Автор курсов «Философия войны» и «Военная философия» Андрей Коробов-Латынцев – это в полном смысле платоновский страж, который соединил в себе два начала – философа и военного. Он – офицер который не только стоит на страже своей страны с оружием в руках, но и сражается «за онтологические доводы», за истину и Россию в своих выступлениях, статьях и книгах.
Автор ТГ-канала об искусстве и литературе ПАНКРАТОВ взял у философа интервью, но оно явно перешло свои рамки, превратившись в беседу о Четвёртой мировой войне, истоках русской философии, искусстве и смерти, книжных новинках и многом другом.
– Как Вы считаете, актуальный философ в современной России — это человек, который отталкивается сугубо от повестки сверху, если под верхом мы понимаем государственный аппарат или это вполне самодостаточная и вольная личность, которая может высказать подчас крамольные мысли, идущие наперекор главенствующему нарративу?
– Я уверен, что философ, если он философ, может отталкиваться от чего угодно: от повестки, от просмотренных фильмов или прослушанных песен, от своего личного опыта – это совершенно неважно. Важно – как он идет дальше. У меня есть коллеги по философскому цеху, мои друзья, которые пришли, грубо говоря, в тот же окоп, что и я, но другими путями. И по сути дела ситуация выглядит не так, что мы отталкиваемся от повестки, данной нам сверху, а это мы сами и навязали за эти годы государству определенную повестку.
Мы – это все те, кто не отпускал ситуацию с Новороссией из ума и из сердца, кто продолжал говорить об этом, кто продолжал работать на местах (служить, волонтёрить, военкорить и т.д.). Общими нашими усилиями государство поняло, что общество не позволит отдать Донбасс и другие наши регионы на съедение врагу.
Если бы, кстати, в 2014-ом году общество выступило более активным и широким фронтом (а не авангардом из самых отчаянных пассионариев, которые не побоялись вписаться в эту историю на свой страх и риск), если бы наши общественные деятели стали проявили себя, если бы наши популярные реперы не зарыли бы морду в землю, а высказались бы в поддержку Новороссии и русских людей, которых там убивали, - короче, если бы мы выступили единым фронтом, то возможно, что в 2014-ом не произошло бы той роковой ошибки, о которой сказал наш Верховный. И Спецоперацию мы бы начали уже тогда…
Но уже как есть.
Лично я не ориентируюсь ни на какую повестку сверху, напротив: я вижу, что государство стало ориентироваться на ту повестку, которую я с товарищами отстаивал всё это время. Конечно, и здесь не без нюансов, но их надобно отдельно обсуждать.
– Карл Шмитт в своей работе «Номос Земли» высказывал занятную и весьма заразительную мысль: «Враги — это те, кто нам или кому мы открыто объявили войну; прочие же суть разбойники или грабители». Велик соблазн спросить банальность: Согласны ли Вы с данной мыслью? Однако, понятие «открытости» контекстуально спорно. Если мы перейдём не в лобовое восприятие понятия «врага», главным образом выраженное боевым столкновением между двумя/тремя и более сторонами конфликта, и коснёмся так называемой “мягкой силы“, то определения ”друга“ и “врага“ будут весьма условными. В этой связи вопрос: имеет ли место быть данное определение в сфере культуры? Опираясь на слова Х.Л. Борхеса: Наша традиция — это вся культура. Или это чужеродный атавизм?
– Так ведь по сути дела глобалисты открыто объявили войну человеческой культуре и человечеству вообще. Нужно только уметь понимать их язык. Они, впрочем, специально и не шифруются. Так что да, с определением Шмитта я согласен, и это определение действует и в сфере культуры, где тоже война. Культура это ведь не идиллия, и политика не идиллия. И мир вообще не идиллия. В мире постоянно идет война. Это данность. Заданность у мира, как говорит Писание, была иная, конечно. Но мы уже изгнаны из рая, мы уже в этой реальности, онтологически ущербной, порченной, падшей, но в которой, впрочем, как писал Бердяев, еще сохранились следы от рая: в природе, например, в смехе играющего ребенка, который наиболее ярко несет в себе отпечаток недавнего райского существования.
