(ВОЕННО-ВОЗДУШНЫЕ БАЙКИ)
Уважаемый Читатель!
Это не документальное повествование. Просто смесь из того, что было на самом деле, легенд и баек. Все образы собирательные, фамилии не употребляются. Любое совпадение мест, событий – случайность. Этот вариант повести написан в качестве сценарной разработки документального фильма и с учётом замечаний и пожеланий читателей "Спецкомандировки в Эфиопию".
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ТИХОНОВИЧА МАЛАХОВА – ЛЁТЧИКА ОТ БОГА…
В Африку я попал Айболитом «чистейшей воды». Знал советский человек средней степени «продвинутости» о «чёрном континенте» в 1989 году только то, что там прародина человечества, рабов, СПИДа, ну и классическое, что было ведомо всем с горшка – «В Африке жирафы, в Африке гориллы» и далее по тексту. Пребывая в такой стадии осведомлённости, собирался я в неведомую Эфиопию в срочном порядке – за несколько дней. Дело в том, что врачам там было явно неуютно.
Мой предшественник поставил рекорд; за неделю допился в Аддис-Абебе практически вусмерть. Город-столица находится на высоте 2300 метров над уровнем моря и пить там интернациональный напиток иезуитов, конкистадоров, моряков и советских спецов под названием «Джин неразбавленный» – это примерно то же, что пить его в Москве в барокамере. Идея интересная, но явно для диссертанта-экстремала. (Бутылка аддис-абебского тоника стоила столько же, сколько и джина, и делало это его покупку в глазах вечнобдящих особистов, согласитесь, подозрительно несоветским поступком – примеч. авт.). Эффект «джин высокогорный» давал потрясающий – пьющий горячо дискутировал о внешней политике государства и внутренней политике командира авиаотряда, совершал осмысленные действия за столом, закусывал, но находился при этом в «параллельном мире» буквально. Т.е. ему обо всём этом на следующий день рассказывали неупотреблявшие, поскольку он ничегошеньки не помнил – амнезия от гипоксии была полнейшая, равно как и молниеносная форма «белой горячки».
Врача, сменившего неудачного джинофила, направили от греха подальше в Асмэру – столицу будущей независимой Эритреи – аккурат, на берега моря Красного, хотя и с превышением его уровня на 1500 метров, между прочим. (Говорят, химический состав солей его воды наиболее близок составу их в человеческой плазме, – остается эту воду только научиться стерилизовать и можно спокойно гнать внутривенно. Странно, что Моисей, по преданию бродивший там с нацией врачей и скрипачей, этого дела не проинтуичил. Анналы военно-полевой медицины обогатились бы переливанием плазмозаменителей на пару тысяч лет раньше – примеч. авт.). Было это «стратегическое решение» явной профилактикой со стороны начальства. Но медики не «облака в штанах», вопреки физиологически легкомысленному нравственному постулату, внушаемому нам с 1 курса мединститута, а тоже люди и у них на второй месяц полового воздержания начинается… Ну да – именно то самое, где либо кулак (на безрыбье и кулак «Красна девица» – примеч. авт.), либо плотно зажатые в него же заработанные быры и шаткой походочкой в ближайший шалман с анчутками. (1 Быр – денежная единица Эфиопии, анча – женщина по-эфиопски – примеч. авт.).
Доктор явно был эстетом. В то время нам уже стыдливо намекали на лекциях по сексопатологии про введение в СССР официальной медицинской нормы на оральный секс, но как-то невнятно и теоретически; – сокурсниц на военфаках ещё не было, приходящие девочки, конечно, могли, но не все хотели, а настаивать будущие военврачи – все поголовно комсомольцы или партийные – на 5-6 курсе ещё боялись несмотря на эпохальное «Наш военфак – всем факам фак...». «Порулил» наш эстет к девочке-шармуте, договорился, как мог, об этой процедуре, но ожидаемого оргазма не испытал, а испытал неожиданный эрекционный мучительный конфуз и поэтому платить отказался. (Шармута – проститутка по-амхарски – примеч. авт.). Девочка, конечно же «взбрыкнула и доложила, куда надо эфиопским товарищам» – эфиопский шармутский профсоюз был достаточно мощно организованной полугосударственной структурой, да и занятие это не считалось там неприличным. Но и наш «герой» был не промах. Нету оргазма – нету быр. Уговаривали и пугали доктора всем авиаотрядом – не платит и всё. По легенде на одной из таких товарищеских проработок он и изрёк «эпохальное»: «Вы меня Союзом не пугайте – я Афган прошёл…» Так и улетел в Союз «непокорённым», но с кликухой «Саксофонист». По слухам, был «звездой» гарнизона (сейчас сказали бы: секс-символом) и даже с женой не разошёлся. Вот и встала задача найти непьющего и особо секс экспериментами не замороченного. Как ни странно, в таковых числился я – поэтому и заслали.
Полёт туда был долгим – взлёт из очень-очень раннего иссиня-чёрного узбекского утра с посадкой в пламенный эфиопский закат. В старенький – с надписью «Аэрофлот» – «Ан-12» ВТА (военно-транспортной авиации – примеч. авт.), где герметична только кабина экипажа и пристройка рядом с ней для 5-6 пассажиров, нас натолкали человек двадцать с хорошим «ВТА-шным гаком». (ВТА-шный гак – заталкивание начальством знакомых, личных вещей и незапланированного груза в уже перегруженный официально заявленным грузом и пассажирами самолёт. Сколько лётчиков погибло из-за этого... Вечная им память… – примеч. авт.). Сидели даже на устилавших пол чемоданах. Все были в выданных на складе Министерства Обороны цивильных, мышиной раскраски москвошвеевских костюмах, при галстуках и почему-то в шляпах «а-ля родное Политбюро». Всё бы ничего, только вот и женщины летели – так было дешевле, не надо было тратиться на настоящий «Аэрофлот». Роль туалета выполняло ведро, сиротливо приютившееся на виду у всех в уголочке кабины. О том, что существуют разнополые потребности физиологического плана никто из экономящих средства Министерства Обороны, как обычно, не подумал.
Пролетая над Афганистаном, видели внизу то ли сполохи взрывов, то ли грозовые раскаты и радовались, что летим не туда. Посадка на дозаправку была в пакистанском городе Карачи. Именно в тот день террористы угнали у нас в Союзе (в Мин. Водах) самолёт с заложниками – школьным классом и учительницей, улетевший потом в Израиль. Мы об этом ничего не знали, поэтому были очень обескуражены, когда вокруг нашего самолёта внезапно материализовалось тройное оцепление из свирепых камуфляжных людей с автоматами. Прибежавший на борт очень потный представитель «Аэрофлота», тут же «стрельнувший» у меня халявный валидол и ещё кучу всякого разного «краснокрестного» добра, попутно «просветил» нас, что заявлен в этом самолёте только груз, что выглядывать в окна нельзя, что на землю мы не сойдём и что нормального туалета нам не видать. Как истинные рыцари, пригибаясь и используя па, напоминавшие гопак, «протанцевали» мы в грузовую кабину и женщины смогли облегчиться. Потом и нам «счастье улыбнулось»...
Первые впечатления
Отчётливо запомнилась встреча в Аддис-Абебе. У трапа деловитый усатый мужичонка в синих, растянутых на коленах трениках, оказавшийся впоследствии особистом, забирал, сверяясь со списком, наши служебные паспорта. Ни тебе «Добро пожаловать, дорогие товарищи», ни тебе хлеба или хотя бы соли. Это и составило весь протокол встречи и таможенного контроля. Увидел я свой паспорт ровно через год у трапа «Ил-76» увозившего меня в Союз. Случись что экстраординарное – мне, офицеру Советской армии, прописанному в «Доме с яйцами» – военной общаге эстонского города Тарту, пришлось бы самостоятельно объяснять компетентным органам Эфиопии, что я делаю без документов на африканском континенте, в городе Аддис-Абеба.
Город в темноте поразительно напоминал среднероссийскую глубинку – эвкалипты смотрелись осинами, на жёлтом ПАЗике была надпись «Москва-Аддиса», немногочисленные темнокожие прохожие в темноте смотрелись привычно-белокожими и, въезжая в авиаотряд, мы увидели знакомый до слёз шлагбаум, МО-шные лозунги и плакаты типа «Служить в Турк.ВО / Заб.ВО / ПРиб.Во почётно и ответственно». Немного даже взгрустнулось от привычной гарнизонной картинки. Скрашивало ситуацию лишь невиданной красоты ночное африканское высокогорное небо. Писать, что звёзды мерцали – нелепо и банально. Они светились и переливались мириадами разноцветных сполохов. Позже, увидев в Оружейной палате настоящие бриллианты в подсвеченной витрине, я понял, с чем их можно сравнить.
