Валя быстро двигалась по безлюдному погосту. Раннее июньское утро. Земля, щедро умытая вчерашним проливным дождем поблёскивает тёмным бархатом. Высокие, зелёные кроны деревьев берегут покой усопших, укрытых нежной зелёной травой, успевшей отрасти за месяц после Пасхи. Наконец, она увидела бабулину могилку. Металлическая оградка, выкрашенная блестящей серебристой краской так и переливается в лучах утреннего солнышка. С небольшого памятника на неё смотрят добрые, понимающие бабушкины глаза.
- Здравствуй, бабуль...
Ответом девушке была тишина, нарушаемая лишь гомоном воробьев, ничего не подозревающих о скорбности этого места, которые, видно, что-то не поделили со щебечущими во всё горло синицами, что расположились неподалёку, на краю кладбища, в небольшой ложбинке у оврага, заросшего кустистыми вербами.
Валентина положила бабушкины любимые пионы на надгробие.
– А я вот... Пришла... Сегодня полгода, как нет тебя с нами. Скучаю по тебе, моя хорошая, очень.
Она присела на скамейку.
– Как-то на душе тяжко - тяжко. Раньше, помнишь, чуть что – я к тебе бегу. Расскажу о своих детских горестях, а ты пожалеешь, и сразу легче становится. Знаешь, баб, мама то не больно меня баловала. За всю жизнь так не разу и не обняла, не приголубила. Не знаю даже почему. Я как-то спросила, а она так удивилась. С чего бы, говорит, мне тебя обнимать, нас не так воспитывали. Вот так. Только и гоняли меня с отцом. В семь лет я уже пол мыла два раза в неделю, в десять уже суп приготовить могла. А уж, сестричка, Светка когда родилась, тут уж и вовсе. С ней, почему-то, совсем по-другому было. И обнимали её, и целовали... А меня даже в лагерь не пускали, потому что летом с ней сидеть некому было. А помнишь, как обидно было, когда они с отцом Светку на море повезли, а меня не взяли с собой. А мне тогда всего тринадцать исполнилось... А когда у меня ячмень на глазу выскочил, плохо было, а они мне – иди в школу, не придуривайся... Пюрешку на молочке сварит, чтобы я Светку покормила, а мне – нельзя. Я её как-то спросила, мам, почему так то, что тебе картошки что ли жалко было? Мне же хотелось, я ведь тоже дитём была тогда... Не знаю, в голову, говорит не приходило...
– Помню, помню, моя ягодка... Ты прости их, родителей своих. Не со зла они...
Валюша, конечно же, не услышала слов бабули.
– А ещё, помнишь, – она горько усмехнулась, – как я к тебе бегу, плачу, бааабаа, гляди какие у меня ноги не красивые, худущие... А ты мне, что ты, Валюшенька, у тебя ножки красивые, бутылочкой, а вон, гляди, у подружки твоей какие – кривенькие, как у кавалеристки... Знаю, что неправда это, а сразу легче... Только ты одна меня и нахваливала.
– А как же, иногда дитё и похвалить надо, как же, деточка... И ты свою дочку хвали почаще. Баба Аня присела на скамейку рядом с внучкой.
– Я, бабуль, хвалю Маришку, как ты меня. И жалею... А кто её еще пожалеет, если не я. И заступаться всегда за неё буду, как ты за меня...
– Молодец, – она погладила Валюшку по белёсым, точь в точь, как у неё самой когда-то, прядям, - моя донюшка...
Валя поправила волосы, растрепанные набежавшим ветерком.
– Да чего это я... Вспомнила детство ни с того ни с сего... Как ты там, баб? Я иногда проснусь ночью, плачу... Вот уже полгода тебя нет, а всё никак не привыкну. Горько так на душе. Ты моя единственная роднулечка... Тяжело без тебя...
Валя просидела на могилке почти час. Всё говорила и говорила, будто чувствовала, что её слышат. Рассказывала о последних новостях и событиях, как раньше...
А после, взглянув на часы, опомнилась.
– Пойду. Пора. Маришку в школу отвести надо. Пока, бабуль. Хоть бы приснилась ты мне что ли. Рассказала, как ты там. Душа болит...
День пролетел как обычно, в делах и ежедневной рутине. Разнесла по соседям поминальные пироги с конфетками, забежала в Храм. Вечером, когда малышка уже заснула и Валя с мужем пили чай, она решила сказать Сергею, что была рано утром на кладбище.
– А чего мне не сказала, – возмутился тот, – вместе бы сходили. Мало ли что, людей никого в это время, сдурела?!
– Я сама хотела, одна, понимаешь? Так хорошо там. Посидела, пожалилась, и как будто с ней поговорила, как раньше.
– Всё понимаю. Ты любила её. Но больше так не делай.
– Не понимаешь... Как она там, в хорошем месте?...
– Где?
– На том свете, где же ещё. Не может же так быть... Умер человек и всё...
– Ну хватит тебе. Ты ещё к гадалкам сходи. Болтаешь глупости... И вообще. Пошли спать. Завтра вставать рано.
Ночью Валя никак не могла заснуть. Лежала, вспоминала какие-то моменты с бабушкой, её истории о жизни и о своей семье, которые та рассказывала девочке перед сном, и которые Валюшка очень любила слушать. Заснула она только за полночь.Ночью, ей наконец-то, приснилась бабуля... Проснулась молодая женщина в хорошем настроении...
– Ты чего сияешь вся?,– спросил её удивлённо муж, – с той ноги встала сегодня!
– Мне баба Аня приснилась. Знаешь, я теперь знаю, что у нее всё в порядке. Будто бы, как раньше. Лето, на улице бабульки-соседки семечки лузгают. Захожу в бабулин дом. А там чисто так, светло. Окна открытые, ветерок свежий. На подоконнике – геранька вся в цвету, а за окном – сад цветущий, яблонька, абрикосина. Зелено, хорошо так. В саду деда копается. А баба лежит на кровати. Такая чистенькая, хорошая. Я говорю, баб, с тобой можно? Расскажешь историю? А она мне, можно, но не надолго. Я с ней рядом прилегла, обняла её. А перина мягкая... И так хорошо мне стало, что не передать. И вот лежим мы, а баба и говорит: « Вот, Валюша, поглядела, как я живу. Теперь знай, хорошо всё у меня. А тебе пока нельзя тут долго. Иди, моё солнышко, пора тебе». И такая тяжесть на меня наваливаться стала. Проснулась.
– Ну вот... Показала тебе бабуля своё местожительство.
– Показала...