце концов, решился. “Раз власти не могут, — шептал он, глядя в своё холодное отражение в стальном лезвии, — значит, придётся действовать мне”.
Николя заранее выяснял, куда ходит его будущая жертва, и ждал удобного момента. Иногда он угощал людей выпивкой, в которую подмешивал сильное снотворное, иногда незаметно прижимал платок с хлороформом. Очнувшись, жертвы уже не могли понять, где они и что происходит: вокруг — сырой пол гаража, а над головой мерцает призрачный силуэт гильотины.
Когда человек приходил в себя, он оказывался в зафиксированном положении, а Николя, торжественно снимая тканое покрывало со своего “изобретения”, повторял неизменную фразу: “Государство тебя не тронуло, но я закончу то, что оно недоделало”.
Несколько раз Николя таким образом “казнил” опасных, по его мнению, преступников. Полиция начала получать сообщения о пропавших рецидивистах, кто-то из свидетелей вспоминал странный фургон, который подъезжал к барам поздно ночью, но ни точных номеров, ни верного описания водителя предоставить никто не мог.
Ланколь чувствовал себя едва ли не героем в собственных глазах: продолжал дело, которое посчитал священным. Брызги крови, глухой стук падающего ножа, и ощущение, что теперь он стал вершителем судеб, — всё это лишь укрепляло его одержимость.
Однако как-то раз Николя слишком поспешил и не учёл, что на этот раз полиция с самого начала приглядывалась к его потенциальной жертве — бывшему грабителю, которого недавно оправдали. Стражи порядка установили негласное наблюдение, надеясь вычислить загадочного “охотника” на преступников.
Вечерний город уже погружался в сумерки, когда Ланколь удалось усыпить грабителя и привезти его в гараж. Он осмотрелся, убедился, что за ним никто не следует, хотя на самом деле несколько оперативников уже выслеживали этот самый фургон.
Внутри гаража Николя привычно привязал несчастного к доскам гильотины. Жертва начала приходить в сознание, хватала ртом воздух, понимая, что вот-вот случится что-то страшное.
— Никто, кроме меня, не осмелится сделать то, что требует справедливость, — прошипел Ланколь, положив руку на рычаг.
И в ту же секунду дверь с треском вылетела из петель. В помещение ворвались полицейские. Один из них успел схватить Николя за руку, сбивая рычаг в сторону. Лезвие гильотины чудом не сорвалось и жертва чудом оказалась жива, хотя и с искажённым от ужаса лицом.
Разразился громкий процесс. Газеты взахлёб писали о “Палаче, который стал серийным убийцей”. И хотя к 1981 году во Франции смертную казнь уже отменяли, общественный резонанс был настолько силён, что государство отступило от новых норм. По старой, не до конца аннулированной статье, Николя приговорили к гильотине — к орудию, с которым он всю жизнь был на “ты”.
В тюремном дворе вновь установили официальную гильотину. Когда Ланколя вывели на рассвете, он выглядел потрёпанным и бледным. Руки были связаны за спиной, а глаза метались, словно пытаясь найти спасение там, где его не было.
***
Когда Николя уложили на деревянную основу, он впервые почувствовал, как страшно звучит треск механизма, когда ты уже не исполнитель, а жертва. Лезвие заскрежетало, поднятое наверх, и казалось, что сама судьба насмешливо смотрит ему в глаза.
— Последнее слово? — спросил кто-то из тюремщиков.
Николя чуть слышно выдохнул, будто хотел что-то сказать, но так и не сумел. Рычаг дёрнули вниз, звон металла расколол тишину, и всё кончилось в одно мгновение.
“Не стоит пытаться стать самой Смертью. Она, как известно, не любит конкурентов…”