Моего подчиненного фельдшера, прапорщика – толстого и усатого с сальными глазками – я не знал. Несмотря на то, что он был лет на двадцать старше меня, прапор представился без церемоний: «Я – просто Алик». Он, к тому же, отвратительно пах и был пьян. Я как-то моментально решил не рисковать и поселился я в палатке военных переводчиков. У «переводяг» в палатке я встретил старого знакомого, интеллигентное общество, записи Визбора и изысканную кухню (консервы «исландская сельдь в винном соусе», мартини и настоящий индийский чай). Была у них в Эфиопии прикольная профессиональная кликуха – астергомики, но они жутко на неё обижались, и поэтому в авиаотряде именовались просто и без изысков – переводягами (Астергами по-амхарски переводчик – примеч. авт.). Замечу попутно: уходя в армию, я был уверен, что самые большие «халявщики» там – военврачи. Жестоко ошибся, однако. Нашему «змее-рюмочному» сословию в целом очень-очень далеко до переводчиков, особенно выпускников ВИИЯка (Военного института иностранных языков – примеч. авт.). Ребята они там все поголовно с «непростой» и большей частью «нерабочей» биографией, но, тем не менее, все мои главные и настоящие друзья по жизни именно оттуда – из «осиного гнезда советской внешней разведки». По преданиям переводяг, именно так было написано на обложке то ли французской «Монд», то ли немецкого «Штерн» с изображением ВИИЯковской «бурсы». Прав был Гёте – лучше и не скажешь – поэтому и привожу цитату полностью: «Что бы ни говорили о недостатках переводческой работы, труд переводчика был и остается одним из важнейших и достойнейших дел, связующих воедино вселенную». Спасибо ВИИЯку за хороших людей – это я абсолютно искренне.
Время в Аддис-Абебе совпадало с московским, температура по ночам там обычно до + 16 по Цельсию, - так что особого хронобиологического и климатического дискомфорта я не испытывал. Поговорив «за жизнь, кто, как и откуда призывался», напившись мартини и чая из невиданных бутылок и баночек, я пошёл «отлить» за палатку. Окружены палатки в авиаотряде были колючей проволокой – из-за неё-то на меня и глянули жёлтые огни неведомых глаз. Отливать расхотелось сразу, от страха я почти протрезвел. Потом раздался дикий крик. Тут уж я протрезвел полностью. Если вы когда-нибудь слышали, как кричит женщина перед групповым изнасилованием (я не слышал, но представляю себе этот крик именно так – примеч. авт.), это было именно то и издавалось, как мне объяснили позже, гиенами. Жуткие твари. Наши авиаотрядовские собаки, во главе с бесстрашным Сепаратом – согласно легенде облаявшим и чуть не укусившим первого зама министра обороны Эфиопии, – по ночам забивались в какие-то лишь им ведомые щели и боялись даже тявкнуть в ответ на оргиастические вопли гиен.
Утром физиология своё взяла, и, выяснив попутно, где туалет, я поплёлся туда, жуя по дороге кусок хлеба с невиданной в Союзе роскошью – кубинским грейпфрутовым джемом. Находясь в полусонном состоянии, я воспринимал окрестности авиаотряда как нечто сюрреалистическое – тропинка вилась между рядами палаток блёкло-защитного цвета и вдоль выбеленных известью по Уставу – на метр от земли – кактусов-опунций с жёлтыми цветами, мимо гипсового бюста Ленина, выкрашенного золотой краской. В закуточке возле двух эвкалиптов, благоухая лизолом, гордо высилось здание с 10-ю очками «М» и одним «Ж».
Вдруг с неба на меня что-то рухнуло. Время в таких случаях замедляется – я успел даже подумать, что это дельтаплан (не Валерий Леонтьев, носивший в те времена такую всенародную кличку, а настоящий – примеч. авт.). Это была не странная фантазия – боковым зрением я увидел широко распростёртые огромные крылья. Индюшачья голова исполинских размеров с мерзкой голой шеей просвистела мимо моего носа, когтистая лапа выхватила хлеб и небрежно чиркнула по моему плечу. Отливать мне снова расхотелось. Примчавшись в палатку и заикаясь, я рассказал о случившемся, но сочувствия не вызвал. «Это гриф Яшка» просветили меня. «Он местный грифовый пахан, курирующий помойку авиаотряда. В принципе такой же летун, как и мы, поэтому никто его не обижает». Основной авиаотряд грифов-стервятников базировался буквально в паре километров от нас – на свалке аддис-абебского мясокомбината, которая столичный «воздух тоже не озонировала», как писали классики. Птичье население в Аддис-Абебе было довольно разнопёрым – везде деловито сновали ткачики, весело гомонящее птичье сословие, по цвету очень напоминающее воробьёв, переболевших гепатитом. Встречались вороны с невиданными по величине клювами, а вот привычных голубей не было видно вовсе. Позже вертолётами, заходя в боевых порядках на озёра, охраняемые ЮНЕСКО, мы поднимали в небо целые облака розовых фламинго. Это было зрелище библейского масштаба – снится до сих пор. Ещё снятся марабу – по виду похожие на местечковых, попавших под дождь, учителей «музычки» (что-то вроде тех маэстро, которые, по выражению М. А. Булгакова, «урезали марши»).
Первый пациент
Первый день в Эфиопии мне вообще запомнился до мелочей – нас представили на партсобрании, выдали подъёмные и устроили баню, после которой сменяемые накрыли для сменщиков стол. Для нас так начались трудовые будни, а для них праздник продолжился в Содере. Это было курортное местечко под Адиссой, куда отбывавших в Союз вывозили накануне отлёта на радоновые источники и халявную «поляну от благодарного эфиопского народа». (Замечу, что вся благодарность эфиопского народа заключалась в таких случаях в почётной грамоте на амхарском языке, барашке на вертеле, шведском столе с закусками и пивом местного разлива. Джин мы привозили с собой – примеч. авт.). Оттуда и привезли моего первого пациента. Им оказался замполит, укушенный в задницу зелёной мартышкой. После барашка, джина и пива народу захотелось сфотографироваться «на вечную память» с обезьянами, которых в тех местах полно. Отдыхают в Содере обычно люди состоятельные, объедками, по-пьяни, с фауной делятся щедро, вот обезьяны к людям попривыкли и подпускали к себе близко, на руки, правда, не идя. Замполиту подвернулась самка с детёнышем. Бросив ей упаковочку «Аэрофлот» с 2 кусочками сахара, он дождался потери обезьяньей бдительности. Самка бросила маленького и увлеклась ковырянием подачки. Схватив детёныша, замполит приготовился к фотосессии, но материнский инстинкт у приматши оказался сильнее пищевого. Она, не раздумывая особо о политесе, вонзила зубы в тощий замполитский зад. Такого человека (замполит!!! – примеч. авт.) да с таким «ранением» везти в советский госпиталь, где все друг друга знали, было глупо. Вот его и потащили домой к новому доктору. Рана была неглубокой, промыл я её перекисью водорода, наклеил повязку с мазью великого Вишневского и через пару часов улетел наш замполит в Союз. Надеюсь, он жив и здоров.
Особо об обстоятельствах ранения я не распространялся, да и никто не спрашивал. Я в ту пору ещё страдал комплексом правильного советского человека и постоянно ждал от каждого встречного иностранца провокаций и даже вербовки. Это типичный комплекс впервые выехавшего за границу «совка», насмотревшегося соответствующих советских фильмов. Щеголял я в ту пору в эстонской футболке с надписью «PERESTROYKA», обозначавшей, как мне казалось, и мой статус, и мои убеждения. Никто, тем не менее, особо не приставал. На улицах старики, дети и беременные женщины, завидев белого, уступали дорогу, а белые иностранцы приветливо улыбались и все поголовно здоровались по-английски. Как-то даже разочаровался я в первое время. Потом отпустило – стал, как все, здороваться первым и улыбаться незнакомым.
К слову, эфиопы себя неграми не считают – у них есть легенда, что после сотворения людей их предки первыми отправились разведывать земли в Африке, забыв помолиться должным образом. Вот их в наказание и обожгло солнце. Эфиопия входит в местность Сахель, периодически терзаемую чудовищными засухами, от которых – вследствие голода – люди помирают миллионами. В XIX веке в Африке оставались лишь два независимых государства. Одно из них Либерия – основанное неграми, выходцами из Америки, освободившимися от рабства. Другое – как раз Эфиопия или по-старинке Абиссиния. Ей не повезло – она расположена ближе к «прогрессивно-демократической» Европе и поэтому исторически рот разевали на неё все, кому не лень. Вот и итальянцы добрались до Эфиопии в 30-е годы ХХ века, но после Второй Мировой войны им пришлось вернуть эфиопам независимость.