Фраза Борхеса – не чужеродный атавизм, я и с нею согласен полностью. Наша традиция – это вся культура. Но нельзя забывать, что ко всей культуре, т.е. к культуре общечеловеческой, можно прийти лишь от своей собственной культуры, вполне ее усвоив. Как писал Вячеслав Иванов, от родного ко вселенскому. А глобализм как раз всё родное и уничтожает, универсализирует и стандартизирует, и в итоге и общечеловеческое тоже трансформируется: это уже не общечеловеческая культура как собор всех народных культур, где они могут друг с другом вести солидарный диалог, это, скорее, напоминает фильтрационный лагерь, где «культура отмены» – главный вертухай. В этом смысле прав субкоманданте Маркос: идет Четвёртая мировая война – это война не против стран, это война против самого человека, человеческой культуры.
– Позвольте вступить в небольшую полемику. Вы упомянули фигуру Субкоманданте Маркоса, так же известного как Субкоманданте Галиано и Delegate Zero. Если отталкиваться от деятельности сапатиского движения, которое на сегодняшний день не так активно влияет на Латиноамериканский и общемировой информационный фон, как на заре своего существования (1994-1997) или в период президентской гонки 2005 г. в Мексике, то мы можем обратить внимание на ряд очевидных фактов: 1) САНО (сапатистская армия национального освобождения – прим. ред.) несмотря на то, что выступает против глобализма, использует вполне себе устойчивые способы донесения своей основной повестки, которые продиктованы политикой глобализма. В частности это заключается в девизе сапатистов: Демократия! Свобода! Справедливость! Или же в самой фигуре Маркоса, “вывешенной“, как и каждая фигура революционного лидера, на продажу. Причём “вывешена“ сознательно самими сапатистами. 2) Сапатиская армия национального освобождения уже на первоначальных этапах заигрывала с так называемой “левацкой повесточкой“. В частности это заключалось в привлечении внимания к проблемам сексуальных меньшинств, феминизма и расового неравенства. Я хочу привести цитату самого Маркоса: Да, Маркос — гей. Маркос — это гей в Сан-Франциско, черный — в Южной Африке, мексикашка — в Сан-Исидро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индеец майя на улицах Сан-Кристобаля, еврей в Германии, цыган в Польше, индеец мохок в Квебеке, пацифист в Боснии, одинокая женщина в метро после десяти вечера, крестьянин без земли, бандит в трущобах, безработный рабочий, несчастливый студент и, конечно, запатиста в горах. Маркос — это все угнетенные, оскорбленные и задавленные меньшинства, которые восстают и говорят: хватит. Конечно, во многом данные слова продиктованы влиянием (весьма занятной для изучения) теологии освобождения, с идеями которой Маркос с большой долей вероятности был знаком с ранних лет, т.к. учился в Иезуитской школе.
Данные факты заставляют слегка по-иному взглянуть на Маркоса и САНО в целом. С моей точки зрения, сапатисты отстаивали на первоначальных парах свою аграрную независимость, а уже после того, как попытка революции 1994 г. в Сан-Кристобаль-де-Лас-Касас с треском провалилась, так как правительственные войска разогнали САНО далеко не мирным путём, внимание мировой общественности по мановению говорящих голов было приковано к событиям в штате Чьяпас. Это и сыграли ключевую роль в методе информационной борьбы для сапатистов.
Идёт Четвёртая мировая война — это война не против стран, это война против всего человечества. Да. Сказано это было более 20 лет назад. Я хотел бы сопоставить приведённую цитату с коммюнике Субкоманданте Мойсеса и Субкоманданте Галеано (Маркоса) «Выжженная земля после боя» от 02.03.2022 г. в котором обсуждается видение САНО специальной военной операции: В этой войне выигрывают крупные оружейные консорциумы и крупные капиталы, для которых происходящее – возможность завоевывать, разрушать или отстраивать территории и создавать новые рынки для товаров и потребителей. <…> Без всякой рисовки мы кричим и призываем кричать и требовать: Выведите российскую армию из Украины. <…> Война должна быть остановлена. Если она продолжится и масштабируется, что ожидаемо, то, возможно, в конечном итоге после боя не останется ничего, кроме выжженной земли.
Как Вы думаете: изменилась ли риторика Маркоса или же метод информационной борьбы остался неизменен?
– Не уверен, что сами сапатисты вывешивают фигуру Маркоса на продажу. Насколько я знаю, сам Маркос высказывался как раз против этого. Я против слова «левацкая», поскольку такое выражение изначально не настраивает на солидарный диалог. Здесь важно понимать вот что: Маркос и сапатисты борются с мировым глобализмом теми средствами, которые у них имеются. В данном случае это левая повестка, которая враждебна западному либерализму. Это мне симпатизирует.
