Начало здесь
Сидели мы молча, она раскрыла шоколад, вытащила из пакетов сырную колбасу и батон, открыла магазинные соленые огурцы. Пока она выкладывала продукты в холодильник, я заметил, что у нее нет ни супа, ни вторых блюд.
– Слушай, уважаемая, а давай я тебе приготовлю. Не стесняйся, что тут у тебя есть. Я плов делаю отменный, а еще могу борща наварить.
Я так вдохновенно говорил, что у меня самого слюни потекли. Время-то почти два часа дня, а я без обеда. Она не ответила, села на табурет, скрестила руки на коленях. Я принял это за согласие. В закромах ничего толком не было, среди купленных продуктов были соль, молоко, яйца и упаковка сосисок, а еще много сладостей – маленькие шоколадки и конфеты на развес. В хрущевском холодильнике я обнаружил картошку, морковь и лук.
– Давай, уважаемая, я пюре сварю, с сосисками. Горячего очень хочется. А потом я тебе все возмещу!
– Чего пюре? – уточнила она. – Это что такое?
Я удивился не тому, что бабуся не знает о пюре, а тому, что она не уточнила про возмещение. У меня внутри разлилось теплое чувство, кажется, мне начали доверять. Это приятно.
Картошка варится не быстро, но когда сварилась, я мастерски размял ее, смешал с молоком, взбил, добавил масло. Пюре получилось воздушным, а с сосисками так вообще загляденье.
Бабуся попробовала, повозила ложкой в тарелке и хмыкнула.
– Пюре, пюре. Картошка. У меня такого пюре в погребе сорок ведер. Было.
Бабуся поджала губы. И наступила та тишина, про которую говорят «повисла». И все-таки пюре и сосиски были съедены, да еще и соленые огурчики пришлись кстати.
– А почему было? – решился я на разговор. – Погребка больше нет, или картошку больше не сажаешь? Внуки-то есть? Помогают?
– Продали внуки-то и дом и погребок, – вздохнула бабуся. – Засунули сюда, в четыре стены, да хоть бы пониже, а теперь и не выйду.
– Можно на балкон, – неуверенно предложил я.
– Чего на балкон? Там от старых хозяев наследство – сама не разгребу.
Я управился с балконом поздним вечером, всю рухлядь и мешки, наполненные мукой и жирующими в ней жучками, я выволок в подъезд, подмел на балконе, помыл, устал как дворник на три ставки. Не в силах даже говорить, раскланялся с хозяйкой и отправился домой. Весь в муке.
На следующий день жильцы дома, спешащие на работу и отводящие своих чад в школу и в сады, смотрели на меня презрительно. Один день стоило не вытряхнуть урны, и ты уже «лентяй», «запил» и «что с этого хачика взять».
На заваленной барахлом лестничной площадке меня встретил щупленький мужичок в очках, вместе с ним, под надзором его супруги (женщины большой, в бигуди и полосатом халате), мы вынесли мусор на помойку.
Прежде чем идти к Бабуси-Ягуси, я купил тортик, банку огурцов, сосиски, апельсины, и еще всякой всячины.
– Что, уважаемая, тащим кресло на балкон? – уточнил я, заходя в квартиру.
Она кинула передо мной тапки.
– Нет, – говорит, – табуретку. А то дождь намочит.
Во время поедания торта я поинтересовался.
– Муж давно умер? Давно одна?
– Давно. Три месяца как.
Я поперхнулся тортом и закашлялся. Вот это «давно».
– Мы с ним шестьдесят лет жили, а тут взял и оставил меня. Жду не дождусь, когда срок придет, хоть бы увидеть его поскорее. – И добавила задумчиво, – лишь бы растрепанной не отойти, не любит он, когда волосы не чесаные.
– Что ты, уважаемая! – Я вдруг понял, что не знаю имени своей собеседницы. – Помирать собралась? Жить надо! За столько лет он тебе не надоел?
– Не надоел, – ответила бабуся и в бесцветных ее глазах блеснула слеза. – Каждое утро мой Володюшка вставал рано, все что-то делал, мастерил, чинил. Хозяйственный был, но суровый. Что не по его – сразу кулаком по столу.
И она стукнула кулаком о столешницу, крошки подпрыгнули, ложки в стаканах звякнули.
– А мое дело тихое. Молчи, по дому работай, за детьми смотри. Ох, помню, сыновья наши стащили дедовы награды – орден был крестом, еще с первой мировой войны. Так они эти награды на ножик перочинный обменяли. Эх и порол их отец, вот как порол. Даже я со страху заступиться боялась. А другой раз за столом жалились дети друг на друга, жалились. Слушал он их, слушал, бросил ложку и ушел. Я его поесть уговаривала, а он не уговорился. После того, мы с сыновьями не жаловались друг на друга. Володюшка хоть и суровый был, а сердце-то болит, не камень. А ты женат?