Несмотря на «тяжёлое боевое ранение» замполита, с приматами у нас были особые отношения. Народ в авиаотряде в массе своей был молодым, многие поехали в Эфиопию подзаработать на жильё, оставив дома жён с маленькими детьми, за которыми отчаянно скучали, время от времени запивая эту тоску джином и походами «на кофейные церемонии» к анчуткам в домики с кружками на палках при входе. В командировках нам постоянно предлагали купить детенышей (а иногда и взрослых особей) мартышек, бабуинов, зелёных мартышек, которых местная публика отлавливала в окрестностях своих деревень. Детёнышей было жаль, они обычно были сильно истощены и обезвожены. Однако на каком-то своём обезьяньем подкорковом уровне чуяли нашу к ним доброту, охотно шли на руки к белым и тут же начинали совершать груминг – деловито искать малюсенькими, практически человеческими пальчиками в волосистой части головы или рук потенциального белого покупателя неведомую нам еду. Смотрелось это как ласка с их стороны, и многие лётно-технические сердца натурально таяли. Да и просили за детёнышей немного. Так в нашем лагере появился свой маленький примат детский садик. Летуны носились с обезьянами, как с детьми родными, кормили их, холили и лелеяли и те, отойдя от первоначального шока, отъевшись на дармовых харчах, чувствовали себя очень неплохо, потихоньку наглели и даже начинали гонять авиаотрядовских собак и буквально на них ездить. Надо отметить, что собаки обезьянок не трогали – очевидно, в собачьем мозгу их запах каким-то образом ассоциировался с нашим. В интеллектуальном плане обезьянки меня вообще поразили, особенно зелёные мартышки. Они совершенно чётко и безошибочно считывали эмоциональный фон хозяина и даже понимали некоторые команды на слух. Никогда не шли на руки к пьяному человеку, а из группы людей всегда безошибочно вычисляли главного и ласкались исключительно к нему. Как они это делали – не знаю, погон мы не носили. Пакостниками они были неимоверными – как-то, улетев на день, вертолётчики закрыли свою подопечную мартышку в комнате. То, что они обнаружили по прилёту, не поддаётся описанию. Ну ладно книги и газеты были изодраны в клочья, но эта маленькая бестия как-то ухитрилась открыть замок заветного «спецкомандировочного» чемоданчика и распылить по комнате всё содержимое из заранее закупленных косметичек для жён (косметички были трёхэтажными – одной такой косметичкой спокойно можно было бы весь «Мулен Руж», к примеру, замазюкать – примеч. авт.). В общем, с тех пор, улетая в командировки, летуны оставляли своих подопечных мне – напротив медпункта была маленькая каморка, куда на ночь я закрывал приматов. Днём же они носились вокруг деревьев, привязанные к поясу на талии длинной верёвкой. Обожали обезьянки человеческую еду с кухни, бабуины ели даже мясо, но в основном неплохо шли у них всех фрукты, овощи и хлеб. Я особо подружился с нашим авиаотрядовским талисманом – мартышкой Джуди, которая шастала по лагерю обычно в тельняшке, сшитой из рукава, обожала восседать на моих плечах и что-то с деловым видом выковыривать у меня из волос. В ту пору не было памперсов, и мне иногда лилась за шиворот её моча – особым политесом Джуди не отличалась, и проситься на горшок не умела. Как ни странно, обезьянка обожала водные процедуры – в нашей парной ей было плоховатисто, а вот в тазу с тёплой водой она кайфовала и даже прощала употребление шампуня по отношению к своей особе. После омовений, перед электрокамином – закутанная в полотенце Джуди обычно принимала абсолютно человеческие позы расслабления и удовольствия и, тихо посапывая, совсем как ребёнок свернувшись в клубочек, засыпала на руках хозяина. Ему удалось контрабандно провести Джуди в Союз, и по слухам она ещё долго веселила его детей в Фергане. А вот зелёной мартышке – мальчику Кеше не повезло. У него была непреодолимая страсть к свежим яйцам – он за них Родину мог продать запросто, и, увидав яйцо сдуру забывал обо всём и шёл на руки к любому. Однажды, отвязавшись днём от дерева, он перемахнул через забор к местным мальчишкам, которые приманили его яйцом, я не успел их догнать – в общем, скоммуниздили эти гады у нас Кешу…
Аддис-Абеба
Аддис-Абеба показалась мне городком презанятным – небоскрёбы банков и отелей, выстроенные при помощи ООН, и кварталы посольств перемежались с районами жутких трущоб, где бродили прокажённые и больные квашиоркором (белково-витаминной недостаточностью – примеч. авт.) голодные дети, начинавшие громко вопить «Ю-ю-ю!!!» при виде белого человека. Но не все эти дети были такими голодными. У меня до сих пор осталось ощущение, что это «Ю-ю!» было условным рефлексом на когда-то полученную подачку. Те же дети речитативом повторяли, как основание для получения новой подачки, «фазер дэд, мазер дэд» (папа умер, мама умер), может быть, толком не понимая значение этой присказки.
Они же раз и навсегда отучили меня подавать милостыню. В центре Аддис-Абебы, у Национального театра (центровее места в этом городе просто не было) сидели на постоянном приколе «нищие» детишки в живописных лохмотьях с вечным: «Фориндж! Сантиз!» (Иностранец! Дай денег!), и я, наивный иностранец, положив им какой-то эфиопской мелочи, не успел сделать и пару шагов, как мне в спину полетели мои же благотворительные сантимы. Оказывается, в центре города нищим полагалось подавать пусть мелкие, но банкноты.
В других, менее пафосных местах дети были рады и монеткам, но я не подавал их и там – на «счастливца» прямо на глазах у «благодетеля» налетала толпа обделённых участием. Мало того, что деньги тут же отбирались – ему могли в назидание ещё и голову проломить. В общем, не подавали мы милостыни и не потому, что были жадными…
В Аддис-Абебе, несмотря на её столичный статус, очень заметно было полное отсутствие в городе бродячих животных и общественных туалетов. Эфиопские мужики «отливали», где придётся, когда придётся и, обычно, – у всех на виду. Женщины грациозно присаживались на канализационные решётки посреди проезжей части или прямо на центральной площади столицы, также особо не стесняясь. В общем, «везде-ссущая» нация – иначе не скажешь.
А ещё в Аддис-Абебе был самый большой лепрозорий в Африке, построенный, как мне говорили, при помощи Матери Терезы, которую местные, без всяких Папских энциклик, считали святой ещё при её земной жизни. По выходным прокажённых выпускали на улицы города и они, потрясая культями и сочась на мостовую энциклопедического вида язвами, гнусаво требовали денег у прохожих и спешивших в церковь прихожан.
Церквей было много и были они разные – от скромненьких коптских и греческих храмов и неприметных синагог до шикарных католических соборов и мусульманских мечетей с белыми минаретами. Христиане в Эфиопии составляют большинство и живут с другими конфессиями мирно. Особенность эфиопского христианства заключается в том, что на фресках в церквях Иисус Христос обычно изображается либо откровенным негром, либо подозрительно смугловатым, чего не скажешь о всегда ослепительно белом Иуде. Фрески эти, большей частью написанные в манере примитивистов, потрясающе красивы. Больше всего они нравились мне в Асмэре – очень красивом, самом цивилизованном и очень итальянском городе. Он был полностью перестроен при итальянской оккупации времён Муссолини и стал теперь столицей независимой Эритреи, в ту пору бывшей мятежной провинцией.
Асмэра
Асмэра действительно необычайно привлекательна. Впервые попав туда, я почувствовал себя в декорациях фильмов итальянского неореализма: плоские крыши вилл, сплошь увитых цветущими лианами, бугенвилиями и акациями, геометрически выверенные кварталы тоталитарной муссолиниевской эпохи с серо-бетонными зданиями офисов и фабрик, кинотеатры с огромными статуями обнажённых истинных «арийцев-олимпийцев» в стиле героев фильмов великой Лени Рифеншталь. Дороги там самые лучшие в Эфиопии, да и магазины тоже. Я даже завёл дружбу с мадам Тоби – пожилой итальянкой, продававшей дешёвую ювелирку. Дело в том, что наших девчонок-медсестёр из Балчи (Балча – советский госпиталь в Аддис-Абебе – примеч. авт.) в город поодиночке не выпускали. Завозили бедняжек всех вместе в супермаркет, где они были вынуждены отовариваться практически одним и тем же. С женщинами так нельзя по определению. Я привозил от мадам Тоби выбранные ими по фоткам из невиданных в Союзе каталогов цепочки, кулончики и гарнитуры из жемчуга. Денег за эту услугу я с коллег не брал принципиально – они всегда выручали меня с медицинскими проблемами и жили мы очень дружно. Мадам Тоби была уверена, что всё это я покупал для своего личного бизнеса, и когда я пришёл попрощаться перед отлётом в Союз – она даже всплакнула и подарила «от фирмы» для моей мамы шикарную итальянскую подвеску с Мадонной, как оказалось – из чистого золота. Спасибо ей за это.