Затем, по цитате, приведенной Вами. Я, конечно, знаком с ней. Это красивая цитата левого бунтаря-романтика, который ассоциирует себя со всеми угнетёнными. Повторюсь, здесь важно понимать контекст и дату. У меня дома есть книжка статей и рассказов Маркоса, и насколько я помню, эта фраза была сказана в 2000-х годах. Понятно, что сегодня фраза «Маркос – гей», к тому же еще вырванная из контекста, может быть воспринята, ну мягко говоря, неоднозначно.
И последнее, что касается поддержки Украины. Я об этом не знаю. Маркос (ну или те люди, которые были под маской Маркоса) высказывался с горечью о развале Союза. В 14-ом году, помню, ходили даже такие слухи, будто Суп (так называют субкоманданте Маркоса его товарищи сапатисты) отправляется на помощь донбасским повстанцам. Я к тому, что Субкоманданте – это миф, и он не принадлежит себе. Так что я со всей серьезностью хочу заявить, что субкоманданте Маркос не только поддержал восстание Донбасса против украинской хунты, полностью подчиненной западным глобалистам, но и категорически поддержал специальную военную операцию по демилитаризации и денацификации Украины. Я знаю от товарищей, что в одном из добровольческих православных отрядов на Донбассе служат несколько мексиканцев. Говорят, их послал субкоманданте. Короче, наш слон.
– В продолжении темы «мягкая сила». У Вас есть ощущение, что современное искусство в нашей стране, будь то кино, живопись, литература и т.д., – это сугубо местечковый продукт?
Поясню суть вопроса. Возьмём фильмы Эмира Кустурицы, которые были выпущены в первое десятилетие после развала Югославии: «Андеграунд» (1995 г.), «Чёрная кошка, белый кот» (1998 г.) или более поздняя работа «Жизнь как чудо» (2004 г.). Несмотря на локальный, гиперболизированный балканский колорит, эти фильмы оценены не столько кинокритиками (Золотая пальмовая ветвь на «Каннском кинофестивале» и Серебряный Лев в Венеции, тому свидетельство), сколько кинозрителями во всём мире. Конечно, можно говорить об уникальности Югославской киношколы и о феноменальности самого Кустурицы… всё это лишь пример.
Однако, вопрос на основе данного примера приобретает иной ракурс. С Вашей точки зрения, было ли создано конкурентноспособное направление в культуре или может был/есть некий человек, который мог бы отождествлять собой последние 10-15 лет в нашей стране?
– Это очень непростой вопрос. Я думаю, что для возникновения такой фигуры, как Эмир Кустурица, должно сойтись множество факторов воедино. Талант, конечно.
Но у нас множество талантливых (и очень!) режиссеров есть. И все-таки нет Кустурицы. Почему? Видимо, потому что есть еще какие-то факторы, которые вместе должны сложиться. И у нас они не сложились.
У нас ведь тоже есть время, т.е. эпоха, с ее трагедией, сложностью, болью, как и на Балканах. У нас ведь тоже, как на Балканах, есть свой колорит. Вот у нас был (и есть) режиссер Юрий Быков. Он ведь хороший режиссер. Фильмы «Майор», «Сторож», «Жить» и др. Талант точно есть. Но вот Быков делает сериал «Спящие», и его начинают наши либералы травить, да так травить, что в итоге затравили, и Быков начинает оправдываться, извиняться – это происходит, увы.
Я смотрел после этой травли интервью Быкова: человек потерялся, растерялся, стал бояться сказать не то, сказать лишнее. А ведь он дружил с Захаром Прилепиным, симпатизировал Новороссии. И вот – поломали. И вот уже у нас фактор действует враждебный, а именно наши либералы (они по определению враждебны к подлинному творчеству, которое идёт от почвы).
Но тут и еще фактор один есть – крепость самого творца. Или на Кустурицу не давили? Или его не критиковал никто и не критикует сейчас? Но в отличие от Быкова он просто всех посылал идти лесом, куда им хочется, и никак на нем самом это не отразилось. Но ведь и это ещё не все факторы, необходимые для образования большой фигуры в культуре.
