О новелле Э.Т.А. Гофмана «Золотой горшок» (1814)
Гофман — писатель уникальный. Он, как никто другой, умеет творить миры, исполненные дивной неги Нездешнего. Сказочные пространства, исполненные особенной прелести и фантастической красоты, которой нет и быть не может в обыденной жизни, уверенно существуют на страницах его книг. Причем описаны они с достоверностью очевидца.
Гофман — писатель без возрастных ограничений. Если дети упиваются его Щелкунчиком, то взрослым подавай ироничного «Повелителя блох» и изысканного «Кота Мурра», причем все сочинения проникнуты светом невидимого, но желанного. И если этот несовершенный мир хоть немного тебе жмет, Гофман дарует мир иной, возвышенный и благородный, безумно красивый и утонченный. Литературный мир Гофмана похож на театр, в котором разыгрывается фантастическое действие с эффектно выверенными мизансценами и живыми метафорами. Писателя мало занимает точность и красота языка, мы не найдем у него безупречной философской системы или авторской модели спасения мира. Гофман — сама поэзия, и, как любая поэзия, открывает иные миры.
«Золотой горшок» - одна из лучших его вещей (сам Гофман считал ее лучшей), и изысканный перевод философа Владимира Соловьева в полной мере передает его дивные краски. Мистика Гофмана идеально ложится на мистику Соловьева, а несомненный литературный талант переводчика создал идеальную адаптацию новеллы для русской читательской культуры. Вообще, Гофман безумно популярен в России. Его странный, тревожащий, будоражущий мир идеально ложится на нашу реальность, на нашу безысходность, выражая тягу к высокому, открывая невидимые горизонты. Из Гофмана вышли русские романтики, от Погорельского до Одоевского; Пушкин, Гоголь и Достоевский не смогли избежать его влияния; А. К. Толстой, Сологуб, Андрей Белый, Грин, Булгаков, Чаянов, Сергиенко. Русская музыка, от Чайковского до Прокофьева, театр Мейерхольда, всего не перечислить. Русская гофманиана достойна глубокого изучения, мы же ограничимся серией статей, воспевающих великого мастера и его фантастически прекрасные, пугающе гротесковые и убийственно иронические миры.
Итак, в «Золотом горшке» сталкиваются два мира: видимый и невидимый. Видимый населен людьми приспособленными, коммерчески и карьерно успешными, обывательски правильными. Им уютно в этом понятном им мире, ничего другого не нужно. Малейшее отклонение от нормы воспринимается этим миром как опасное и неприемлемое сумасшествие.
Другой мир — невидимый и открывается не каждому, но открывшись однажды, не отпустит никогда. Без него безумно скучно жить. Этот мир резко противоположен видимому, зовет в дальние дали, уносит вверх и блещет нездешней правдой и красотой. Дивный поэтический мир, почти что не существующий, призрачный и прозрачный, все же пробивается сквозь толщу земного. В него нужно верить, и он побеждает в верующем. Он наполнен чудесными фантазиями, и сам по себе — чудо. Но это чудо находится в вечной непримиримой борьбе с реальностью и далеко не всегда побеждает.
Символика «Золотого горшка» лежит на поверхности: главного героя зовут Ансельм (имя католического святого, чей день отмечается 18 марта — день рождения Юлии Марк, возлюбленной Гофмана). Ансельм категорически не вписывается в этот мир: он неловок, стеснителен и комичен. Но именно ему открывается чудесная Атлантида, сияющая дивным светом. Любовь к Серпентине, полусказочному существу, сияет путеводной звездой, озаряющей нелепую жизнь Ансельма светом такой силы и глубины, что забыть его невозможно:
...В это мгновение раздался над его головой как будто трезвон ясных хрустальных колокольчиков; он посмотрел наверх и увидел трех блестящих золотом змеек, которые обвились вокруг ветвей и вытянули свои головки к заходящему солнцу. <...> И когда они так быстро двигались, казалось, что куст сыплет тысячи изумрудных искр через свои темные листья.
… И вот зашевелилось и задвигалось все, как будто проснувшись к радостной жизни. Кругом благоухали цветы, и их аромат был точно чудное пение тысячи флейт, и золотые вечерние облака … уносили с собой отголоски этого пения в далекие страны.
У прекрасной Серпентины есть соперница, которая тоже любит Ансельма обычной, земной любовью. Ирония Гофмана просачивается в образ прекрасной Вероники, которая отваживается на всевозможные опасные приключения, дабы завоевать сердце студента, хотя не совсем понятно, что ей милее: сам Ансельм или его предполагаемый чин статского советника с подобающим статусом и зарплатой. Ее самоотверженность несомненна, однако двойственность сугубо земной натуры, мечтающей о модных сережках и произведенном ими эффекте едва ли не заслоняет предмет. Впрочем, Вероника — девушка честная и достойная, признает, что Зеленая Змея «красивее и богаче». Образ Вероники, в которую попадают лучи нездешнего света, но не до конца, по касательной, доказывает, что нельзя принадлежать обоим мирам. Но даже малейший намек на мистику приводит благонравного ее папашу в неописуемый ужас: нормальность дочери дороже самой дочери.
Христианский смысл новеллы заключен в глубокой вере, которая одна может победить зло. Извечный спор христиан «вера прежде чуда или чудо прежде веры» получает в сказке тонкую и многогранную разработку, образно яркую и поэтически многогранную. Сила веры побеждает могущественные темные силы и приносит победу, приносит любовь. И переселяет Ансельма в прекрасную страну Атлантиду, недоступную мелкому обывательскому миру, в котором модные сережки ценятся выше любых фантазий. Душевная борьба Ансельма между журавлем в небе и синицей в руке завершается уже в ином мире, таком далеком и таком недоступно прекрасном. Однако автор дает своему читателю утешение:
Полно, полно, почтеннейший! Не жалуйтесь так. Разве сами вы не были только что в Атлантиде?. … Да разве и блаженство Ансельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!