В центре Асмэры высится, словно перенесенный туда из Флоренции, прекрасный католический собор в стиле эпохи Возрождения, с колокольней и куполом, увенчанным ангелом-громоотводом. На входе до сих пор красуется мраморная доска, где золотыми буквами вписана благодарность лично Дуче за содействие в строительстве. Окрестности города – не менее живописные и экзотические; они хорошо знакомы всем по фильму Пьера Паоло Пазолини «Цветок 1001 ночи». Великий мастер снял там почти половину натуры. Народ в Асмэре очень отличался от остального населения Эфиопии и отличался, честно отмечу, в лучшую сторону. Во-первых, итальянские оккупанты здорово улучшили генофонд – по улицам гуляли невероятно грациозные, с правильными европейскими чертами лица, привлекательные мулатки, перед натуральностью форм которых меркли все силиконовые прелести безумно популярной в ту пору Сабрины. Во-вторых, – итальянцы очень многих бастардов вывезли в Италию, где на деле продемонстрировали гражданские свободы и обучили профессиям. Вернувшись на историческую родину в качестве специалистов, эти люди меньше всего мечтали строить «светлое будущее» в массе пролетариев – чего греха таить – средневекового вида и интеллекта, пусть даже под руководством Менгисту Хайле Мариама – «великого вождя эфиопского народа и большого друга советского народа», как писала в ту пору «Правда». Поэтому сепаратизм там в конце концов и победил – поддерживалось движение за независимость Эритреи подавляющим большинством населения. (Эритрея получила независимость от Эфиопии в 1993 году – примеч. авт.).
Наши в Эфиопии
Центральная площадь города Аддис-Абебы была местом «апофеоза» советско–эфиопской дружбы. Причем апофеоза патологического абсолютно. СССР зачем-то подарил братскому эфиопскому народу 30 светофоров – очень «нужную» стране с помирающим от голода населением вещь. Кому в ЦК КПСС это пришло в голову – неизвестно, но шутник он был явно неординарный. Пока этот «подарочек» переправили на корабле в Эфиопию и довезли до Аддисы, 3 светофора разбили вдребезги. С остальными решили не мелочиться и установили все скопом на центральной площади, отчего та стала выглядеть очень живенько и немного дискотечно. Каждый светофор исправно работал в режиме «нон-стоп» и, что немаловажно, сам по себе – т.е. автономно. Это создавало празднично-бардачную дорожную обстановочку. К слову, в Эфиопии правил дорожного движения нет, т.е. они, конечно же, где-то записаны, я подозреваю, но никто им и не думает подчиняться. Более того, если дорожные правила вдруг начнут соблюдать, то в первую очередь сойдут с ума от этого полицейские, а во вторую – водители. Решается на дорогах всё просто: у кого машина больше – тот и прав. Я на своём медицинском уазике иерархически побивал даже навороченные ООНовские джипы.
На площади и произошло событие, которому я был свидетелем. На одном из её многочисленных перекрёстков наш боец на военном уазике сшиб советскую женщину, гордо «мчавшуюся на всех парах» с хозяйственными сумками, забитыми барахлом с Марката. (Маркат – самый большой рынок в Африке; расположен он как раз в Аддис-Абебе – примеч. авт.). Наши на Маркате – старшем брате «почившего недавно с «миром» Черкизона, были завсегдатаями и очень обогатили лексикон местных торговцев. Поэтому услышав от них нечто вроде «Часы-турсы!! Мадам, Экстра-Лардж алле!!!» – мы даже не удивлялись. Тем не менее, советским дамам на Маркате в одиночку шататься было строжайше запрещено, но эту видно либо муж не успел до дома довести, либо от посольского автобуса отбилась, приметив чего-то нужное по дороге. В общем, сшиб-то боец её легонько – без крови и переломов, но движение остановилось. Народ развлекался громкой матерной руганью мадам, которую она чередовала с координатами места в Афганистане или Заб.ВО, куда попадёт завтра при помощи её мужа несчастный солдатик-шофёр. Я думаю, он её действительно не увидел в потоке машин. Дело в том, что советскую женщину в 1989 году в Эфиопии не заметить было просто невозможно: и цвет кожи был не главным опознавательным знаком. Все дамы из СССР, независимо от звания мужа, носили как униформу обязательную юбку-варёнку (кто видел, тот вспомнит – примеч. авт.). И это при полном отсутствии причёски на голове. Конечно, не все шастали как лахудры. Но многие – это точно.
Даже «наше всё» – А.С. Пушкин, родом из Эфиопии. Вернее его предок – Ганнибал. Эфиопы на полном серьёзе считают его своим эфиопским поэтом, почему-то писавшим на русском языке, которого к тому же в России ещё и «грохнули». Национальности грохнувшего (не говоря уже о его секс-ориентации) и причины дуэли они вообще не знают, считая Дантеса тоже русским и к тому же белым расистом... Вот как-то так... В зоосаде Аддисы, если мне память не изменяет, есть памятник Пушкину – довольно невзрачненький бюст. Возле него по выходным дням обычно тёрся двойник Пушкина, на которого западали все советские – уж очень его профиль напоминал нетленку – автопортретный рисунок Александра Сергеевича. Вот этот двойник в основном профилем и приторговывал, правда, нещадно «пересаливая» звёздно-загорелым личиком, при этом. Но, реально был похож этот «Ай да Пушкин. Ай да Сукин сын!!!» на оригинал, как мы себе его по обложкам школьных тетрадей представляли. Двойник даже бакенбарды отпустил, которые делали его особенно неотразимым. Да и конкурентов у него, как у нынешних красноплощадных Лениных и Сталиных, не было. Короче, за пять быр (к слову обычная такса проститутки) с ним можно было запросто в обнимку сфоткаться и потом «втирать» всем знакомым в Союзе, что это фото с родственничком «солнца русской поэзии». Вот только фрака у пацана не было – с ним он бы тогда ещё и на наше ТВ наверняка попал, как минимум в программу «Воскресное Время» к Ираде Зейналовой…
Жили многие из советских специалистов относительно недалеко от центра города, где располагались Национальный банк, Генштаб, Национальный театр. Направляясь в гости к совспецам домой, я поворачивал в достаточно круто сбегавший вниз со склона горы переулок, заслуженно именуемый нашими «кошаша» (по-амхарски «грязь» – примеч. авт.), по которому в сезон дождей стекали потоки грязи и где среди архитектурных завалюшек-развалюшек, наскоро сколоченных из ящиков, располагался многоквартирный «Синий дом» (покрашенный синей краской – примеч. авт.). У него обычно всех радостно встречали два карлика неопределенного возраста, постоянно требовавшие шоколадных конфет: «Сима, чоколата!» («Дядя, дай шоколаду!»). Сдаётся мне до сих пор, что пахали эти юродивые – как минимум – на эфиопскую спец. службу. Надо сказать, что «дыхание в затылок» этой службы мы ощущали. Особенно – в командировках, где за нами постоянно ходили двое или трое мужиков в камуфляже, которые явно понимали русскую речь.
Рядом с Синим домом, как бы в пику Кошашному переулку, высилась гостиница типа «Мариотт» с собственными такси – «Мерседесами». Напротив гостиницы – через улицу Черчилль Роуд – стояла внушительная каменная статуя коронованного льва – символа Эфиопии. Сразу за каменным львом начиналась характерная для высокогорья прохладная тень полу-галереи бутиков, открытых с одной стороны на проезжую часть, где обычно промышлял фальшивый припадочный негр-альбинос. Самый сильный интерес у нас – и то лишь поначалу – вызывал ювелирный магазин, непривычно для советского глаза оформленный «по-европейски», где пробы ювелирных изделий указывались в каратах и золото блестело зеленоватым цветом, потому как состояло из неожиданного для нас сплава золота с серебром, вместо привычной советской меди. Там же были бутики с пугающей ценами одеждой, точки эфиопского общепита верхней ценовой категории с хорошим машинным кофе, подозрительными пирожными и прочей снедью, которую, по большому счёту, стоило там же и заедать, как минимум, 4 таблетками сульфадиметоксина. Много было лавок с невиданными нами доселе фруктами и овощами и магазинчиков с мясоразделочными отделами и колбасо-сыронарезочными машинами, которые кромсали колбасу и сыр на ломтики почти папиросно-бумажной толщины. Криминальная обстановка, в общем, была совсем не напряженной: если не искать приключений себе на голову и прочие части тела специально. Упоминания стоит, пожалуй, только то, что с женщины в уличной толпе могли сорвать солнцезащитные очки и спешно скрыться с ними в той же толпе; поэтому передвигались мы по столице спокойно, можно даже сказать, – расслаблено.