Нужно, очевидно, еще и некоторое одобрение от мирового культурного сообщества. А оно сейчас крайне политически ангажировано. И появись тот же Кустурица со своим талантом, своей волей и своим балканским колоритом сейчас – далеко не факт, что его не задавят на первых подступах. Ведь всякого гения стремятся во младенчестве задавить, как обещал Петруша Верховенский в Бесах у Достоевского. Вот и давят.
Прорастать надобно буквально сквозь асфальт, в неблагоприятном климате. Поэтому всякая фигура, соравная Кустурице, это одновременно и запрос от эпохи, и исключение. У нас, на самом деле, такие фигуры есть. В литературе и в философии так уж точно. Захар Прилепин, например. Все устройство нашей современной литературы 2000-х годов, вся ее, так скажем, инфраструктура, исключала появление большого и популярного писателя-почвенника, патриота, да еще и с левыми (на самом деле – с имперскими) взглядами. Но он появился. Это исключение и счастье.
То же самое можно сказать о наших философских персонажах. Например, о Дугине. Большой философ, публичный интеллектуал, который на первых же этапах своего творчества вступил в жесткое противостояние с современностью. Да тогдашняя либерал-фашистская диктатура должна была его раздавить и изничтожить. Но Дугин пошел своими особыми путями, на которых его не смогли поймать: НБП (признана экстремистской организацией), потом евразийская партия…
Сегодня Александр Гельевич возглавляет в академической сфере важнейшую организацию – Высшую политическую школу, которая должна постепенно преобразить наше высшее образование. Кто бы мог подумать, что так будет? Но так есть. И слава Богу. Хотя это исключение, конечно же, из правил, ибо правило было такое: подавить в академической среде всякую самобытно-русскую деятельную мысль.
Посмотрите на ИФ РАН, где господствует западники и русофобы. Единственный человек в ИФ РАН, в Институте философии целой страны, который публично высказался в поддержку СВО, ездил сюда был уволен, с нарушением правил, из института. Анатолию Владимировичу Черняеву отомстили именно за то, что он поддержал СВО. Вот так устроена наша гуманитарная наука. И Черняев тоже исключение из правил. С ИФ РАН, впрочем, тоже отдельный вопрос, и вопрос еще не решенный. И боюсь, решить его можно только через Верховного Главнокомандующего.
Я хочу сказать, что у нас есть фигуры, которые отождествляют собой последние 10-15 лет, это точно. В литературе и в философии, по крайней мере, я могу их назвать. Эти фигуры обладают необходимым влиянием и популярностью. Их знают в и России, и в мире.
– У Вас есть изумительный цикл лекций «Философия войны», который, я настоятельно рекомендовал многим знакомым к просмотру. Однако, с моей точки зрения, основной взгляд на войну, который уходит в народ, формируется писателями. Это касается нашего Отечественного сегмента, выраженного в лейтенантской прозе: Василь Быков, Юрий Бондарев, Виктор Некрасов, Григорий Бакланов. Так же, с Вашего позволения, буду использовать условное определение, и западного сегмента прозы: Э.М. Ремарк, Ричард Олдингтон, Л-Ф. Селин, Эрнст Юнгер. На двух последних и хотелось бы остановиться.
Уточню: я говорю о литературных отображениях авторов. Две парадигмы поведения в экстремальной ситуации. На пограничном состоянии между жизнью и смертью. Один – мизантроп и трус. Второй – авантюрист и храбрец. По моему личному наблюдению, люди охотнее проникаются эмпатией к (анти) герою Селина, нежели к Юнгеровскому персонажу. Согласны ли Вы с данным мнением?
- У Селина и Юнгера разные читатели. А читатель - это ведь почти что антропологический тип. И тип этот определяется текстами. Литературоведы для этого придумали термин: проведение меридиана от себя к персонажу.