Я кивнул и засмущался. Хвалиться у нас не принято, но иногда хочется.
– Православная она. Марина. Думал, что не уживемся. Ничего, притерлись. Работаем вместе, она бригадир. Пельмени лепит вкусные. Я бы ее дома запер, чтобы не работала, да тут ипотеку хотим. Я сам в России с десяти лет, а если бы я там жил, может, конечно, и не женился на русской.
Бабуся-Ягуся пододвинула ко мне торт и сказала.
– Мать моя говорила: «не дай бог, Катюша, с басурманином знаться, борода до колена, а лезет целоваться». А ты басурманин, но хороший ты, добрый. У меня вот муж русский был, хороший, а брат его русский – тот дурак, только болтать умел. Депутатом стал.
Я рассмеялся.
– Может быть не все депутаты плохие, как и не все басурмане бородатые. Я вот не бородат. Да и обрусевший я. На русском языке лучше говорю, чем на своем.
Так я узнал, что Бабусю-Ягусю зовут Катюшей.
Дело было перед самой Пасхой, последние апрельские деньки. Жена красила яйца, купила куличи. И строго следила за вкусностями, памятуя о моей привычке: тайком сгребать с куличей обсыпку, выковыривать с боков изюм.
– Скажи мне, Ниночка, – попросил я, покупая очередной журнал, – много у вас на Пасху детей ходит?
Брови у Ниночки поднялись, глаза округлились.
– А ты каким боком? Празднуешь?
В многоэтажке, где я живу с Мариной, много детей. С самого утра на Пасху звонки, а кто до звонка не дотягивается, те барабанят в дверь кулаками и ногами. Я к ним не выхожу, а Марина бежит, раскидывает по пакетам сладости. Если дети молча протягивают пакеты, Марина сурово спрашивает «Что сказать надо?». «Христос воскрес» бормочут дети или молчат, потому что не знают. Но сладости достаются всем.
Оказалось что в дом, куда заселилась Катерина, не всегда заходила детвора. Есть у меня знакомый таджик, у него детей – человек десять. Так вот я их и согнал к нужному дому. Они опытные, каждый год на Пасху обходят десятки подъездов, так что не подвели.
Когда процессия, увешенная пакетами, вышла из подъезда, я строго сдвинул брови и сказал:
– Яйца не раскидывать! И фантики!
– Знаем, знаем, – закричали дети, уже успев накидать фантики в подъездах.
Дружба с Катериной продлилась почти семь месяцев. Зима затягивала с приходом, от сырости ломило спину, деревья стояли голые, а листья все откуда-то сыпали. Работы невпроворот. Но я не забывал о возложенных на меня обязанностях. Каждый день покупал новый журнал с кроссвордами, раз или даже два раза в неделю пил чай с Катериной.
В первый вечер декабря, прежде чем войти в квартиру, я попрыгал на месте, старательно стряхивая с себя снег.
– Завтра вместо метлы за лопату возьмусь.
В тот вечер мы были не одни.
– Вот, приблудилась, – сказала Катерина, указывая на белую кошку. Кошка недоверчиво понюхала мою руку, чихнула, прищурила голубые глазищи и спряталась под кровать.
– Шерсти от нее будет много, – покачал я головой.
– Да не моя забота, – улыбнулась Катерина. – Ты, главное, не забудь про нее.
Я не придал значения этим словам, решил, что у меня теперь будет новая обязанность – ухаживать за кошкой. Думать над тем, как назвать кошку, долго не пришлось. Перечисляя «Дуся», «Маруся», «Кися», «Муся», я уронил вилку. Хотел постучать вилкой об пол, чтобы незваных гостей отвадить (примета такая есть – вошла мне в дурную привычку от Марины). Катерина остановила меня.
– Чего стучать? Вот Вилкой и назовем. А гостей нынче не отвадить, все одно придут.
Вилка, так Вилка.
Перед самым моим уходом, Катерина вновь напомнила про кошку и еще сказала, что «Ты, Марат, ты мне самый родной человек стал. Ты, да Володюшка».
Я, конечно, ничего не сказал, а только подумал, что это очень даже грустно, когда у такой хорошей женщины самый близкий человек – дворник.
На следующий день Катерина мне не открыла. Вилка громко мяукала и скребла изнутри.
Когда вскрыли дверь, Катерина лежала в постели, глаза закрыты. Была она причесана, а на губах застыла легкая улыбка. Кто-то другой, и даже приехавшие внуки и правнуки, этой улыбки не заметили. А я с легкостью распознал улыбку старой женщины, Катерины, моей Бабуси-Ягуси.
Автор: Елена Леонтьева г. Отрадный
Другие работы Елены
С теплом, ваша Я)