Стоит отметить, что в столице то вводили, то снимали комендантский час, и с двенадцати ночи до какого-то там часа поутру, передвигаться нам по городу было запрещено. Однако случайная проверка делом (когда мой друг – переводчик ростовчанин Олег с женой засиделись у знакомого болгарского доктора, а спохватились уже за полночь) показала, что прогулка по пустым ночным улицам Аддис-Абебы достаточно безопасна, они даже о чем-то мило поговорили с бойцами стационарного блокпоста. В подобной ситуации в Асмэре, когда мы в центре города – аккурат напротив костёла – пьяной толпой отмечали Новый год песнями и плясками под невиданный в тех краях баян, выскочивших на нас поглядеть эфиопов полицейские положили лицом на асфальт и дали предупредительную очередь из автоматов над ними. После этого новогоднее торжество у нас скукожилось и мы почти строевым шагом ушли в гостиницу.
Аддис-Абеба вся расположена на холмах густо поросших эвкалиптовыми рощами. Пролетая над ней, особенно на вертолёте, город кажется огромным и довольно ухоженным. Хотя, - впрочем, это зависит от высоты полёта; – чем выше, тем опрятнее…
Первая командировка
В первую свою командировку я на вертолёте улетел в окрестности самого большого водопада в Эфиопии. Расположен он на Голубом Ниле и считается у эфиопов чудом природы и национальным достоянием. Им в стране настолько гордятся, что даже изобразили этот водопад на самой распространённой банкноте достоинством в одну быру. Максимум заполнения водой этого водопада приходится на период тропических дождей: я же впервые попал туда в межсезонье. Тем не менее, он произвёл ошеломляющее впечатление своими размерами, несколькими радугами по периметру и шумом воды, который был слышен за несколько километров. Так получилось, что на вертолёте я летел впервые и правачок уступил мне свое место. Накрапывал мелкий дождик, и командир экипажа Серёжа включил дворники. Они то меня и сразили наповал своим несерьёзно-автомобильным видом. Ребята из этого экипажа вместе летали давно, и у них был опыт боевых полётов в Афганистане. А так как они знали, что лечу на вертушке (ласкательное название вертолетов – прим. авт.) я впервые в жизни, то решили устроить мне «вывозную вертолётную программу по-афгански» – на минимальной высоте и с огибанием рельефа. То ещё испытание, доложу я Вам, для неподготовленного желудка. Но я справился. Мы привезли для голодающих зерно и рис в мешках, нас быстро разгрузили, и образовались пару часов свободного времени. Кроме водопада в тех местах было несколько озёр с местной растительно-животной экзотикой, и представители ООН, принимавшие и распределявшие зерно, свозили нас к одному из них. Совершенно обнаглевшие от вольной жизни марабу, не обращая внимания на людей, могли запросто выхватить у зазевавшегося рыбака рыбку прямо из рук. Пеликаны вели себя поприличнее, но тоже воровством рыбы не гнушались. Белые и серые цапли были пугливы и ближе чем на 5-6 метров к себе не подпускали, а увидев фотоаппарат в руках, тут же улетали. Наверное, принимали его за ружьё. Цапель, как и аистов, которые тоже там водились, местная публика употребляла в пищу, что меня как уроженца Украины, где аист – практически священен, неприятно поразило. В воде этого озера в изобилии водилась всякая инфекционно-микробная зараза, поэтому ни есть рыбу из него, ни тем более купаться, как нас предупредили ООНовцы, было нельзя. Но местные дети, с рождения «забившие» на эти рекомендации ООН, за несколько быр натаскали нам невиданной величины и красоты фиолетовых кувшинок из зеленоватой с необычным запахом воды. Однако через полчаса эти кувшинки скукожились и их пришлось выбросить там же. Вокруг озера паслись кони и росли высоченные деревья, с которых периодически на голову сваливались огромные жёлто-зелёные, картонного вида листья, что-то мне из далёкого детства странно напоминавшие. Лишь после того, как очередной лист совсем не «тихо в воздухе шурша» заехал мне по темечку, я наконец-то сообразил, что это фикусы, обязательно стоявшие в пору моего детства в виде чахлых кустиков в каждом советском доме. В Эфиопии, как выяснилось, это огромные деревья, в кронах которых реально живёт «много-много диких обезьян» и не только их…
Обратно в Аддису мы тоже летели на минимальной высоте по-афгански, «заходя на цели» в виде крестьян, мирно пашущих землю на буйволах. Помнится, я впервые обратил внимание на странные движения кистей вертолётчиков, которыми они сжимали штурвалы. Они мне пояснили, что эти гашеточные рефлексы у них остались после Афгана. «Заходы на цели» однажды чуть не стоили нам жизни. Через пару месяцев точно также мы летели двумя вертушками в очередную командировку и Серёжа-командир точно так же развлекался пикированиями на мирных пастухов и пахарей, а я что-то фотографировал с места правачка, открыв блистер. (Правак - помощник командира корабля или правый лётчик – примеч. авт.). Вдруг из грузовой кабины прибежал странно возбуждённый Игорек-правак и довольно бесцеремонно (т.е. с матюками) выгнал меня со своего места. Пролетев пару минут, мы вдруг приземлились, а следом за нами приземлился и второй вертолёт. Выяснилось, что рэмбовские воздушные экзерсисы Серёжи привели к тому, что один из пастухов дал таки по нашей вертушке очередь из автомата и попал в какой-то шланг, через который топливо из баков поступало в мотор. Топливо начало капать на лопасти и появился дымок, который и заметили ребята со второй вертушки. Если бы произошло воспламенение, мы бы рванули прямо в воздухе и никакая комиссия потом бы не разобралась, что произошло… Оставшийся путь домой мы проделали на приличной высоте и как положено – не тревожа сон и рабочую активность мирных эфиопских граждан. Серёга-командир, видя мой расстроенно-возмущённое и встрёпанное происшествием настроение, заявил буквально как Карлсон, что всё это фигня и дело житейское, а вот в Монголии был случай – так тот вообще вошёл в историю их вертолётного полка. Были у них плановые полёты и летун на вертушке спикировал на тётку-кавалеристку, мчавшуюся куда-то по монгольской степи по своим делам. Спикировал слишком низко – хотел напугать, но перестарался и напрочь снёс ей голову колесом шасси. Тётка же на лошади сидела уверенно – и труп остался в седле. Перепуганный конь прискакал в родное стойбище с этим материализовавшимся майн-ридовским «Всадником без головы». Был жуткий скандал и разборки, но советско-монгольская дружба, подкреплённая несколькими мешками риса родственникам потерпевшей, победила и в этот раз… Дальше Монголии ссылать на новое место службы в советской армии было уже некуда, и летун отделался строгачом. И действительно, после этого рассказа наш дымящийся вояж мне показался милым лётным «недоразумением», я перестал кукситься, но в будущем старался к Серёге-эктремалу на борт в командировках не попадать… Тем не менее, вскоре он пригласил меня на свой день рождения в узкоэкипажном кругу. Мы с ним были единственными представителями прикарпатской западной Украины в авиаотряде; он родом из Ивано-Франковска, я из Черновиц. Кулинарными фишками Серёгиной днюхи были исполинского размера страусиный окорочок на гриле и шашлык из страусятины. Серёга с правачком таки удовлетворили свои браконьеро-охотничьи рефлексы и «замочили» в полёте из АКМ (автомата Калашникова – прим. авт.) мирно пасущегося в саванне страуса, что в Эфиопии, к слову, строго преследовалось по закону. Быстро освежевав невинно убиенную птичку, отрезав окорочка и надёргав из неё серых перьев на сувениры, они тут же улетели на радость местным гиенам, которые уже выписывали круги вокруг вертолёта. Предварительно замаринованная в уксусе и смеси фруктов с овощами и к тому же приготовленная на углях, страусятина реально было вкуснющей. По виду она напоминала говядину, по вкусу индейку и было её много – всем хватило с избытком. В общем, помирились мы с Серёгой…
А вообще питались мы по-разному. Если задания выполнялись с посадками на приличные аэродромы – нас кормили за счёт ООН по среднему разряду (без алкоголя, но с салатом и десертом) в местных ресторанах. При посадках на мелкие аэродромчики и просто площадках для вертушек мы питались взятыми из Аддисы консервами и местными фруктами и овощами. Находясь в авиаотряде, все питались в полевой столовой, в которой пищу готовили солдатики-повара. Высокогорная Аддиса в кулинарном отношении имела свои особенности. На высоте процессы кипения идут при менее низких температурах (примерно при 80 градусах Цельсия) и пища, особенно из сырого мяса, всё время получалась какой-то жёсткой и недоваренной. Не спасало даже приготовление мяса в автоклавах. Съесть это мясо можно было только с большой голодухи. С тех пор знаменитое итальянское приготовление пищи «аль денте» я на дух не переношу. Местные же, даже в ресторанах средней категории, готовили мясо на тлеющих углях, и вот у них оно получалось вкусным и прожаренным. Поэтому в авиаотряде обычно готовилось всё из тушёнки, которая присылалась из Союза. Тушёнку нам «сплавляли» с неведомых резервных складов, и была она в основном 1956-60 годов – т.е. практически моя ровесница. К ней обычно на гарнир шёл невиданный мною доселе консервированный в трёхлитровых банках очищенный картофель, серые макароны, рис, пшено или гречка. Как ни странно, но перловки нам почему-то не привозили. Ещё раз в месяц нам выдавали продпайки: бойцы получали БМП (братскую могилу пехоты) – килек в томате, прапорщики – сардин, лётчики – шпроты, а командир получал красную икру. Такой вот рыбно-деликатесный советский политес, за который с нас высчитывалась денежка, причём, фин-свинство заключалось в том, что и прапора, и командиры за паёк платили одинаково, а вот продукты по факту получали разные. Спасало наличие в авиаотряде своей пекарни. Каждый день мы ели свежайший, с пылу-жару хлеб. Более того, этот хлеб в Аддисе был неплохим эквивалентом всяческой мзды, которую полагалось платить за разного рода услуги: в госпитале, посольстве, советском книжном магазине и в прочих местах, где обретались советские люди, истосковавшиеся по родным продуктам питания. А таких людей в Аддисе было полно.