Скажем, ежели я провожу меридиан от себя к Ивану Карамазову или к Раскольникову, то это многое обо мне говорит. Так же, как обо мне многое скажет, если я буду проводить меридиан от себя к, например, Пьеру Безухову или к Долохову из Войны и мира. Люди очень разные, и читатели разные. Лично мне ближе Юнгер как сам себе персонаж, а Селин совсем не близок. Но здесь надо говорить или о вкусах, что будет, конечно, моветоном, либо о моих личных литературных предпочтениях…
Спасибо Вам за доброе слово о моих лекциях, это приятно. Вы совершенно правы насчет формирования взгляда на войну: конечно, писатели здесь идут впереди философов. Даже моя книга, по которой прочитан курс лекций о русских философах на войне, написана по мотивам книги Захара Прилепина «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» - о русских писателях на войне. Пожалуй, это одна из самых моих любимых книг Захара. И когда я ее читал, то меня захватила мысль описать русских философов на войне, подобно тому как Захар увлекательно описал военные пути русских литераторов. Здесь напрашивается тема неотделимости русской литературы от русской философии. Или, как говорит мой учитель и по совместительству научный руководитель Владимир Варава, тема литературности русской философии и философичности русской литературы. У нас ведь долгое время именно литература выполняла функции философии, и этот генезис русской философии сказывается на ее характере. Но это опять же такая тема, на которую надобно отдельно говорить.
– Я уже задавал этот вопрос писателю и поэту А.С. Пелевину. Спрошу и Вас, но с небольшой N.B.: Как Вы считаете, каким должен быть Герой нашего времени? И можем ли мы говорить о нём сейчас? Т.к. Герои становятся Мифами спустя продолжительный период времени, и как правило, несмотря на их устойчивую архтипичность, они не соответствуют своему оригиналу и Духу времени.
- Герой нашего времени, как герой всех наших времен, это человек длинной воли, пассионарий, который имеет идею и ставит ее выше своего собственного физического существования. Длинная воля ведет современных героев на фронтир, в Донбасс, или уже совсем далеко – например, в Африку. Но она, эта длинная воля, также ведет их по пути научных открытый, далеко на фронтир науки, в область непредвиденного, где нет карт и проторенных дорог – в философию. Для героя всегда много путей во времени и пространстве. И надо говорить о героях и их путях прямо сейчас. Надо говорить и потом, когда будет историческая дистанция.
У нас историческое время стало идти быстрее, поэтому на продолжительные периоды времени, которые раньше необходимы были для мифологизации, иной раз времени нет (уж простите меня за эту тавтологию). Арсен Павлов Моторола или Гиви стали мифом еще при жизни. А есть и живые мифы и легенды нашей Донбасской войны и СВО. Струна, доброволец с позывным «Байден», полковник Шимилин, генерал Армагеддон и многие-многие другие. У меня, знаете, есть друг, позывной у него Казак. Его в 14-ом году не пускали через границу, он по каким-то причинам был непроходной. Так вот он на воздушном шаре пересек границу и ушел воевать вместе с ополченцами. Его какое-то время после перелета называли «воздушный казак». Вот вам герой и миф.
Вообще что касается мифологизирования, то, как говорил волшебник Гендальф Серый, хорошую историю не грех и приукрасить, почему нет.
– Алексей Фёдорович Лосев в своей монументальной работе «Диалектика мифа», апофатическим путём обстоятельно доказывал, чем «миф» не является. Могу ли я попросить Вас ответить аналогичным путём, на вопрос: чем не является «русская культура» в рамках уже устоявшихся мифах об оной?
- Русская культура не является национальной культурой в западном смысле. Считаю, что западный концепт нации вообще не отражает специфики русского суперэтноса и русской культуры (здесь один из ключей к пониманию конфликта с террористическим гособразрованием Украина, кстати, поскольку украинцев решили оторвать от русского суперэтноса и превратить в нацию, т.е. в воображаемое сообщество, и заодно вырвать их из общерусской культуры, образовав искусственным образом украинскую национальную культуру). Итак, русская культура – это не национальная культура, а культура имперская.
Русская культура настолько разнообразна, что довольно трудно сказать, чем она не является. Столько всего в себя вбирает, столько всего ассимилирует и примиряет в себе самой. Русская культура одновременно воинственна и миролюбива, она религиозна, мистична и в то же время мятежно атеистична, склонна выяснять отношения с Богом, роптать и взывать к нему de profundis, как Иов многострадальный; русская культура дионисична и аполлонична одновременно, одновременно бунташна, как Степан Разин, и государственно ориентирована, как Иван Третий или Иосиф Сталин.
– У меня есть устойчивое убеждение, что нулевые и 10-е годы этого века в истории русской литературы, спустя десятилетия, будут изучаться преимущественно на основе работ В.О. Пелевина, М.Ю.Елизарова, В.А. Шарова, А.В. Иванова и пожалуй Е.Г. Водолазкина. А по каким работам отечественных философов будут судить о предыдущем двадцатилетии нашей Истории?