Посольство наше, на нескрываемую зависть амбассадам и амбассадорам других стран, занимало (и, наверное, занимает по сей день) самую большую посольскую территорию в городе, которую по слухам выкупили у абиссинцев в 17-м веке ещё казаки Екатерины. Его огромное – в несколько десятков гектаров пространство: с жилой зоной, школой, служебными домами, футбольным и волейбольным полями, с эвкалиптовым лесом – было расположено совсем недалеко от центра города. По этой территории на огромных черепахах, вместо самокатов, ездили маленькие дети посольских работников. Черепахи были древними, на панцире одной из них я лично видел выцарапанную надпись – «ДМБ-1965». Работали в посольстве люди непростые, работа у них там особенная, попасть на неё без соответствующей подготовки и рекомендаций трудно, да и должности у некоторых были, скажу прямо, экзотическими. К примеру, один товарищ, по слухам – полковник, открывал ворота, что мне – в ту пору капитану, безумно льстило всякий раз, когда я в эти ворота въезжал на своём УАЗике. До этого, как мне сказали, при жизни Брежнева, этот полковник отвечал за еженедельную доставку лично на стол Генсека свежих плодов папайи. Т.е., натурально, вся его работа, оплачивавшаяся, кстати, твёрдой американской валютой по курсу 1 доллар = 60 коп., заключалась в том, что он раз в неделю шёл на Маркат и покупал там ящик папайи, который в опечатанном виде, под видом дипломатического груза сдавался экипажу рейсового самолёта «Аэрофлота» и доставлялся в Кремль. Кстати, с точки зрения диетологии, это абсолютно правильная еда – и не только для генсеков и престарелых членов ЦК КПСС. Папайя, выращенная в дикой природе, – кладезь необходимых, особенно пожилым людям, легкоусвояемых витаминов, макро и микроэлементов. Кроме этого, именно только в папайе есть биологически активное соединение под названием папаин, которое резко ускоряет регенерационные – т.е. восстановительные процессы слизистых оболочек желудочно-кишечного тракта. Жаль, что похожего фрукта нет для мозгов – может быть, мы тогда и в Афган не влезли бы….
С несколькими ребятами из посольства, моими земляками – киевлянами у меня были приятельские отношения, и они меня периодически приглашали в гости домой на вареники с картошкой. Думаю, не только оттого, что я мог без труда доставать им свежий хлеб. Из-за специфики посольского труда жизнь там текла строго по ранжиру и народ друг с другом особо не сближался. Причём этот «табель о рангах» неукоснительно соблюдался и жёнами, и малолетними детьми, иначе никак… Я же был человеком не из их «конторы», а просто со стороны, мог запросто втихаря проконсультировать по медицинским делам, стукачком, вроде, не числился. А ещё я умел подпевать без акцента на их посольских посиделках песни «Нiч яка мiсячна» или «Червона рута», с автором которой, Володей Ивасюком, мы учились в одном мединституте в Черновцах; правда, Володя был на 3 курса старше. В общем, проходил я анамнестически и практически у них по графе «нормальный собутыльник». У посольских моих приятелей был свободный доступ в недоступные для нас магазины Duty-Free, где всё было на порядок дешевле и абсолютно новое, а не «second-hand» из гуманитарки мирового сообщества. Именно благодаря моим посольским друзьям-киевлянам у меня появились настоящие американские джинсы «Lee», приличные часы из Гонконга и японский фотоаппарат, которыми я ещё пару лет щеголял, возвратившись в Союз.
В советском посольстве я бывал довольно часто – после госпиталя, куда отвозил больных, обычно мы с Игорьком-водителем заезжали туда за фильмом, который показывали в авиаотряде вечером, и отдавали фильм, который показали накануне. За суперновый фильм в первую очередь полагалось две буханки свежего хлеба, и мы всегда смотрели эти фильмы сразу же после посольской премьеры. Тем не менее, раз в месяц мы обязательно привозили «В бой идут одни старики» и «Белорусский вокзал». Это были любимые фильмы авиаотряда, народ знал их наизусть, а на песне Нины Ургант из «Белорусского вокзала», случалось, некоторые летуны даже пускали скупую слезу. В посольстве нам иногда записывали на видеокассеты суперпопулярную в то время программу «Взгляд» и свежие программы «Время». В стране, как Вы помните, в 1990 году происходило много всего разного и интересного, и мы реально дурели от увиденного на экране телевизора, просматривая по нескольку раз эти записи. Наличие в авиаотряде видеомагнитофона позволяло нам смотреть и несоветские фильмы в приличном качестве, т.е не на отечественных – по нескольку раз перезаписанных кассетах, как в Союзе, а на фирменных видеокассетах – с отличным качеством видео и звука, из местных салонов видеопроката. Одно было плохо – все фильмы были на языке оригинала, а на синхронный двухчасовый перевод без перерыва надо было ещё уболтать кого-нибудь из переводяг. Но когда всё с переводчиками складывалось, мы смотрели и «Рокки», и «Рембо», и «Кобру», и даже «Эмманюэль» с «Голубой лагуной». Но чаще всего народ требовал «Топ ган», «Отдать швартовы» и «Полицейскую академию», и к концу срока пребывания фильмы эти мы смотрели уже без перевода – знали реплики практически наизусть. Порнухи не было – в Эфиопии, несмотря на процветание местного профсоюза проституток, порнография по закону преследовалась очень строго, и в видеосалонах её реально было не достать. Зато были очень классные концерты мировой рок-классики. Именно в Эфиопии я впервые увидел на экране, как выглядят визуально мои кумиры – группа «Eagles» при исполнении любимого «Hotel California», Скорпы, Квины, Мадонна, Битлы с их последним концертом на лондонской крыше, и киноверсии обожаемой мною до сих пор рок-оперы Эндрю Ллойд Вебера «Иисус Христос-суперзвезда» и пинкфлойдовской «Стены». Эти концерты спокойно можно было прикупить на фирменных аудиокассетах вместе с кассетным мини-плеером. Накануне отлёта в Эфиопию я прикупил в питерском рок-клубе тропилловские записи нескольких новейших альбомов «Аквариума» и отрывался по полной в полётах над эфиопским нагорьем под песни любимых БГ и Шинейд О'Коннор. Авиаотрядовский народ, западавший в основном на дискотечные и итальянские хиты, меня в этом плане не понимал – зато мои посольские земляки были заядлыми аквариумистами.
К слову, наши духовные запросы одними кинопросмотрами и музыкой не исчерпывались. В Аддисе был магазин советской книги. Я уж и не помню, как он назывался, – что-то вроде «Спутника» или «Дружбы», но, впервые попав туда, я обалдел и впал в культурно-шоппинговый шок. В Союзе, в общем плане, с книгами было хорошо, а вот с хорошими книгами – очень плохо. Т.е. я, конечно же, слышал о спецмагазинах для писателей или секретарей райкомов/обкомов, где иногда бывали книги Булгакова, Цветаевой и даже Высоцкого. Более того, Вовчик – мой однокашник по мединституту, чей папа был секретарём райкома и делегатом 23-го съезда КПСС, как-то показал мне папину библиотеку и я таки реально увидел не самиздатовские, а очень прилично отпечатанные в советской типографии томики Пастернака, Саши Чёрного, Анны Ахматовой и ещё много кого. Помнится, даже пару стихотворений Саши Чёрного мне тогда удалось оперативно переписать. В Тарту же у одного нашего летуна жена работала в спецхране библиотеки Тартуского университета. Русский отдел этой библиотеки формировался ещё до «добровольного» присоединения» Эстонии к СССР и у меня были очень приличные ксекопии первых рижских – 20-х годов прошлого века, изданий Булгакова – «Собачьего сердца» и «Роковых яиц» и даже ксерокс американского издания семейки Пфёфферов «Мастера и Маргариты». Но то были хоть и роскошные в переплёте, но ксероксы. В Адиссе, на полках книжного магазина лежали в свободной продаже за эфиопские быры, книги Окуджавы, Вознесенского, Булгакова, Цветаевой, Пастернака и всё это можно было тут же, без талонов и блата купить, что я и сделал, для чего моментально залез в долги. Девчонки продавщицы, увидев мой обалдевший вид, сделали мне царский подарок – вынули из-под прилавка супердефицит тех времён – первое издание мемуаров Марины Влади о Высоцком. Я был на седьмом небе от счастья и тут же переправил эти книги с кем-то в Союз, чтобы набрать ещё пол-чемодана книг и долгов на пару месяцев.
Вместе с легально купленными книжками в Союз улетело ещё и с десяток Библий карманного формата на папиросной бумаге. Иногда мы развозили вместе с гуманитарными грузами ООН Библии на амхарском языке от всемирного библейского общества, которое имело какие-то контакты с ООН или даже числилось в её составе – я не помню. Сопровождал эти грузы хлопец-эфиоп по имени Абабу, которому я как-то поплакался, что в Союзе Библию негде купить, а хочется и почитать и иметь её в своей библиотеке. Поплакался я и забыл, а Абабу нет, – и через несколько месяцев в очередной командировке он торжественно задарил мне и экипажу нашей вертушки целый ящик Библий на русском языке. Такая щедрость несвойственна эфиопам, скажу сразу, поэтому мы реально обалдели. В общем, мне досталось около десятка Библий, которые я передал ближайшим бортом друзьям в Фергану, а те разослали их всем моим друзьям в качестве новогоднего подарка. Несмотря на новые горбачёвские веяния – перестройку и гласность, – Библия в военной общаге была ещё довольно экстремальной и опасной книжкой и поэтому мои друзья-приятели получили «библейские» бандероли без указаний моего имени в качестве отправителя. Некоторые из них здорово струхнули, но в особый отдел никто сдавать опасную литературу не помчался – времена в стране уже начинались другие …
Был у эфиопов занятный праздник – «День всеобщего убийства злого духа». По их поверьям, каждого человека по жизни сопровождают два духа. Добрый идёт впереди и ведёт за собой по жизни – «к светлому будущему» – такой архетипический «призрак коммунизма», забредший в Африку. Второй дух, ковыляющий сзади, – злой пакостник, норовящий то подножку подставить, то толкнуть – в общем, гадости его стихия. Существовал день в году, когда, по местным поверьям, стремглав перебежав прямо перед машиной, можно сделать так, что злого духа машина попросту задавит и он год не будет пакостить. Всё бы ничего, но народ это всё воспринимал на полном серьёзе и перебегал дорогу так, что обожающие внуков японские бабушки, бросающиеся под колёса машин, чтобы внуки получили страховку и поступили учиться, обзавидовались бы всем японским кагалом престарелых стайеров. Мы в этот день официально в город не выезжали, но по «закону подлости» именно с утра у одного из бойцов я диагностировал аппендицит, и пришлось везти его в госпиталь. Удачно давя встречных злых духов, мы с Игорьком – бойцом-водителем (он даже, мне сдаётся, и стукачом-то не был – примеч. авт.) почти доехали до советского госпиталя и буквально за квартал до него сшибли-таки бабулю-эктремалку. Она натурально вырубилась от удара, и пока народ сообразил, что с этих белых можно и «денежку поиметь», мы с Игорьком закинули почти невесомое тельце в уазик и, «вдарив по газам», недолго думая, «покинули место ДТП». В машине после интраназального вливания нашатыря бабуля оклемалась и что-то вдруг бодренько защебетала. Я упросил девчонок из хирургии сделать ей рентгеновский снимок грудной клетки – там не было даже перелома рёбер. Бабке перевели, что с ней всё ОК, и задарили снимок. Она кинулась целовать руки. Так я провёл внеплановую «диспансеризацию» своего первого эфиопского пациента.
Вторым советским пациентом, после замполита, укушенного мартышкой, был солдатик-срочник с классическим сифилитическим шанкром на причинном месте. К слову, чтобы в Эфиопии заработать сифилис, надо было быть полным идиотом. На пороге Африки уже отчётливо маячила эпидемия СПИДа, и на средства ООН были закуплены гигантские партии презервативов, причём они раздавались всем бесплатно – достаточно было зайти в аптеку и написать в книге своё имя, место проживания и страну. И тебе давали, по-моему, до 10 штук сразу – прекрасно выполненных французских или шведских резиновых изделий; и с насадками, и классических, и со смазкой. Мы набирали их сумками для друзей в Союзе и долго прикалывались, записываясь в аптеках разных эфиопских городов и посёлков как «Леонид Брежнев, Москва, СССР». Потом кто-то таки «вложил» и замполит пригрозил отправить в Союз первого же попавшегося на таком святотатском неуважении к покойному. Сифилис мы бойцу вылечили за неделю и даже в Союз не отправили. Он рассказал мне, почему не предохранялся. Его уговорила на это эфиопка, ещё и приплатив. У бледнокожих мулатов больше шансов найти работу – такая вот закономерность в Эфиопии, а один работающий часто тянул финансово не только отца с матерью, а и всех многочисленных братьев и сестёр. Я как-то наблюдал в кинотеатре (кинофильмы в них крутились нон-стопом, и можно было зайти в кинотеатр когда угодно и выйти тоже – примеч. авт.) как сидевшая рядом с нами беременная дама очень активно строила нам глазки. Сладострастно улыбаясь, она гладила свой живот и отчётливо повторяла «Раша, раша». Мы так поняли, что кто-то из наших соотечественников таки осчастливил её.
С кино был у нас ещё один забавный случай. Сходили мы как-то на фильм «Нечто». Я видел его на нелегальных домашних видеопросмотрах в Тарту, а вот на большом экране увидел впервые. Эффект после фильма был неожиданным. Техник самолёта, мужик 53 лет, прошедший Афган, не смог пару ночей спать из-за возникших после фильма кошмаров. Пришлось кормить человека снотворным.
Боец, заработавший во время исполнения интернационального долга сифилис, тем не менее, оказался злопамятным и таки отомстил своей пассии, проходившей в бойцовской среде под интернациональным уже в ту пору именем Наташа. Причём – мерзавец – очень изощрённо отомстил. Улетая по замене в Союз, он «втюхал» ей канистру бензина, вместо привычно отдаваемого ей бойцами «за любовь и дружбу» керосина и «девушка свободной профессии», сдуру залив прощальный подарок «пылкой страсти» в примус, еле успела выскочить из своей полыхнувшей лачуги. Такая вот «огненная драма любви» – мексиканские сериалы отдыхают…
Проституция у эфиопок – иногда единственный способ не умереть с голоду и прокормить семью. В обществе она неправедной не считается. Более того, возле дома или хижины, где за деньги можно получить «удовольствие» – всегда торчит палка, на которую надета кружка. Однажды я видел палку, на которой было надето ведро. Даже поинтересоваться не рискнул…
Была ещё одна, вернее две физиологические особенности у африканских женщин. Они носили замысловатые, порой фантастические причёски из великого множества косичек. Насколько я понял из объяснений, заплетались эти косички раз в 2-3 месяца, и поэтому голову они не мыли, а смазывали маслом. Такая гигиена давала специфический запах и не только голове (впрочем, эфиопские кавалеры пахли не намного изысканнее – примеч. авт.). Кроме этого, сама кожа местных красоток тактильно отличалась от привычной нам кожи родных женщин – она обладала каким-то странным «лягушачье-мятным» охлаждающим эффектом и была крупнопористой. Однако чем дальше катилось спецкомандировочное время – тем местные дамы пахли всё лучше и лучше и становились всё краше и краше.