- Ежели говорить о прошедшем двадцатилетии, т.е. нулевые и десятые годы, то, думаю, судить будут последующим текстам: «Удовольствие мыслить иначе» Федора Гиренка, «Этика неприятия смерти» Владимира Варавы, «Абсолютная Родина» Александра Дугина, «Прикладная метафизика» или «Онтология лжи» Александра Секацкого. Наверняка, и даже не наверняка, а точно я кого-то пропустил: всех книг не прочитать. Но перечисленные тексты точно будут в библиографии будущего исследователя русской философии как одни из главных.
– Вопрос немного инфантильный. Какое последние кино или может быть художественное произведение, заставило Вас переосмыслить свои собственные взгляды?
- Я уже достаточно давно придерживаюсь одних и тех же взглядов, они выдержали испытание временем, полностью мной верифицированы, и я не представляю, что вообще должно произойти, чтобы они были мной переосмыслены. Это должно быть какое-то громадное событие, какая-то экзистенциальная катастрофа, духовная болезнь, от которой не спасут ни Бог, ни Родина, ничто из того, во что я верю. Ну уж точно фильма или художественного произведения для этого недостаточно.
Могу сказать, какие тексты меня порадовали за последний год. Например, я за этот год много читал Юзефовича: «Самодержец пустыни», «Поход на Бар-Хото», сейчас читаю «Зимнюю дорогу». Эти книги раньше мимо меня проходили, и сейчас я ими просто зачитываюсь. Юзефович – мастер художественной реконструкции. Для меня его романы – как вдох моего родного сибирского забайкальского воздуха. Я узнаю колорит родных мест.
Читал в прошедшем году много Евгения Норина – его историю чеченской войны. Особенно выделю книгу Прилепина «Собаки и другие люди» – замечательная книга, одна из самых добрых у Захара, и теперь одна из моих самых любимых. Прочел книгу Тесли об Иване Аксакове. Она очень полезна для исследователей. Замечательная книга Алексея Волынца «Забытые войны России». Рустем Вахитов в прошедшем году выпустил книжку про евразийство.
– Пользуясь случаем, хочу сказать Вам большое спасибо. Благодаря Вам, я узнал о таком направлении в Русской философии, как «танатология». По Вашим опосредованным ссылкам, имел удовольствие ознакомиться с работами Владимира Владимировича Варавы.
В серии «Новое литературное обозрение» есть сборник «Мортальность в литературе и культуре». Отдельные статьи натолкнули меня на следующее вопрошание: возможно ли Большое искусство [уровня: Данте, Сервантеса, Шекспира, Рабле] без самого осмысления феномена смерти? Как известно, у танатологии (в гуманитарном случае) нет предмета изучения, т.к. опыта возвращения с того света — мы не имеем. Однако, разум или его сон, подчас рисуют интереснейшие интерпретации посмертного существования, и как следствие, смысл самого мирского пути. Т.к. я задал уже вопрос, ещё раз его конкретизирую. Возможно ли было говорить об искусстве без самого феномена смерти?
- Да, Вл.Варава, пожалуй, сейчас у нас главный танатолог, хотя сам Владимир Владимирович не любит этот термин, потомку что танатология исследует образы смерти в культуре, а философия смерти как раз разрушает эти образы и предлагает человеку вглядеться непосредственно в смерть. В этом смысле у танатологии как раз есть предмет: похоронные обряды в разных культурах, мифы о смерти и посмертном существовании, представления о смерти в разных культурах (например, смерть в буддизме и в Православии). Философия же смерти, действительно, будто бы не имеет предмета, поскольку про смерть мы знаем лишь то, что она есть, но не знаем, что такое она есть. Мы не сталкиваемся со смертью непосредственно (кроме одного раза, но это уже тот опыт, который не имеет после себя ничего, потому им не поделиться, его не осмыслить), мы видим смерть другого, смерть родных и близких, мы знаем чужой и свой страх смерти, знаем чужое и свое умирание, но все это не есть смерть…
Именно поэтому смерть как нечто, совершенно неопределимое, влекущее к себе, интересующее и ужасающее человека, конституирует человека. Животные не умирают, как человек, в том смысле, что они не переживают смерть так, как человек. Она не влияет на существование животных в отличие от нашего существования. Шопенгауэр писал, что животное живет столько, сколько может, в отличие от человека, который живет столько, сколько хочет – в том смысле, что он способен как самовольно прекратить свое существование (суицид), так и значительно продлить его (здоровым образом жизни или при помощи технологий, которые давно витают в воздухе).
У меня в юности была собака, карликовый пудель, охотничья порода. Я привез ее из Сибири в Черноземье и очень любил. К старости у нее было множество тяжелых болезней, которые делали ее жизнь пыткой. Человек в такой ситуации может задуматься о добровольном уходе из жизни (хотя это грех), а животное нет. Короче, речь о том, что смерть, смертность делает человека человеком. «Человек» и «смертный» - синонимы, так это было еще для древних греков. Всякая культура вглядывается в свою смерть. Любая философия, или литература, или искусство, игнорирующие проблему смерти, подозрительны с нравственной точки зрения. И едва ли состоятельны.
– У группы «Чёрная ленточка» есть песня «Нева поднимает лёд». Я хочу процитировать Вам строчки из второго куплета:
Курс к другим берегам -
Нет ничего важней.
Всем не бывать смертям,
Кроме одной - твоей.
Там, за последней чертой,
Подвиг важнее молвы.
Скажут: привет, Герой!
Все часовые Невы.
Меня интересует Ваша интерпретация строк: Подвиг важнее молвы. Сама философия подвига, как это отмечал Эдуард Вениаминович Лимонов в одноимённой работе, заключается в определённых действиях: Людей, которые отказываются прекратить борьбу, сломать невозможно — они победят или умрут, вместо того чтобы потерпеть поражение и умереть. Или всё же молва о подвиге важнее самого подвига, т.к. подвиг без воспевания — это поступок без мифа, т.е. без сказания; без Слова.
- Был бы Подвиг, а Слово его найдет. Монахиня Мария Скобцова пошла в газовую камеру заместо другой женщины, которая находилась в концлагере с детьми. Какой был шанс, что об этом подвиге узнают в будущем? А вдруг бы спасенная женщина не выжила? Этот подвиг, он же жертва, был совершен сам по себе, для высшей правды. И я думаю, что таких подвигов в истории было великое множество. Бог о них знает. Наверное, только это и важно.
На миру и смерть красна, конечно, но если нужно принять смерть не на виду, не на миру, а в грязной пустой газовой камере, про которую никто и не знает на белом свете?
Подвиг – это ведь не всегда так, как у Андрея Балконского, когда он с флагом бежит на врага, а за ним солдаты, а потом мимо него, израненного и полуживого, проезжает какой-нибудь Наполеон и говорит: во це прекрасная смерть! (смеётся). Чаще всего подвиг – это долгая упорная работа на общее благо. Вот про это не стоит забывать, когда мы говорим о философии подвига.
– Позволю себе быть максимально лаконичным на финальном вопросе. Ради чего стоит жить?
- Такой лаконичный вопрос требует вовсе не лаконичного ответа. Об этом пишут целые философские трактаты… Ежели коротко, я думаю так.
Жить стоит потому, что жизнь уже дана Господом. И дана не просто так.
Жить стоит ради того, чтобы реализовать в этой земной жизни тот потенциал, который заложил в тебя твой Творец. Ну или что раскрыть ту задумку, которая о тебе имеется в Божественном уме. В этом смысле жизнь действительно своего рода эксперимент познающего, но отнестись к этому «эксперименту» надобно со всей серьезностью, а не как к игре.
Жить стоит ради того, чтобы отстаивать высшую идею, Бога, Отечество, своих любимых и родных людей. Жить ради того, чтобы отстаивать саму жизнь и человека как такового, что, кстати, сейчас и происходит, потому что глобализм, идущий с Запада, стремится расчеловечить человека и заметить человечество постчеловечеством, выстроить античеловеческую, т.е. люциферианскую цивилизацию. Это фундаментальный конфликт, быть может, самый радикальный за всю историю человечества. Конфликт не России с США и тем более не с какой-то несчастной (действительно несчастной, обманутой и изнасилованной) Украиной, это конфликт человечества с постчеловечеством, конфликт бытия и небытия, конфликт добра с явным злом.
В таком конфликте отчетливее понимается, ради чего стоит жить. И чего стоит жизнь.
Беседовал Дмитрий Панкратов (Телеграм-канал «ПАНКРАТОВ»)