Как ни странно, особых половых проблем в авиаотряде не было. Т.е. они, конечно, были – загоняя мужика на пике возрастной гормональной активности в годичную спецкомандировку, решить волевым усилием проблему полового воздержания не смог бы и генеральный секретарь ЦК. Ну, природа это наша – и тут либо простатит застойный, либо нормальная половая жизнь. Рукоблудие считалось смертным грехом и я, сдуру посоветовав его какому-то «озабоченному стукачку эконом-класса», чуть не «вылетел» в Союз и был строго предупреждён. Спас меня наш хирург полковник – старший группы советских врачей в Центральном армейском госпитале, подтвердивший командиру, что такой метод профилактики застойного простатита имеет место быть в официальной советской медицине. Рассказывали, как Тимурик – его сын – наградил кличкой нашего военного советника, проорав через решетчатые ворота коттеджа приехавшему с работы генералу-соседу: «Синештан. У тебя синие штаны!!!».
Третьего пациента мне послало провидение на второй день вечером, сразу после бойца-сифилитика. Травма была авиационной, – т.е. она достойна описания. Прилетели вертушки с задания. Летали вертолёты на задания парами; в одном всегда летел переводчик, во втором, если командировка была длительной, летел врач. Я собирался поступать в академию и мне нужен был налёт в зоне боевых действий для получения удостоверения участника войны. Об этом я сразу же предупредил командира и он разрешил мне летать на вертушках, сколько моей душе угодно. Саша – второй врач авиаотряда – не возражал. После Афгана он имел удостоверение участника войны и стойкую аллергию на всё железное, что, трясясь и громыхая, взлетает в воздух, невзирая на силу всемирного тяготения. Итак, о третьем больном. Им оказался прапорщик по имени Вардан – техник вертолёта. Был он знойным армянином и от скуки и тоски исполнял в отряде обязанности фотографа – совершенно бесплатно, что удивительно. (У всех в чемодане был шикарный китайский фотоальбом, где под каждой официальной фоткой лежала как минимум одна неофициальная – с охотничьими трофеями, девочками и проч. лабудой, имеющей значение только для её обладателя – примеч. авт.). Экипаж вертушки готовился к отлёту в Союз и народ решил всем составом сфотографироваться на дромадере – африканском верблюде с мохнатыми бровями, очень напоминавшими брови покойного Генсека. Дромадеры имеют только один горб, на который достаточно тяжело взобраться. Хозяин, чтобы заставить своего верблюда опуститься на колени, со всего размаху палкой бил его по коленным чашечкам. Не знаю как у этих животных, но у человека там, к слову, шоковые зоны – т.е. элементарно очень больно. В группе было 8 человек, включая фотографа, и бедное животное, я думаю, просто ошизело от боли. Когда очередь дошла до Вардана – верблюд таки дал ему на себя взгромоздиться, но потом – в самый разгар фотосессии сделал практически (записано со слов свидетелей – примеч. авт.) неуловимое для глаз движение тазобедренного сустава, после которого бедный фотограф взлетел ввысь, как барон Мюнхгаузен, только без ядра. Всё произошло настолько стремительно, что у правачка, снимавшего этот исторический запуск Вардана, просто не успел сработать фотографический рефлекс и полёт остался не запечатлённым. Обиду Вардана понять можно – 5 сломанных рёбер стоили одной приличной фотографии. Народ хохотал до слёз, видя ковыляющую фигуру, заклеенную пластырем. Каждый норовил успокоить несчастного тем, что тому повезло – вот если бы верблюд ещё и плюнул…
На третий день после прилёта в Эфиопию друзья переводчики, учитывая мой ещё неутолённый фруктовый голод, подарили мне гроздь бананов гигантских размеров. Был у меня тогда день рождения и стукнуло мне ровно 33 года. «Земную жизнь пройдя до половины», я очутился в Африке чужой… Устроить бананово-джиновый стол мне почти удалось, но занемог Аркадий – сосед переводчик. С утра он с командиром авиаотряда поехал на банкет в Министерство обороны Эфиопии, где переводил торжественные тосты. Наевшись какой-то экзотики, Аркаша сдуру решил выяснить, что он собственно, съел. Вот это-то и было несусветной глупостью. Ну, съел, ну, прожевал, ну, запил – забудь. Так нет же – рецептик для жены вздумалось записать. А съел он то ли змеиное филе с суфле из пауков, то ли крокодилью печень с подливкой из тараканов (тараканы в Эфиопии гигантских размеров, тоже летуны отменные – примеч. авт.). Любопытному Аркаше, как Золушке, захотелось тут же на балу оставить свой след. Не в виде хрустального башмачка, естественно, а виде съеденной им экзотики. Но долг у переводяг обычно всегда превыше всего, и он довёз это безобразие до отряда, где и началась эпопея. Помня с детства, что пищевые отравления его мама лечила тёплым молочком, Аркаша разводил сухое молоко «Нестле», которое мы возили в гигантских банках, и пил его не переставая. Не переставая, организм возвращал это молоко обратно. Т.е. был процесс, сопровождавшийся соответствующей аудиокомпозицией, которую слушало пол-отряда. Никакие уговоры прекратить это молочное безобразие на Аркашу не действовали. Рвота явно имела центральное происхождение. Пришлось колоть промедол, от которого рвота прекратилась и переводчик уснул с блаженной улыбкой…
С сухим молоком «Нестле» была громкая история, прогремевшая потом даже в прессе. Изготовители поставляли его в голодающую Африку в 5-ти килограммовых банках, на которых очень доходчиво был нарисован процесс разведения этого молока водой. Одного не учли добрые дяди из Женевы – ну, нету в сёлах Эфиопии водопроводных кранов с чистой водой. Пьют там из рек, озёр и даже луж (в период дождей – примеч. авт.). Там же и купаются, там же и стирают. Водой оттуда голодные матери и разводили молоко, причём согласно рисунку-регламенту, – выдерживали его некоторое время для лучшего растворения. Учитывая жару и микрофлору местных водных источников, напиточек получался тот ещё. Если есть коктейль Молотова, то этот я бы назвал коктейлем Менгеле. Младенцы, попив этой «гуманитарки», помирали сразу же, ну или на следующий день. Потом, конечно, разобрались – наказали невиновных.
С «гуманитарной» мирового сообщества у нас постоянно происходили всякие казусы. Мы ею периодически «одалживались» при перевозках (исключительно в пределах усушки, утряски – примеч. авт.), поскольку и сами хотели есть, да и некоторые вещи в Африке явно были ни к чему. Однажды нам забили под завязку вертушки гифтом от Италии. Один ящик мы припрятали за хвостовую балку и потом, «распатронив» его на досуге, выяснили, что там были куклы типа Барби. Их мы и привезли в голодающую Гамбелу. Это столица одного из самых «забитых» даже по эфиопским меркам районов, где люди до сих пор ходят в набедренных повязках и где мы были первыми белыми, которых увидели дети одной из деревень. Я всё никак не мог понять, почему они все трут мне ладони и предплечья. Оказалось, народ просто был уверен, что мы выкрашены белой краской. В Гамбеле находятся плантации элитного кофе, который, как известно, родом из Эфиопии. Жара там обычно стоит несусветная – до +50 в тени и лётчики, чтобы хоть как-то выжить пару часов необходимых для разгрузки, усердно накачиваются кофе, который варят в Эфиопии тоже очень интересно – в специальных глиняных кофейниках-чайничках с носиком. Стоит чайничек на углях довольно долго, через носик выходит пар и так происходит довольно мощная экстракция кофеина из смолотых зёрен в раствор. Поэтому и пить этот кофе надо малюсенькими порциями – чуть больше 20-30 миллилитров. Их, кстати, там и подают в чашечках соответствующего размера. Однако «рашен пайлотс геликоптер», попав туда первый раз, почему-то решили, что на них эфиопы экономят, и потребовали себе по стакану кофе. Был в рядах этих кофейных горе-экспериментаторов и я. Удачно выгрузившись, попив кофейку и перелетев за 2 часа в двадцатиградусную высокогорную Аддису из пятидесятиградусной Гамбелы, мы на собственной шкуре испытали классическое кофеиновое отравление. Спать не хотелось двое суток вообще, а воздух, предметы вокруг вдруг приобрели огромное количество дополнительных органолептических свойств. Звуки были слышны за километр и глаза не закрывались – такое было ощущение, что между ресницами нам приделали по пружинке. Скормив народу весь запас снотворного, поев его сам, я сумел заснуть лишь на третий день, вернее, ночь. Проспали мы день и две ночи. После этого кофе пили как все – из маленьких чашечек.
Продолжение:
Предыдущая часть: